Может, у нее и вовсе не было названия. Она его, пожалуй, и не заслужила.
Он вышел на улицу подождать Фрэнсис, ко всему прочему, и оттого, что Барбара дала ему ясно понять, что, если он будет ошиваться вокруг нее в доме еще хоть минуту, она убьет его. Он знал, что был надоедливым и бесполезным, берясь за вещи и кладя их обратно, начиная фразы и не заканчивая их, бесцельно слоняясь по дому. Но такое случается с любым, если человек расстроен, а Уильяму казалось, что он еще никогда в жизни не был так расстроен.
Ему и в голову не приходило, что Фрэнсис может завести ребенка, он даже не мог это предположить. Он думал только о том, как приятно было видеть Фрэнсис такой свободной и удовлетворенной, видеть, как все, что она делает, свидетельствует об избавлении от ее вечной привычки сдерживать себя. Пару раз он задумывался над тем, что рано или поздно этот роман подойдет к концу и тогда Фрэнсис будет очень тяжело, а у Барбары появится возможность напомнить, что она много раз предупреждала ее об этом. Но он никогда не думал, что у Фрэнсис возникнут настольно серьезные осложнения, изменяющие в ее жизни все и навсегда. И к тому же (тут руки у него задрожали, как будто жили своей собственной, независимой от него жизнью) изменяющие все в жизни других людей рядом с Фрэнсис. Барбара сказала ему:
– Это не ударит по тебе. Ты никогда не отягощаешься проблемами, ты просто скользишь мимо них, будто они тебя совершенно не касаются.
Уильям теперь подумал, что судьба Фрэнсис не может не касаться его. При этом он ткнул дрожащим пальцем прямо в шип розового куста. Да, касается! Потому что теперь она возвратится к тому состоянию, при котором все начиналось, и будет утрачено все, приобретенное ею за последние полтора года. „Но самое ужасное заключается в том, что мне хочется, чтобы она вернулась обратно. Мне хочется, чтобы она была там, где спокойно и безопасно, где мы, вернее я, можем позаботиться о ней". Он посмотрел на свой палец. На нем застыла капелька крови, яркая и четко очерченная. Уильям сунул палец в рот и тут отчетливо вспомнил себя на кухне, много лет назад, когда радовался, что близняшки скоро будут с ним. Теперь Фрэнсис тоже скоро будет с ним, но, Господи, при совершенно других обстоятельствах, без очаровательной детской невинности и без уверенности в спокойном будущем.
Раздался гудок машины. Уильям бросил катушку с бечевкой и выбежал на улицу, размахивая руками. Фрэнсис притормозила, и окно ее дверцы оказалось прямо перед ним. Уильям внимательно вгляделся в лицо дочери.
– Дорогая моя…
На ней была синяя рубашка, белые брюки, глаза закрывали солнцезащитные очки.
– Ты ждал меня здесь?
– Конечно…
Она попыталась улыбнуться. Это ей не очень удалось, и Уильям вдруг поймал себя на мысли, что на лице у него застыло выражение откровенной озабоченности. Он моментально сменил его. Бедная девочка! Он просунул руку в окошко и похлопал ее по плечу.
– Заезжай, я закрою за тобой ворота.
Барбара сказала, что они сядут в саду, под тюльпановым деревом. Она объяснила, что в доме было совершенно нечем дышать, решительно вывела Фрэнсис в сад и усадила ее в самое удобное кресло, огромное деревянное кресло, принадлежавшее еще отцу Уильяма, с подставками для ног, для книг и с полочкой с углублениями для стаканов.
– Я не больна, – попыталась протестовать Фрэнсис.
– Конечно нет, но, вероятно, очень устала. Ничего не поделаешь, ты же беременна, а это состояние особое. Тебя не тошнит?
– Да нет, последнее время уже нет. Вдруг раздался дрожащий голос Уильяма:
– О Фрэнсис, Фрэнсис… Они обе обернулись к нему.
– Я никогда не представлял себе… Фрэнсис умоляюще посмотрела на него.
– Папа, не надо, не надо! Не усложняй…
– Это все твой вид. То, что я вижу тебя здесь и знаю… – пробормотал Уильям, нервно роясь в карманах в поисках носового платка.
– Что ты знаешь?
– Что теперь тебе некуда деться. Что ты попала в ловушку, – ответил он, сморкаясь в платок.
– Она и не хочет никуда деваться, – спокойно проговорила Барбара. Фрэнсис посмотрела на мать, Барбара – на нее. – Ведь правда, Фрэнсис?
– Нет, я…
– Ведь ты хотела этого ребенка, да? Ты говорила мне, что собиралась его завести, и я тебе верю.
– Да, конечно…
– Тогда не надо говорить чепухи, – сказала Барбара Уильяму, – не говори сентиментальной ерунды.
– Но…
– Что но? – спросила Барбара, поднимаясь. – Но она будет одинокой матерью, да? И это не соответствует твоим представлениям о том, как должна быть устроена жизнь, да? Прелюбодеяние – это совершенно нормально, но если уж дело дошло до детишек, то у них обязательно должны быть и мамочка, и папочка, да?
Живущие в атмосфере супружеской чистоты, даже если это – чистота чистилища, а не рая?
– Прекратите! – крикнула Фрэнсис. – Прекратите!
– Он меня так бесит, – сказала Барбара уже спокойнее, – он такой праздный и лицемерный. Он такой…
– Я приехала не для этого! Я приехала не для того, чтобы разбирать очередную вашу перебранку!
– Извини, – прошептал Уильям.
– Пойду принесу чай, – сказала Барбара.
Фрэнсис откинула голову на спинку кресла и наблюдала за тем, как ее мать проворно идет по газону к дому.
Как только Барбара вышла из пределов слышимости, Уильям обратился к Фрэнсис:
– Я хочу, чтобы ты вернулась домой, понимаешь? Я хочу, чтобы ты вернулась домой и родила здесь, позволив нам затем помогать тебе с ребенком и заботиться о тебе.
– Этого же хочет и Лиззи.
– Ну конечно.
– А чего хочет мама? По телефону она не захотела говорить, так скажи ты за нее. Ведь все теперь говорят мне, чего они от меня хотят.
– Она считает, что ты должна делать то, что хочешь делать.
– Чепуха! – закричала Фрэнсис. – Она никогда в жизни так не думала!
– А теперь думает именно так.
Фрэнсис внимательно посмотрела на отца. Он показался ей каким-то сморщенным и сильно сдавшим, а его приятное усталое лицо выглядело безжизненным.
– Папа?
Уильям медленно проговорил:
– Она считает, что если ты хочешь родить этого ребенка в Испании, то так и должно быть. А у меня мнение прямо противоположное. По-моему, ты должна быть там, где люди поддержат тебя. Для меня это новые мысли, раньше я привык думать, что ты всегда будешь вдалеке от нас, но теперь мне кажется, что ты должна находиться там, где тебе спокойнее, так как…
– Так как что?
– Так как во всем, окружающем нас, так мало спокойствия. И нам следует держаться за все, что способно дать нам это чувство спокойствия, например, за любовь…
– Папа, ты говоришь обо мне или о себе?
Он посмотрел на нее. Фрэнсис заметила в его глазах беловатую старческую пелену.
– О тебе, – сказал он и, помолчав, добавил, – и о себе.
– Что…
– Ты сама знаешь, что мы с твоей мамой ругались всю жизнь, но из-за твоего ребенка мы спорили особенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Он вышел на улицу подождать Фрэнсис, ко всему прочему, и оттого, что Барбара дала ему ясно понять, что, если он будет ошиваться вокруг нее в доме еще хоть минуту, она убьет его. Он знал, что был надоедливым и бесполезным, берясь за вещи и кладя их обратно, начиная фразы и не заканчивая их, бесцельно слоняясь по дому. Но такое случается с любым, если человек расстроен, а Уильяму казалось, что он еще никогда в жизни не был так расстроен.
Ему и в голову не приходило, что Фрэнсис может завести ребенка, он даже не мог это предположить. Он думал только о том, как приятно было видеть Фрэнсис такой свободной и удовлетворенной, видеть, как все, что она делает, свидетельствует об избавлении от ее вечной привычки сдерживать себя. Пару раз он задумывался над тем, что рано или поздно этот роман подойдет к концу и тогда Фрэнсис будет очень тяжело, а у Барбары появится возможность напомнить, что она много раз предупреждала ее об этом. Но он никогда не думал, что у Фрэнсис возникнут настольно серьезные осложнения, изменяющие в ее жизни все и навсегда. И к тому же (тут руки у него задрожали, как будто жили своей собственной, независимой от него жизнью) изменяющие все в жизни других людей рядом с Фрэнсис. Барбара сказала ему:
– Это не ударит по тебе. Ты никогда не отягощаешься проблемами, ты просто скользишь мимо них, будто они тебя совершенно не касаются.
Уильям теперь подумал, что судьба Фрэнсис не может не касаться его. При этом он ткнул дрожащим пальцем прямо в шип розового куста. Да, касается! Потому что теперь она возвратится к тому состоянию, при котором все начиналось, и будет утрачено все, приобретенное ею за последние полтора года. „Но самое ужасное заключается в том, что мне хочется, чтобы она вернулась обратно. Мне хочется, чтобы она была там, где спокойно и безопасно, где мы, вернее я, можем позаботиться о ней". Он посмотрел на свой палец. На нем застыла капелька крови, яркая и четко очерченная. Уильям сунул палец в рот и тут отчетливо вспомнил себя на кухне, много лет назад, когда радовался, что близняшки скоро будут с ним. Теперь Фрэнсис тоже скоро будет с ним, но, Господи, при совершенно других обстоятельствах, без очаровательной детской невинности и без уверенности в спокойном будущем.
Раздался гудок машины. Уильям бросил катушку с бечевкой и выбежал на улицу, размахивая руками. Фрэнсис притормозила, и окно ее дверцы оказалось прямо перед ним. Уильям внимательно вгляделся в лицо дочери.
– Дорогая моя…
На ней была синяя рубашка, белые брюки, глаза закрывали солнцезащитные очки.
– Ты ждал меня здесь?
– Конечно…
Она попыталась улыбнуться. Это ей не очень удалось, и Уильям вдруг поймал себя на мысли, что на лице у него застыло выражение откровенной озабоченности. Он моментально сменил его. Бедная девочка! Он просунул руку в окошко и похлопал ее по плечу.
– Заезжай, я закрою за тобой ворота.
Барбара сказала, что они сядут в саду, под тюльпановым деревом. Она объяснила, что в доме было совершенно нечем дышать, решительно вывела Фрэнсис в сад и усадила ее в самое удобное кресло, огромное деревянное кресло, принадлежавшее еще отцу Уильяма, с подставками для ног, для книг и с полочкой с углублениями для стаканов.
– Я не больна, – попыталась протестовать Фрэнсис.
– Конечно нет, но, вероятно, очень устала. Ничего не поделаешь, ты же беременна, а это состояние особое. Тебя не тошнит?
– Да нет, последнее время уже нет. Вдруг раздался дрожащий голос Уильяма:
– О Фрэнсис, Фрэнсис… Они обе обернулись к нему.
– Я никогда не представлял себе… Фрэнсис умоляюще посмотрела на него.
– Папа, не надо, не надо! Не усложняй…
– Это все твой вид. То, что я вижу тебя здесь и знаю… – пробормотал Уильям, нервно роясь в карманах в поисках носового платка.
– Что ты знаешь?
– Что теперь тебе некуда деться. Что ты попала в ловушку, – ответил он, сморкаясь в платок.
– Она и не хочет никуда деваться, – спокойно проговорила Барбара. Фрэнсис посмотрела на мать, Барбара – на нее. – Ведь правда, Фрэнсис?
– Нет, я…
– Ведь ты хотела этого ребенка, да? Ты говорила мне, что собиралась его завести, и я тебе верю.
– Да, конечно…
– Тогда не надо говорить чепухи, – сказала Барбара Уильяму, – не говори сентиментальной ерунды.
– Но…
– Что но? – спросила Барбара, поднимаясь. – Но она будет одинокой матерью, да? И это не соответствует твоим представлениям о том, как должна быть устроена жизнь, да? Прелюбодеяние – это совершенно нормально, но если уж дело дошло до детишек, то у них обязательно должны быть и мамочка, и папочка, да?
Живущие в атмосфере супружеской чистоты, даже если это – чистота чистилища, а не рая?
– Прекратите! – крикнула Фрэнсис. – Прекратите!
– Он меня так бесит, – сказала Барбара уже спокойнее, – он такой праздный и лицемерный. Он такой…
– Я приехала не для этого! Я приехала не для того, чтобы разбирать очередную вашу перебранку!
– Извини, – прошептал Уильям.
– Пойду принесу чай, – сказала Барбара.
Фрэнсис откинула голову на спинку кресла и наблюдала за тем, как ее мать проворно идет по газону к дому.
Как только Барбара вышла из пределов слышимости, Уильям обратился к Фрэнсис:
– Я хочу, чтобы ты вернулась домой, понимаешь? Я хочу, чтобы ты вернулась домой и родила здесь, позволив нам затем помогать тебе с ребенком и заботиться о тебе.
– Этого же хочет и Лиззи.
– Ну конечно.
– А чего хочет мама? По телефону она не захотела говорить, так скажи ты за нее. Ведь все теперь говорят мне, чего они от меня хотят.
– Она считает, что ты должна делать то, что хочешь делать.
– Чепуха! – закричала Фрэнсис. – Она никогда в жизни так не думала!
– А теперь думает именно так.
Фрэнсис внимательно посмотрела на отца. Он показался ей каким-то сморщенным и сильно сдавшим, а его приятное усталое лицо выглядело безжизненным.
– Папа?
Уильям медленно проговорил:
– Она считает, что если ты хочешь родить этого ребенка в Испании, то так и должно быть. А у меня мнение прямо противоположное. По-моему, ты должна быть там, где люди поддержат тебя. Для меня это новые мысли, раньше я привык думать, что ты всегда будешь вдалеке от нас, но теперь мне кажется, что ты должна находиться там, где тебе спокойнее, так как…
– Так как что?
– Так как во всем, окружающем нас, так мало спокойствия. И нам следует держаться за все, что способно дать нам это чувство спокойствия, например, за любовь…
– Папа, ты говоришь обо мне или о себе?
Он посмотрел на нее. Фрэнсис заметила в его глазах беловатую старческую пелену.
– О тебе, – сказал он и, помолчав, добавил, – и о себе.
– Что…
– Ты сама знаешь, что мы с твоей мамой ругались всю жизнь, но из-за твоего ребенка мы спорили особенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87