Она с трудом осознавала, как много денег они заняли. И ведь как легко их было занимать! А в банке постоянно, и даже настойчиво, спрашивали, будет ли у них достаточно денег, чтобы вернуть кредит, а они думали только о том, чтобы свозить детей в Австралию, которую они на велосипедах проехали вдоль и поперек, или чтобы купить новую машину… И они снова и снова брали деньги в банке, и долг рос и рос, пока не навис над ними дамокловым мечом, превратившись в угрозу их существованию. И с каким бы усердием ни работали они в „Галерее", они не могли резко увеличить свои доходы. Ведь источником прибыли были покупатели, хорошо берущие товар, а в данный момент никто не был расположен к покупкам. Лиззи думала, пытаясь согреть холодные ноги Дэйви своими руками, что в городе есть еще немало людей, лежащих в бессоннице и точно так же переживающих. Переживающих из-за долгов, детей, из-за ужасного ощущения бессилия, когда ты зависишь от обстоятельств и не можешь сам что-нибудь исправить.
Рядом с ней заворочался Роберт. Он вздохнул, открыл глаза и посмотрел мимо нее на Дэйви.
– Сколько зубов выпало за ночь, Дэйви? Дэйви недовольно зажмурил глаза. Лиззи сказала:
– Может, мне стоит попросить отца помочь нам?
– Лучше не надо…
– Я понимаю, но он так легко откликается… И я уверена, что он бы понял…
Роберт повернулся на бок, так что его лицо приблизилось к плечу Лиззи.
– Лиззи, я боюсь, что не выдержу этого. Одно дело просить денег, чтобы строиться, идти вверх, и совсем другое – просить о палочке-выручалочке, потому что боишься скатиться вниз.
– Не говори так!
– Но ведь я так думаю.
Дэйви осторожно просунул руку под шарф и ощупал свое лицо.
– Ты собираешься пойти в сад в этом шарфе?
– Нет, – ответил Дэйви.
– Тогда зачем ты пробыл в нем всю ночь?
– Сэм сказал, что шарф меня вылечит.
– У Сэма нечистая совесть.
Дэйви внимательно посмотрел на мать.
– Сэм сказал, что он и Пимлот будут разрешать мне играть с ними.
– Тебе нравится Пимлот? – спросила Лиззи.
– О, конечно, – благоговейно ответил Дэйви. Лиззи поцеловала его.
– Ты слишком похож на свою тетю Фрэнсис. Слишком благодарен за малое. – Она улыбнулась и иронически сказала Роберту: – Подумай только о Фрэнсис! Подумай о Фрэнсис и подумай о нас!
– Ты всегда так за нее переживала…
– Я и сейчас переживаю. А она путешествует по южной Испании…
– Шшш, – прервал ее Роберт.
Дэйви заметил, ощупывая большой шерстяной узел на макушке:
– В Испании хорошие футболисты. Это сказал Пимлот.
– Ты не будешь против, если я пойду и поговорю с Джулиет? – спросила Роберта Лиззи.
– Разумеется, нет. Но чем, скажи на милость, нам может помочь Джулиет?
– Я не знаю. Возможно, ничем. Но мне бы хотелось увидеться с ней.
Роберт начал вылезать из постели.
– Сама решай…
– Не будь таким раздражительным.
– Я вовсе не раздражительный, – раздраженно произнес он, – я просто не вижу смысла в том, чтобы посвящать Джулиет в наши беды. Но, если тебе хочется поговорить с ней, поговори.
– Да, хочется, – заявила Лиззи. – Хочется. Потому что поговорить об этом с Фрэнсис я в данный момент не могу.
Джулиет развешивала выстиранное белье. Она не вела дом так же систематически и серьезно, как Барбара, но некоторые домашние хлопоты доставляли ей истинное удовольствие. Например, развешивание белья. Отчасти это объяснялось расположением коттеджа на высоком, продуваемом ветрами месте, которое как будто было специально предназначено для сушки белья. Джулиет нравилось наблюдать за ним, когда оно трепетало и надувалось на ветру, подобно парусам морских кораблей. Иногда ветер раздувал ее белье тан неистово, что его уносило со двора, и Джулиет приходилось доставать простыни и одежду из кустов ежевики или снимать с дощатых ворот. Она как раз развешивала по местам найденное белье, когда заметила отблеск солнца на крыше автомобиля, ехавшего по дороге к ее дому. Через несколько секунд она увидела и Лиззи.
– Ты будто сошла с картинки из „Матушки Гусыни", – сказала та, вылезая из машины.
– Это мое седое оперение вызывает сходство с „Матушкой Гусыней". А ты выглядишь уставшей.
– Я не спала всю ночь. А я этого не переношу. Я просто не могу нормально функционировать на следующий день.
Джулиет провела ее в дом. На столе стояла швейная машинка, валялись лоскуты различных тканей, а у камина красовался глиняный горшок с петрушкой. Одно из окон было открыто, и занавеси развевались на утреннем ветерке. Лиззи вдруг почувствовала, что по какой-то непонятной причине, несмотря на усталость, гостиная Джулиет взбадривает ее сокрытой здесь энергией и устойчивостью. Комната давала чувство безопасности.
– Ты когда-нибудь испытывала нехватку денег? – спросила Лиззи.
– Всю жизнь.
– Брала в долг?
– Нет, я этого не переношу. Это – один из основополагающих принципов моего морального кодекса. Этот дом я выкупила сразу же, наличными, уплатив тридцать тысяч фунтов, оставленных мне матерью. Я не смогла бы взять эти деньги в долг.
– А мы брали в долг, – сказала Лиззи, нагнувшись к душистым пучкам петрушки.
– Я знаю. Все это делают, кроме меня.
– А теперь стало очень трудно выплатить их обратно…
Джулиет набрала воды в чайник. Она подумала о Грейндже, о детях Лиззи и о том бизнесмене, который сказал утром по радио, что впервые за последние двадцать пять лет его книги заказов были пусты.
– Я не жду, что у тебя есть готовое решение, – выпрямляясь, проговорила Лиззи. – Я не ожидаю от тебя какого-то ответа. Мне просто надо было сказать это кому-то, кроме Роба, а с мамой я говорить об этом не хочу.
Джулиет поставила чайник на плиту и вернулась к Лиззи.
– Мне очень жаль вас.
– Мы были ужасными дураками, такими легкомысленными…
– В конце концов, вы же не бизнесмены, а художники.
– Мы учились бизнесу, – заметила Лиззи. – По крайней мере, мы так думали. – Она взглянула на Джулиет. – Что для меня невыносимо, так это то, что мне на ум не приходит ни одной толковой мысли. Если бы я могла найти выход и знала, что для этого надо сделать, я сделала бы это.
– Почему бы в таком случае одному из вас не подыскать себе работу? – небрежно произнесла Джулиет.
ГЛАВА 9
Луис привез Фрэнсис в Гранаду по красивой извилистой дороге, проложенной в горах. Он сказал, что, хотя и родился в Севилье, очень любит Гранаду, поскольку этот город соединяет в себе жизненную энергию и некую грусть и очень красив по архитектуре. Последнего мавританского короля Гранады, рассказывал Луис, весьма неромантично звали Боабдил, и, когда ему пришлось в 1492 году бежать из города, он горько плакал, расставаясь с его дворцами, фонтанами и минаретами.
– У него была суровая мать, которая сказала ему: „Ты плачешь, как женщина, над тем, что не смог защитить, как мужчина".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Рядом с ней заворочался Роберт. Он вздохнул, открыл глаза и посмотрел мимо нее на Дэйви.
– Сколько зубов выпало за ночь, Дэйви? Дэйви недовольно зажмурил глаза. Лиззи сказала:
– Может, мне стоит попросить отца помочь нам?
– Лучше не надо…
– Я понимаю, но он так легко откликается… И я уверена, что он бы понял…
Роберт повернулся на бок, так что его лицо приблизилось к плечу Лиззи.
– Лиззи, я боюсь, что не выдержу этого. Одно дело просить денег, чтобы строиться, идти вверх, и совсем другое – просить о палочке-выручалочке, потому что боишься скатиться вниз.
– Не говори так!
– Но ведь я так думаю.
Дэйви осторожно просунул руку под шарф и ощупал свое лицо.
– Ты собираешься пойти в сад в этом шарфе?
– Нет, – ответил Дэйви.
– Тогда зачем ты пробыл в нем всю ночь?
– Сэм сказал, что шарф меня вылечит.
– У Сэма нечистая совесть.
Дэйви внимательно посмотрел на мать.
– Сэм сказал, что он и Пимлот будут разрешать мне играть с ними.
– Тебе нравится Пимлот? – спросила Лиззи.
– О, конечно, – благоговейно ответил Дэйви. Лиззи поцеловала его.
– Ты слишком похож на свою тетю Фрэнсис. Слишком благодарен за малое. – Она улыбнулась и иронически сказала Роберту: – Подумай только о Фрэнсис! Подумай о Фрэнсис и подумай о нас!
– Ты всегда так за нее переживала…
– Я и сейчас переживаю. А она путешествует по южной Испании…
– Шшш, – прервал ее Роберт.
Дэйви заметил, ощупывая большой шерстяной узел на макушке:
– В Испании хорошие футболисты. Это сказал Пимлот.
– Ты не будешь против, если я пойду и поговорю с Джулиет? – спросила Роберта Лиззи.
– Разумеется, нет. Но чем, скажи на милость, нам может помочь Джулиет?
– Я не знаю. Возможно, ничем. Но мне бы хотелось увидеться с ней.
Роберт начал вылезать из постели.
– Сама решай…
– Не будь таким раздражительным.
– Я вовсе не раздражительный, – раздраженно произнес он, – я просто не вижу смысла в том, чтобы посвящать Джулиет в наши беды. Но, если тебе хочется поговорить с ней, поговори.
– Да, хочется, – заявила Лиззи. – Хочется. Потому что поговорить об этом с Фрэнсис я в данный момент не могу.
Джулиет развешивала выстиранное белье. Она не вела дом так же систематически и серьезно, как Барбара, но некоторые домашние хлопоты доставляли ей истинное удовольствие. Например, развешивание белья. Отчасти это объяснялось расположением коттеджа на высоком, продуваемом ветрами месте, которое как будто было специально предназначено для сушки белья. Джулиет нравилось наблюдать за ним, когда оно трепетало и надувалось на ветру, подобно парусам морских кораблей. Иногда ветер раздувал ее белье тан неистово, что его уносило со двора, и Джулиет приходилось доставать простыни и одежду из кустов ежевики или снимать с дощатых ворот. Она как раз развешивала по местам найденное белье, когда заметила отблеск солнца на крыше автомобиля, ехавшего по дороге к ее дому. Через несколько секунд она увидела и Лиззи.
– Ты будто сошла с картинки из „Матушки Гусыни", – сказала та, вылезая из машины.
– Это мое седое оперение вызывает сходство с „Матушкой Гусыней". А ты выглядишь уставшей.
– Я не спала всю ночь. А я этого не переношу. Я просто не могу нормально функционировать на следующий день.
Джулиет провела ее в дом. На столе стояла швейная машинка, валялись лоскуты различных тканей, а у камина красовался глиняный горшок с петрушкой. Одно из окон было открыто, и занавеси развевались на утреннем ветерке. Лиззи вдруг почувствовала, что по какой-то непонятной причине, несмотря на усталость, гостиная Джулиет взбадривает ее сокрытой здесь энергией и устойчивостью. Комната давала чувство безопасности.
– Ты когда-нибудь испытывала нехватку денег? – спросила Лиззи.
– Всю жизнь.
– Брала в долг?
– Нет, я этого не переношу. Это – один из основополагающих принципов моего морального кодекса. Этот дом я выкупила сразу же, наличными, уплатив тридцать тысяч фунтов, оставленных мне матерью. Я не смогла бы взять эти деньги в долг.
– А мы брали в долг, – сказала Лиззи, нагнувшись к душистым пучкам петрушки.
– Я знаю. Все это делают, кроме меня.
– А теперь стало очень трудно выплатить их обратно…
Джулиет набрала воды в чайник. Она подумала о Грейндже, о детях Лиззи и о том бизнесмене, который сказал утром по радио, что впервые за последние двадцать пять лет его книги заказов были пусты.
– Я не жду, что у тебя есть готовое решение, – выпрямляясь, проговорила Лиззи. – Я не ожидаю от тебя какого-то ответа. Мне просто надо было сказать это кому-то, кроме Роба, а с мамой я говорить об этом не хочу.
Джулиет поставила чайник на плиту и вернулась к Лиззи.
– Мне очень жаль вас.
– Мы были ужасными дураками, такими легкомысленными…
– В конце концов, вы же не бизнесмены, а художники.
– Мы учились бизнесу, – заметила Лиззи. – По крайней мере, мы так думали. – Она взглянула на Джулиет. – Что для меня невыносимо, так это то, что мне на ум не приходит ни одной толковой мысли. Если бы я могла найти выход и знала, что для этого надо сделать, я сделала бы это.
– Почему бы в таком случае одному из вас не подыскать себе работу? – небрежно произнесла Джулиет.
ГЛАВА 9
Луис привез Фрэнсис в Гранаду по красивой извилистой дороге, проложенной в горах. Он сказал, что, хотя и родился в Севилье, очень любит Гранаду, поскольку этот город соединяет в себе жизненную энергию и некую грусть и очень красив по архитектуре. Последнего мавританского короля Гранады, рассказывал Луис, весьма неромантично звали Боабдил, и, когда ему пришлось в 1492 году бежать из города, он горько плакал, расставаясь с его дворцами, фонтанами и минаретами.
– У него была суровая мать, которая сказала ему: „Ты плачешь, как женщина, над тем, что не смог защитить, как мужчина".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87