Так они и познакомились с дедушкой. Она перегоняла самолет на его авиабазу. Она говорит, что они с дедушкой полюбили друг друга только через несколько лет после смерти Мей.
– Ну конечно, а что она должна говорить? Что крутила с женатым мужчиной?
– Нет, – твердо сказал Ной. – Этого не было.
– Ну, ладно.
– Не было.
– Я же говорю, ладно.
– Ты говоришь «ладно», как будто на самом деле это не так. Вот тут есть и письма, и дневники, целый ящик, и они доказывают, что…
– Я верю, – сказал Роджер. – Почитай еще что-нибудь. Я хочу знать, как он убивал нацистов.
– Ну, вообще-то об этом он особенно не пишет…
– Читай, Ной.
Ной откашлялся:
– «Видела бы ты лица пилотов бомбардировщиков, когда мы сели на землю и они обнаружили, что все истребители сопровождения – которые дрались, как черти, и по дороге в Италию и обратно не отдали нацистам ни одного бомбардировщика, – управлялись неграми. Мы здорово воюем, Дот. Это не хвастовство, а правда, и это доказывают результаты полетов. Конечно, мы участвуем в боевых действиях недолго, но за это время мы не потеряли ни одного бомбардировщика. Теперь командир их эскадрильи требует в сопровождение именно нас, и это двойная победа! Я очень горд, что являюсь частью всего этого. Конечно, существует еще много предрассудков и несправедливости. Например, мои офицеры живут в комнатах, пригодных только для животных, а белые летчики селятся в роскошных отелях. Сегрегация здесь стала ТПД, а махровый расизм считается нормой».
– Что такое ТПД? – перебил Роджер.
– Это такое военное сокращение. Оно означает «Типовой порядок действий». А сегрегация, это когда белые и черные нарочно разделяются. Ну, например: вот этот туалет только для белых, а другой – поменьше и погрязнее – для цветных.
– Ну и дерьмо, – сказал Роджер.
– Да. В этих письмах вообще много странного. Они все – и Мей, и дедушка, и бабушка – называют темнокожих «неграми» или «цветными». Просто тогда так называли афроамериканцев, и это не считалось обидным. Я, когда первый раз прочитал, то пристал к бабушке, типа: «Бабуля, ты что, расистка, раз называешь дедушку "негром"?». А в бабушке вообще нет ни крошки расизма. А слова – это просто слова. Она однажды сказала мне, что если в детстве все говорят тебе, что небо голубое, то, понятное дело, когда ты вырастешь, тоже станешь называть его голубым. Но если небо спустится на землю и скажет тебе, что хочет, чтобы его называли, например, «лазоревым», а слово «голубое» кажется ему обидным, тогда надо сделать так, как оно просит. Даже если до этого ты всю жизнь говорил «голубое».
– Мой отец говорит слова и похуже, – признался Роджер. – А если я выругаюсь, то он лупит меня, пока не устанет, а потом сам ругается точно так же, будто с Богом обо всем договорился. – Он потряс головой, словно отмахиваясь от осы. – Не хочу о нем говорить. Читай дальше.
– «Но когда мы поднимаемся в небо, и проклятые немцы пытаются сбить и нас, и бомбардировщики, которые мы сопровождаем… Разве тогда пилоты этих бомбардировщиков не считают нас равными?» Ну, вот и все. Дальше он прощается и просит бабушку написать ему, как чувствует себя Мей, потому что она тогда уже сильно болела.
– Знаешь, а твой дедушка сказал, чтобы я называл его «дядей Уолтом», – поделился Роджер. – Как ты думаешь? Это нормально? Ну, в смысле, что не «мистер Гэйнс»?
– Конечно, нормально, если он сам тебе сказал.
– Он на войне был настоящим героем, да? – Роджер пошевелился и тут же невольно сморщился от боли.
– Да, – согласился Ной.
Роджер помолчал, разглядывая фотографию Уолта и его эскадрильи.
– Я горжусь, что знаком с ним, – сказал он, наконец. – И что знаком с тобой, тоже.
Ной испугался, что сейчас заплачет, и, хоть и знал, что Роджер не хочет говорить о своем отце, все-таки спросил:
– Он тебя опять будет бить за то, что ты к нам ходишь?
– Не знаю, – ответил Роджер, и Ной понял, что он врет.
– Знаешь, может, тогда тебе лучше не приходить, пока он дома? Ты же говорил, он часто уезжает…
– Мне нравится ходить к вам. – Теперь уже Роджер еле сдерживал слезы. – А его я ненавижу.
– Я тоже, – кивнул Ной. – Когда мне исполнится восемнадцать, я хочу поступить на флот в отряд «морских котиков», а потом приехать в Форт-Уорт и разобраться с твоим отцом. Я не собираюсь его бить – это будет, как будто я опустился до его уровня. – Так всегда говорил дедушка: «Не опускайся до их уровня». – Но я напугаю его так, что он в штаны наложит.
Роджер захохотал, а потом все-таки заплакал. Но он-то, конечно, притворялся, что не плачет, – просто свернулся комком и закрыл лицо руками.
Ной не знал, что делать.
И сделал то, что делал всегда, когда не знал, что делать, – бросился за дедушкой.
Уолт почти прибежал в комнату, припадая на больную ногу, но когда увидел лицо Роджера, остановился как вкопанный и еле слышно застонал.
Он подхватил мальчика на руки, и в этот момент Роджер, с залитым слезами лицом, действительно, казался маленьким мальчиком. Потом Уолт опустился на диван, усадил его к себе на колени и обнял. Он слегка покачивал Роджера, гладил по голове и бормотал, что все хорошо и что у Роджера есть место, где он всегда будет в безопасности.
Потом он притянул к себе всхлипывающего Ноя, усадил его рядом и тоже обнял, и так они довольно долго сидели втроем.
– Что мне делать? – спросил наконец Роджер каким-то тоненьким голосом. – Я не хочу притворяться, что вы мне не друзья, до тех пор пока он не уедет. Но… я его боюсь. Я трус.
Ной замер, надеясь, что его дедушка тоже понимает, как тяжело было гордому, отчаянному Роджеру признаться в таком.
– Можно заявить в полицию…
– Нет! – твердо сказал мальчик. – Этого я не сделаю. Он мой отец.
– Значит, тебе лучше пару недель посидеть дома… пока он не уедет, – посоветовал Уолт.
– Выходит, он победит? – оскалился Роджер. – Ни за что. Я буду приходить сюда, нравится ему это или нет. Мне наплевать.
– Но мне не наплевать, – возразил Уолт. – И Ною не наплевать. – Он вздохнул. – Ной рассказывал тебе, отчего я хромаю?
Роджер покачал головой.
– Юный Ринго, я поражен! – улыбнулся Уолт. – И я должен поверить, что ты его никогда об этом не спрашивал?
Роджер тоже слабо улыбнулся в ответ:
– Конечно, спрашивал, сэр. Но Ной сказал, что об этом я должен спросить у вас. А я не стал, чтобы вы не подумали, что я невоспитанный. Я думал, может, вы не хотите вспоминать о войне…
– Эту хромоту я заработал не на войне, юноша, – перебил его Уолт и задумчиво потер колено. – Нет, всю Вторую мировую войну я прошел без единой царапины. Я едва не потерял ногу уже после того, как в 1945 году вернулся в Америку.
– В аварии? – подсказал Роджер.
Уолт усмехнулся:
– Можно и так сказать, но это не та авария, которую ты имеешь в виду. Хотя столкновение все-таки было – столкновение разума с невежеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Ну конечно, а что она должна говорить? Что крутила с женатым мужчиной?
– Нет, – твердо сказал Ной. – Этого не было.
– Ну, ладно.
– Не было.
– Я же говорю, ладно.
– Ты говоришь «ладно», как будто на самом деле это не так. Вот тут есть и письма, и дневники, целый ящик, и они доказывают, что…
– Я верю, – сказал Роджер. – Почитай еще что-нибудь. Я хочу знать, как он убивал нацистов.
– Ну, вообще-то об этом он особенно не пишет…
– Читай, Ной.
Ной откашлялся:
– «Видела бы ты лица пилотов бомбардировщиков, когда мы сели на землю и они обнаружили, что все истребители сопровождения – которые дрались, как черти, и по дороге в Италию и обратно не отдали нацистам ни одного бомбардировщика, – управлялись неграми. Мы здорово воюем, Дот. Это не хвастовство, а правда, и это доказывают результаты полетов. Конечно, мы участвуем в боевых действиях недолго, но за это время мы не потеряли ни одного бомбардировщика. Теперь командир их эскадрильи требует в сопровождение именно нас, и это двойная победа! Я очень горд, что являюсь частью всего этого. Конечно, существует еще много предрассудков и несправедливости. Например, мои офицеры живут в комнатах, пригодных только для животных, а белые летчики селятся в роскошных отелях. Сегрегация здесь стала ТПД, а махровый расизм считается нормой».
– Что такое ТПД? – перебил Роджер.
– Это такое военное сокращение. Оно означает «Типовой порядок действий». А сегрегация, это когда белые и черные нарочно разделяются. Ну, например: вот этот туалет только для белых, а другой – поменьше и погрязнее – для цветных.
– Ну и дерьмо, – сказал Роджер.
– Да. В этих письмах вообще много странного. Они все – и Мей, и дедушка, и бабушка – называют темнокожих «неграми» или «цветными». Просто тогда так называли афроамериканцев, и это не считалось обидным. Я, когда первый раз прочитал, то пристал к бабушке, типа: «Бабуля, ты что, расистка, раз называешь дедушку "негром"?». А в бабушке вообще нет ни крошки расизма. А слова – это просто слова. Она однажды сказала мне, что если в детстве все говорят тебе, что небо голубое, то, понятное дело, когда ты вырастешь, тоже станешь называть его голубым. Но если небо спустится на землю и скажет тебе, что хочет, чтобы его называли, например, «лазоревым», а слово «голубое» кажется ему обидным, тогда надо сделать так, как оно просит. Даже если до этого ты всю жизнь говорил «голубое».
– Мой отец говорит слова и похуже, – признался Роджер. – А если я выругаюсь, то он лупит меня, пока не устанет, а потом сам ругается точно так же, будто с Богом обо всем договорился. – Он потряс головой, словно отмахиваясь от осы. – Не хочу о нем говорить. Читай дальше.
– «Но когда мы поднимаемся в небо, и проклятые немцы пытаются сбить и нас, и бомбардировщики, которые мы сопровождаем… Разве тогда пилоты этих бомбардировщиков не считают нас равными?» Ну, вот и все. Дальше он прощается и просит бабушку написать ему, как чувствует себя Мей, потому что она тогда уже сильно болела.
– Знаешь, а твой дедушка сказал, чтобы я называл его «дядей Уолтом», – поделился Роджер. – Как ты думаешь? Это нормально? Ну, в смысле, что не «мистер Гэйнс»?
– Конечно, нормально, если он сам тебе сказал.
– Он на войне был настоящим героем, да? – Роджер пошевелился и тут же невольно сморщился от боли.
– Да, – согласился Ной.
Роджер помолчал, разглядывая фотографию Уолта и его эскадрильи.
– Я горжусь, что знаком с ним, – сказал он, наконец. – И что знаком с тобой, тоже.
Ной испугался, что сейчас заплачет, и, хоть и знал, что Роджер не хочет говорить о своем отце, все-таки спросил:
– Он тебя опять будет бить за то, что ты к нам ходишь?
– Не знаю, – ответил Роджер, и Ной понял, что он врет.
– Знаешь, может, тогда тебе лучше не приходить, пока он дома? Ты же говорил, он часто уезжает…
– Мне нравится ходить к вам. – Теперь уже Роджер еле сдерживал слезы. – А его я ненавижу.
– Я тоже, – кивнул Ной. – Когда мне исполнится восемнадцать, я хочу поступить на флот в отряд «морских котиков», а потом приехать в Форт-Уорт и разобраться с твоим отцом. Я не собираюсь его бить – это будет, как будто я опустился до его уровня. – Так всегда говорил дедушка: «Не опускайся до их уровня». – Но я напугаю его так, что он в штаны наложит.
Роджер захохотал, а потом все-таки заплакал. Но он-то, конечно, притворялся, что не плачет, – просто свернулся комком и закрыл лицо руками.
Ной не знал, что делать.
И сделал то, что делал всегда, когда не знал, что делать, – бросился за дедушкой.
Уолт почти прибежал в комнату, припадая на больную ногу, но когда увидел лицо Роджера, остановился как вкопанный и еле слышно застонал.
Он подхватил мальчика на руки, и в этот момент Роджер, с залитым слезами лицом, действительно, казался маленьким мальчиком. Потом Уолт опустился на диван, усадил его к себе на колени и обнял. Он слегка покачивал Роджера, гладил по голове и бормотал, что все хорошо и что у Роджера есть место, где он всегда будет в безопасности.
Потом он притянул к себе всхлипывающего Ноя, усадил его рядом и тоже обнял, и так они довольно долго сидели втроем.
– Что мне делать? – спросил наконец Роджер каким-то тоненьким голосом. – Я не хочу притворяться, что вы мне не друзья, до тех пор пока он не уедет. Но… я его боюсь. Я трус.
Ной замер, надеясь, что его дедушка тоже понимает, как тяжело было гордому, отчаянному Роджеру признаться в таком.
– Можно заявить в полицию…
– Нет! – твердо сказал мальчик. – Этого я не сделаю. Он мой отец.
– Значит, тебе лучше пару недель посидеть дома… пока он не уедет, – посоветовал Уолт.
– Выходит, он победит? – оскалился Роджер. – Ни за что. Я буду приходить сюда, нравится ему это или нет. Мне наплевать.
– Но мне не наплевать, – возразил Уолт. – И Ною не наплевать. – Он вздохнул. – Ной рассказывал тебе, отчего я хромаю?
Роджер покачал головой.
– Юный Ринго, я поражен! – улыбнулся Уолт. – И я должен поверить, что ты его никогда об этом не спрашивал?
Роджер тоже слабо улыбнулся в ответ:
– Конечно, спрашивал, сэр. Но Ной сказал, что об этом я должен спросить у вас. А я не стал, чтобы вы не подумали, что я невоспитанный. Я думал, может, вы не хотите вспоминать о войне…
– Эту хромоту я заработал не на войне, юноша, – перебил его Уолт и задумчиво потер колено. – Нет, всю Вторую мировую войну я прошел без единой царапины. Я едва не потерял ногу уже после того, как в 1945 году вернулся в Америку.
– В аварии? – подсказал Роджер.
Уолт усмехнулся:
– Можно и так сказать, но это не та авария, которую ты имеешь в виду. Хотя столкновение все-таки было – столкновение разума с невежеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67