Все равно лет через пятьдесят все мы станем травкой. Знаешь, что, по-моему, больше смахивает на таинство? Если бы Анджела трахалась с другим мужчиной, а я бы стоял над ними и посыпал ему спину розовыми лепестками. - Пайт сложил пальцы в щепоть и потер их друг об друга. - Благословение его волосатой спине!
- Мать и отец, - молвил Галлахер. -Чьи?
- Твои. Ты говорил, а я видел ребенка у родительской постели. Он любил мать, но знал, что она для него недоступна, вот и позволял отцу ей овладевать, а сам ограничивался благословением.
Пайт снова обиделся.
- Что-то все вдруг заделались психоаналитиками! Дай-ка, я тоже кое о чем тебя спрошу. Предположим, ты обнаруживаешь, что Терри ездит вовсе не на уроки музыки.
- Я бы отказался от такого открытия, - ответил Галлахер с катехизической поспешностью и улыбнулся. Ирландцы так располагающе улыбаются: у них в глазах горит память о веках угнетения, неизбежная ирония. - Ты обладаешь свободой, которая мне недоступна. Ты можешь искать приключений, я - нет. Вот мне и приходится искать их здесь. - Он положил ладонь на свой металлический стол. Рука была волосатая, с крупными порами. Символ суровой догмы.
- Мне здешние приключения действуют на нервы, - сказал Пайт. - Что мы будем делать с этим трухлявым замком в Лейстауне? Ту перегородку, о которой ты рассказывал сестре-настоятельнице, так просто не снесешь: она несущая.
- Такому консерватору, как ты, в этом бизнесе не место. Нервы! Пойми, наконец, Пайт: земля не может приносить убытков. Ее не становится больше, зато люди размножаются.
- Спасибо Папе римскому.
- У тебя больше детей, чем у меня.
- Прямо не знаю, как ты этого добиваешься. Чудо, что ли?
- Нет, самоконтроль. Советую попробовать.
Пайт был настроен на ссору. Возмущенный тем, что Галлахер, чья жена готова переспать даже со старым гончаром, позволяет себе читать ему нравоучения, он вскочил со скрипучего кресла и сказал:
- Съезжу-ка я на холм, взгляну, из чего там строят - из дерева или из фанеры, как ты учил.
Лицо Мэтта походило на кристалл, расширяющийся к углам скул, бритые щеки и виски были краями кристалла.
- Заодно проведай миссис Уитмен, - напутствовал он Пайта.
- Спасибо, что напомнил. Непременно проведаю.
Три плоских дома на Индейском холме достигли мрачноватой стадии неполной готовности. Стены, обшитые огромными листами фанеры, были уже готовы, но комнаты еще только дожидались электриков, водопроводчиков, штукатуров. Дорогие кровельные доски из кедра лежали на мокрой земле в неразобранных связках. Яжински руководил спустя рукава двумя желторотыми подмастерьями, приколачивающими доски.
- Бери молоток! - скомандовал Пайт лентяю-надсмотрщику и провел остаток первой половины дня с ним рядом, настилая кедровые доски поверх изолирующей фольги. Для подгонки досок применялся примитивный, но приятный метод натягивание веревки, натертой мелом. Солнце обжигало Пай-ту плечи и излечивало от тревоги. Работать, прилаживать друг к другу по принципу рыбьего скелета кусочки кровли, чтобы они не пропускали воду, было очень славно. Он был Ноем, а костлявый молодой поляк, стучащий молотком с ним в унисон, - как бы сыном Ноя. Ной пытался общаться с сыном, но тот отвечал в промежутках между ударами решительными, сложными, но никуда не ведущими фразами.
Про смерть ребенка Кеннеди он высказался так:
- У этих людей есть все, кроме удачи. Удачу папа Джо не может им купить.
Про католическую религию:
- Я верю в некое Высшее Существо, не более того. Моя жена, как ни странно, со мной согласна.
Про то, как движется работа:
- Теперь дело за водопроводчиками. Два дома, кажется, уже проданы. Владельцы хотели бы въехать к началу учебного года. Кто позвонит водопроводчикам - вы или я?
Про цветного бульдозериста, которого Пайт тепло вспоминал за его жизнерадостность:
- Я так к этому отношусь: если они достойно себя ведут, то с ними надо обращаться, как со всеми остальными. Но это не значит, что я согласен на таких соседей.
Про будущее:
- Следующим летом меня, возможно, здесь не будет. Я сейчас в поиске. Я - человек ответственный.
- Возможно, Леон, следующим летом здесь не окажется меня, и ты займешь мое место.
Парень ничего не ответил. Пайт, поглядывая на него, удивлялся, почему у него такие худые, незагорелые руки, как у конторского служащего, хотя он все лето проработал на солнце.
В ритмичной тишине он повел мысленную беседу с Фокси. Он принесет ей подарок с обочины - стебель цикория с синими, как глаза нимфоманки, цветками.
- Это мне?
- Кому же еще?
- Какой ты нежный! Когда мы не вместе, я помню страсть, а нежность забываю.
На это он отвечал смехом.
- Как же мне не быть нежным?
- Другие мужчины не такие. Так я думаю. У меня мало опыта.
- А по-моему, достаточно.
- Что ты во мне нашел? У меня растет живот, я никогда не кончаю, когда сплю с тобой, я не такая добрая и остроумная, как Анджела.
- По-моему, ты очень остроумная.
- Мы ляжем?
- На минуточку. Только чтобы отдохнуть.
- Да, отдохнуть.
- Мне нравится твоя одежда беременной. Она такая просторная! Нравится твой твердый живот. Еще месяц - и ребенок начнет брыкаться.
- Неужели я действительно нравлюсь тебе такой? Смотри, как у меня теперь выпирают вены на ногах.
- Прекрасная синева. Синяя, светлая, пушистая, розовая Фокси.
- О, Пайт! Сними эти ужасные штаны. Я хочу тебя целовать.
- Как скажешь.
Он укладывался с благородным видом. С опущенными веками, с тенями на розовых щеках, с сонным выражением на лице она устраивала затмение той части его тела, которую он, вняв давнему кальвинистскому шепоту у своей колыбели, привык считать греховной. Прикосновение зубов, как проблеск света. Трепещущий язык, кольцо губ. Ее волосы щекотали ему бедра, соски и ногти были, как пятна крови. Он инстинктивно рвался вверх, она давилась. Тогда он покаянно шептал: "Иди наверх", и ее отрешенное лицо подплывало к его лицу, на ее холодных безвольных губах витал запах его греховности, которую она приняла внутрь. Они невинно соприкасались, ее огромный живот излучал свет. Задыхающаяся, не помнящая себя, она все равно не могла кончить. Так уже бывало и еще будет в то лето солнечного затмения.
Три недели назад на их широте наблюдалось девяностопроцентное солнечное затмение: невидимая пасть, заглотнувшая почти весь солнечный диск, смятение свидетелей-облаков. Пятна света под вязом приобрели форму полумесяца, птицы запели, как на закате. Если смотреть на светило через дымчатое стеклышко, оно казалось обрезком, приподнятой бровью, лодочкой, оседлавшей облачный шторм. Потом лжесумерки стали рассеиваться, рожки полумесяцев под деревьями указали в другую сторону, птицы снова запели, приветствуя зарю. Прошло меньше месяца с тех пор, как он впервые переспал с Фокси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
- Мать и отец, - молвил Галлахер. -Чьи?
- Твои. Ты говорил, а я видел ребенка у родительской постели. Он любил мать, но знал, что она для него недоступна, вот и позволял отцу ей овладевать, а сам ограничивался благословением.
Пайт снова обиделся.
- Что-то все вдруг заделались психоаналитиками! Дай-ка, я тоже кое о чем тебя спрошу. Предположим, ты обнаруживаешь, что Терри ездит вовсе не на уроки музыки.
- Я бы отказался от такого открытия, - ответил Галлахер с катехизической поспешностью и улыбнулся. Ирландцы так располагающе улыбаются: у них в глазах горит память о веках угнетения, неизбежная ирония. - Ты обладаешь свободой, которая мне недоступна. Ты можешь искать приключений, я - нет. Вот мне и приходится искать их здесь. - Он положил ладонь на свой металлический стол. Рука была волосатая, с крупными порами. Символ суровой догмы.
- Мне здешние приключения действуют на нервы, - сказал Пайт. - Что мы будем делать с этим трухлявым замком в Лейстауне? Ту перегородку, о которой ты рассказывал сестре-настоятельнице, так просто не снесешь: она несущая.
- Такому консерватору, как ты, в этом бизнесе не место. Нервы! Пойми, наконец, Пайт: земля не может приносить убытков. Ее не становится больше, зато люди размножаются.
- Спасибо Папе римскому.
- У тебя больше детей, чем у меня.
- Прямо не знаю, как ты этого добиваешься. Чудо, что ли?
- Нет, самоконтроль. Советую попробовать.
Пайт был настроен на ссору. Возмущенный тем, что Галлахер, чья жена готова переспать даже со старым гончаром, позволяет себе читать ему нравоучения, он вскочил со скрипучего кресла и сказал:
- Съезжу-ка я на холм, взгляну, из чего там строят - из дерева или из фанеры, как ты учил.
Лицо Мэтта походило на кристалл, расширяющийся к углам скул, бритые щеки и виски были краями кристалла.
- Заодно проведай миссис Уитмен, - напутствовал он Пайта.
- Спасибо, что напомнил. Непременно проведаю.
Три плоских дома на Индейском холме достигли мрачноватой стадии неполной готовности. Стены, обшитые огромными листами фанеры, были уже готовы, но комнаты еще только дожидались электриков, водопроводчиков, штукатуров. Дорогие кровельные доски из кедра лежали на мокрой земле в неразобранных связках. Яжински руководил спустя рукава двумя желторотыми подмастерьями, приколачивающими доски.
- Бери молоток! - скомандовал Пайт лентяю-надсмотрщику и провел остаток первой половины дня с ним рядом, настилая кедровые доски поверх изолирующей фольги. Для подгонки досок применялся примитивный, но приятный метод натягивание веревки, натертой мелом. Солнце обжигало Пай-ту плечи и излечивало от тревоги. Работать, прилаживать друг к другу по принципу рыбьего скелета кусочки кровли, чтобы они не пропускали воду, было очень славно. Он был Ноем, а костлявый молодой поляк, стучащий молотком с ним в унисон, - как бы сыном Ноя. Ной пытался общаться с сыном, но тот отвечал в промежутках между ударами решительными, сложными, но никуда не ведущими фразами.
Про смерть ребенка Кеннеди он высказался так:
- У этих людей есть все, кроме удачи. Удачу папа Джо не может им купить.
Про католическую религию:
- Я верю в некое Высшее Существо, не более того. Моя жена, как ни странно, со мной согласна.
Про то, как движется работа:
- Теперь дело за водопроводчиками. Два дома, кажется, уже проданы. Владельцы хотели бы въехать к началу учебного года. Кто позвонит водопроводчикам - вы или я?
Про цветного бульдозериста, которого Пайт тепло вспоминал за его жизнерадостность:
- Я так к этому отношусь: если они достойно себя ведут, то с ними надо обращаться, как со всеми остальными. Но это не значит, что я согласен на таких соседей.
Про будущее:
- Следующим летом меня, возможно, здесь не будет. Я сейчас в поиске. Я - человек ответственный.
- Возможно, Леон, следующим летом здесь не окажется меня, и ты займешь мое место.
Парень ничего не ответил. Пайт, поглядывая на него, удивлялся, почему у него такие худые, незагорелые руки, как у конторского служащего, хотя он все лето проработал на солнце.
В ритмичной тишине он повел мысленную беседу с Фокси. Он принесет ей подарок с обочины - стебель цикория с синими, как глаза нимфоманки, цветками.
- Это мне?
- Кому же еще?
- Какой ты нежный! Когда мы не вместе, я помню страсть, а нежность забываю.
На это он отвечал смехом.
- Как же мне не быть нежным?
- Другие мужчины не такие. Так я думаю. У меня мало опыта.
- А по-моему, достаточно.
- Что ты во мне нашел? У меня растет живот, я никогда не кончаю, когда сплю с тобой, я не такая добрая и остроумная, как Анджела.
- По-моему, ты очень остроумная.
- Мы ляжем?
- На минуточку. Только чтобы отдохнуть.
- Да, отдохнуть.
- Мне нравится твоя одежда беременной. Она такая просторная! Нравится твой твердый живот. Еще месяц - и ребенок начнет брыкаться.
- Неужели я действительно нравлюсь тебе такой? Смотри, как у меня теперь выпирают вены на ногах.
- Прекрасная синева. Синяя, светлая, пушистая, розовая Фокси.
- О, Пайт! Сними эти ужасные штаны. Я хочу тебя целовать.
- Как скажешь.
Он укладывался с благородным видом. С опущенными веками, с тенями на розовых щеках, с сонным выражением на лице она устраивала затмение той части его тела, которую он, вняв давнему кальвинистскому шепоту у своей колыбели, привык считать греховной. Прикосновение зубов, как проблеск света. Трепещущий язык, кольцо губ. Ее волосы щекотали ему бедра, соски и ногти были, как пятна крови. Он инстинктивно рвался вверх, она давилась. Тогда он покаянно шептал: "Иди наверх", и ее отрешенное лицо подплывало к его лицу, на ее холодных безвольных губах витал запах его греховности, которую она приняла внутрь. Они невинно соприкасались, ее огромный живот излучал свет. Задыхающаяся, не помнящая себя, она все равно не могла кончить. Так уже бывало и еще будет в то лето солнечного затмения.
Три недели назад на их широте наблюдалось девяностопроцентное солнечное затмение: невидимая пасть, заглотнувшая почти весь солнечный диск, смятение свидетелей-облаков. Пятна света под вязом приобрели форму полумесяца, птицы запели, как на закате. Если смотреть на светило через дымчатое стеклышко, оно казалось обрезком, приподнятой бровью, лодочкой, оседлавшей облачный шторм. Потом лжесумерки стали рассеиваться, рожки полумесяцев под деревьями указали в другую сторону, птицы снова запели, приветствуя зарю. Прошло меньше месяца с тех пор, как он впервые переспал с Фокси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89