А Витюша, блин немазаный, давай по сотовому всем своим друзьям-подругам названивать. И хвастаться: сотовый телефон купил. Фирмы «Эриксон». Я тебе, Вера, по сотовому звоню… У-у, круто!
А опера с убойного отдела сразу за телефончик ухватились. Поинтересовались последними звонками покойника. И выяснили, что телефончик-то трезвонит после смерти своего хозяина за милую душу. Оба-на! Не иначе, убийца звонит. Проверили номера абонентов, вычислили Витюшу и — ручки за спину, пожалуйте в ИВС. По подозрению в убийстве. А кто с тобой был? — Да напарник был, старшина Сергеев Иван Палыч.
Ну, и его в ИВС — сообщник! На пару, видать, бизнесмена грохнули.
Зверев слушал сбивчивый рассказ старшины и диву давался. Да что они — с ума сошли? Ну какой из этого Ивана Палыча убийца? На него достаточно посмотреть, и все ясно: мужик звезд с неба не хватает, но и на мокрое никогда в жизни не пойдет. Телефон менты присвоили? Эка новость! Зверев сам с такой ситуацией сталкивался… Был случай — пропали с места преступления часы золотые. Он вызвал ментов, которые первыми на происшествие приехали, стукнул кулаком по столу и сказал:
— Даю вам, орлы, два часа… Ежели через два часа часики не появятся, пеняйте на себя.
И через час хронометр в золотом корпусе лежал на столе у опера Зверева, а два жуликоватых милиционера извинялись:
— Вот, Александр Андреевич, получите… ошибочка вышла.
…Зверев слушал рассказ старшины, матерился в душе по адресу и оперов, и дурака-следователя. Он отлично понимал, что завтра-послезавтра Сергеева выпустят. Вернется Иван Палыч домой, к жене, выпьет водочки, чтобы снять нервное потрясение, и никогда в жизни больше не поддастся на уговоры взять то, что плохо лежит.
— А хулевые твои дела, дед, — сказал вдруг опер-бэх. Он, как и Зверев, ситуацию тоже просек, но решил поразвлечься. В тюрьме развлечений немного. Сашка понял, включился.
— Да, — сказал он серьезно, — хулевые… У тебя кто следак-то?
— А? Следак-то? Лебедев Дмитрий Владимирович.
— О-о! Это звездец! — покачал головой Сашка, нахмурился.
— Почему? — напряженно спросил Сергеев — Почему это звездец?
— Я Лебедева знаю, — ответил Сашка, — этот, пока человека не сожрет, не успокоится. Ему все равно: виновный-безвинный… одна дорога — в зону.
Никакого Лебедева Сашка не знал, врал напропалую. И вся камера понимала, что врет, а поддержали… Зла в этом не было. Было только желание поозорничать.
— Так я же… — начал Иван Палыч, — я же не только не убивал, я даже…
— А это без разницы, — оборвал его Сашка. — Ща он на твоего Витюшу нажмет, Витюша даст показания на тебя. И — все. Двое — значит группа, по предварительному сговору… с целью ограбления. Расстрельное дело!
— Запросто могут под расстрел подвести, — сказал опер-бэх серьезно.
— Па-пачему под расстрел? — спросил Иван Палыч. За минуту всего он посерел и стал как будто еще старше.
— По кочану! Ты чего такой непонятливый, дед? Группа. Сговор. Убийство. А инициатор — ты. Тебе и вышку.
— Да почему же я-то? — почти выкрикнул Сергеев.
— Ну, интересно… Тебе же Витюша-то в сыновья годится. Кто поверит, что он — сопляк — тебя подбил? А? То-то… любой судья решит: кто старший, тот и заводила.
Обрабатывали старика минут двадцать. С примерами из уголовной практики, настоящими и вымышленными, со ссылками на жестокость, подлость и коварство никому не известного следователя прокуратуры Лебедева. Наивный Иван Палыч все принимал за чистую монету. И даже когда мрачный и не участвовавший в игре Игорь сказал:
— Да не слушай ты их, балаболов, Иван Палыч… шутят они так, — даже тогда старик не поверил.
— Шутят, — горько произнес он. — Шутят, а мне не до шуток… Что же теперь делать-то?
Зверев пожал плечами: мол, что теперь делать? Теперь уж ничего не поделаешь.
— Да ты, Иван Палыч, не переживай… в смысле расстрела-то. Навряд ли расстреляют. Скорее всего, пятнаху накрутят. А отсидишь и того меньше — через двенадцать лет выйдешь. Или даже через десять.
Старик сидел, опустив глаза. Нетронутая кружка с чаем давно остыла.
— Как же так? — сказал он. — Хоть и десять лет… ни за что!
— Да брось, Палыч… Всякое в жизни бывает. Десять-то лет — пустяк по сравнению с расстрелом. Отсидишь — вернешься к своей старухе.
— Она не доживет, — сказал Сергеев, — инвалид она у меня… больная.
— Да прекратите вы! — раздраженно произнес Игорь. — Не слушай их, Палыч. Ты уже завтра на воле будешь, дома.
— Нет, Игорь, — покачал головой старшина. — Мне, видать, отсюда уже не выйти… засудят к черту.
Майор матюгнулся и полез на верхнюю шконку — курить. А Иван Палыч посмотрел на Зверева и спросил:
— Как думаешь, Саша, может, мне сознаться?
— В чем? — спросил Зверев.
— Ну… в убийстве этом. Чистосердечное признание сделать. Говорят — облегчает.
Вот тут грохнула хохотом вся камера, даже Игорь на верхней шконке засмеялся. Они хохотали, а Иван Павлович Сергеев смотрел на них большими непонимающими глазами.
— Дед, — сказал наконец Зверев, отсмеявшись, — дед, если ты сознаешься, твоего Лебедева удар хватит. А прокурор с ума сойдет!
— Так мне что — не сознаваться? Отрицать свою вину-то?
Объяснять старику, что мы пошутили, пришлось долго. Дольше, чем запугивать. Старшина сомневался, считал сначала, что его успокаивают. Кажется, он так и не уверился до конца… ночью не спал, ворочался.
На следующий день его освободили.
— Сергеев! — крикнул контролер в кормушку.
— Я, — вскинулся ветеран.
— Через полчаса на выход с вещами.
— А… куда меня?
— На кудыкину гору. Через полчаса… понял?
Старик засуетился, встревожился.
— Домой идешь, Палыч, домой, — подбодрил его Игорь.
Перед уходом Иван Палыч пожал всем руки. Он уходил на свободу.
В тот же день и Зверева с Лысым перевели в изолятор на улице Лебедева. Тот же самый контролер выкрикнул в кормушку его фамилию и сказал те же самые слова.
— А куда меня? — спросил Сашка и услышал ответ:
— На кудыкину гору. Через полчаса… понял?
Внизу, где сличали личные дела, встретил Виталия. Перемигнулись.
Снова автозак, короткая — минут пять — езда, и вот она — детская тюрьма с недетскими проблемами… А слова-то какие страшные, противоестественные: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. Не хочется их писать. Не хочется произносить и слышать. Эти слова — укор каждому взрослому. Всем вместе и каждому по отдельности.
Не хочется писать эти слова. Но все же мы снова их напишем: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. А потом войдем внутрь.
Внутри СИЗО не сильно отличается от Крестов. Снаружи совсем не отличается — тот же крест, только один. Да охрана на вышках оружие имеет, а патронов — нет. Не положено — тюрьма-то детская! Гуманизм, стало быть… стрелять в несовершеннолетних и женщин у нас запрещено. Однако ж войдем внутрь, как вошли уже Зверев и Лысый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98