-- Ну да! А ты гордишься?
-- Горжусь! -- искренне заявил он и закусил огурчиком.
-- Так дай почитать чего-нибудь. В целях рассеяния тьмы.
-- Дык, -- тут приятель запнулся, -- его тексты -- большая
редкость. Их у нас почти не издают, только в Штатах. Есть,
правда, журнал дальневосточный... не помню, как называется --
там опубликовали один рассказ. Такой скандал был!
-- Странно, -- я налил себе еще. -- Это что, порнуха
какая-нибудь? Садомазохизм?
-- Вот ты дурак, -- филолог зарделся. -- Я же говорю тебе:
он гений. Гений с большой буквы.
Таким манером мы поболтали еще пару часов, и мой филолог
окончательно утратил дар связной речи, да и я тоже. Однако имя
Илья Артемьев прочно засело в голове. Через пару дней я
заглянул в книжный магазин.
-- У вас есть Артемьев? -- спросил я миловидную барышню.
-- К сожалению, нет, -- ответила она. -- Разобрали. Всего
пять экземпляров было.
Я прошелся по лоткам, и везде ответ был примерно
одинаковым: нет (или уже нет), разобрали, не привозили,
приходите через недельку. Самое странное, что традиционно
невежественные продавцы знали и с каким-то необъяснимым
почтением говорили об этом авторе. Мистика, подумал я и
заглянул в библиотеку, чего не случалось со мной с
университетских времен -- а миновали они давным-давно. В
каталоге значилось: Илья Артемьев "Избранное". Обождав
положенные полтора часа, я узнал от вежливой старушки, что
книги нет на месте. Может украли или еще что, предположила она
и долго извинялась -- вероятно, по старой интеллигентской
привычке.
Впрочем, я никогда не страдал особенным любопытством, и
скоро поиски загадочного Артемьева перестали интересовать меня.
Но однажды в рубрике частных объявлений одной уважаемой газеты
я наткнулся на объявление: "Продам собрание сочинений Ильи
Артемьева в трех томах. Звонить вечером". Я позвонил, но
телефон был занят и в тот день, и в другие. Что за черт? Эта
мистическая личность задела меня за живое. Как раз в то время у
нас на работе установили Internet, и я ринулся на поиски Ильи
Артемьева в "паутину". Поисковая система выдала три десятка
адресов, но почти со всеми связаться не удавалось. Наконец,
когда я решил уже окончательно бросить морочить себе голову,
чудом наткнулся на небольшую статью: "Илья Артемьев: позор и
торжество русской литературы". Не скажу, что я узнал нее
намного больше, чем из пьяных речей приятеля-филолога. Илья
Артемьев написал несколько романов и повестей, имеются также
пьесы, одну из которых в прошлом году репетировал один
столичный театр. Марк Захаров сравнил автора с Беккетом и
почему-то Теккереем и сомневался, что современный зритель
поймет всю глубину метафор и высокий трагизм произведения. Еще
в статье говорилось, что Илья Артемьев проживает в США на своем
ранчо, в чем прослеживаются аналогии с Сэлинджером. Подобные
аналогии можно обнаружить и в текстах. Впрочем, замечает автор,
глубокое исследование, проведенное писателем в знаменитом эссе
о Кафке, позволяет предположить, что Артемьева вдохновлял
"Замок".
Признаюсь, я не особый знаток литературы, и мое
техническое образование в последнее время все больше действует
мне на нервы. Бог с ним, с Кафкой (вряд ли мне удастся одолеть
во-от таку толстую книгу), но прочесть Артемьева сделалось
просто необходимо. Я решил подробнее порасспросить
приятеля-филолога. Он долго сопротивлялся, а затем по секрету
сообщил, что у них на факультете намечается чуть ли не
подпольная лекция о личности и творчестве Артемьева.
Приглашаются "только свои", но для меня "в силу моей искренней
заинтересованности" может быть сделано исключение.
-- Ты никогда не оценишь этого подарка, -- сообщил
приятель, когда мы плутали по темным университетским коридорам
в поисках нужной аудитории.
-- Откуда такая секретность? -- подивился я.
-- Как ты не понимаешь? -- авторитетно заявил он. -- Это
человек, перевернувший русскую литературу. Procus profani, как
говорят латиняне. Не мечите бисера перед свиньями. Оглашенные,
изыдите.
Я терпеливо выслушивал весь этот бред, пока, наконец, мы
не вошли в маленькую полутемную комнату, донельзя грязную, с
исписанными столами и разнокалиберными поломанными стульями.
Суровый человек в костюме-тройке плотно занавешивал шторы.
Приятель отвел меня в самый дальний угол и велел сидеть тихо.
Понемногу собиралась разношерстая публика. Здесь были и
седовласые, преподавательского вида, дамы, и небритые юноши в
очках с большими диоптриями, и какие-то темные бомжеватые
личности, которые обычно повсюду таскают с собой холщовые
авоськи. Как ни странно, откуда-то взялся здоровенный бык с
золотой цепью на шее и мобильным телефоном.
-- Это что, тоже почитатель Артемьева? -- шепнул я
приятелю.
-- Знание объединяет, -- заговорщически подмигнул тот. --
И мытари, и грешники...
Он не договорил и вытаращился на дверь. В сопровождении
двух внушительного вида молодых людей, облаченных в нечто,
напоминающее рясы (охрана, подумал я), в комнату вошел
сморщенный карлик. Он едва доставал до пояса свои спутникам, и
ужасный горб раздувал его дорогой пиджак. Карлик окинул быстрым
взглядом собравшихся и вскарабкался на трибуну, вытирая пот со
лба огромным белоснежным платком. Аудитория почтительно
замолкла. Карлик промокнул платком багровую, в пигментных
пятнах лысину, водрузил на нос золоченые очки и сделал
невообразимо смешной жест, ткнув указательным пальцем куда-то в
потолок. Вместо того, чтобы рассмеяться, слушатели замерли и
уставились на торчащий палец, словно бы ожидая, что он начнет
источать сияние.
Наконец, карлик заговорил склочно-писклявым голосом,
вдобавок, кажется, по-английски. Один из его спутников начал
переводить, отвратительно коверкая русские слова и явно не
поспевая за лектором. Из своего угла я не разбирал почти
ничего, да и публика, кажется, тоже, однако во взглядах
собравшихся читался немой восторг, словно они созерцали живого
Будду. Речи карлика сводились к тому, что все мы, избранные,
являемся почитателями самого выдающегося из писателей
современности, а возможно и всей человеческой истории. Это
накладывает определенные обязанности. Без разрешения Совета
Читателей никто из присутствующих не имеет права разглашать
тайну теперишнего собрания и вообще вести разговоры о Нем с
непосвященными. Всякое слово, брошенное на ветер, обернется для
Него непоправимой утратой, поскольку Он, творец, раним и
беззащитен, как и всякий гений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12