Мужик толковый, то ли хохол, то ли еврей. Он, видимо, изначально заложил такие допуски и припуски в лекала… Ну, чтобы всем хватало! Тот опер уже давно откинулся, но… всем хватало. Ты вот думал: откель деньги на шикарный новогодний стол? Ну, не знаю, не знаю.
Обнорский в тему въехал. По плану мебельный цех выдавал в месяц двадцать шесть диванов и шестьдесят кресел. Сверх плана делали еще десяток диванов. Плюс кресла. Плюс какие-то пуфики и прочие шалабушки. Производство кипело… Допуски и припуски, заложенные хитрым бэхом, позволяли оставлять лоскут, мерный, фурнитуру бракованную и доску сосновую, сухую в потребных количествах. Всем было хорошо: потребитель получал свою недорогую мебель, зэки тоже кой-чего получали. Получала охрана, получала администрация. Последняя, кстати, меньше всех, да и не деньгами… Ну, например, позвонит прокурор: ну, ребята, беда… А что такое?… Да вот домик купил, бля! А мебели нету… Так-так-так. В чем проблема, Иван Иваныч? Это чего же, мы для прокуратуры, бля, диванчик не соорудим? Ну, Иваныч, обижаешь!
Обнорский бородой покрутил: ну ни х… себе! Нормально. Люблю мягкую мебель. Каждую неделю из зоны выскакивало сверх нормы два-три дивана. Обнорский про себя называл их дивоны, от слова диво. Потому что — действительно! — происходило маленькое чудо: сырья на двадцать шесть единиц, а продукции получается тридцать пять. Вот тебе и закон сохранения энергии. Загадка! Ни х… не понятно, но, как говорится, волнует.
Сам Обнорский с этого дива ничего (или почти ничего) не имел. Если не считать лояльного к себе отношения. Это, впрочем, немало… если когда-нибудь побываешь в зоне — сам поймешь. Но лучше не надо. Первый срок отбывал я в утробе… нич-чего там хорошего нет.
Советского Союза давно уже нет, но как воровали, так и воруем. Ну что ты тут поделаешь? Ну, традиции такие… У кого буддизм, у кого еще что. А в Отечестве — украсть. И пропить! Ну как без этого? Хоть проклятый царизьм, хоть — бля! — коммунисты, хоть демократия — невозможно не украсть… Починок в обморок падает: «А где налоги? Я, бля, козлы, последний раз спрашиваю: где налоги с уворованного? А? Вконец охренели! Поля никакого не видите».
За воровство, конечно, сажают. Но коли и так уж сидишь, то вроде и не очень страшно… Но это только кажется.
Это, ребята, только кажется… В шлюзе, соединяющем (или разделяющем) жилую и производственную зоны, опер задержал КамАЗ с готовой продукцией. По товарно-транспортной накладной значилось шесть диванов «Наташа». На самом деле диванчиков оказалось десять. Антиресно! — сказал опер. Был он из новеньких. Что происходит, еще не понимал, пылал служебным рвением.
— Антересно, — сказал опер, — откуда дровишки?
— Из лесу, вестимо, — сказал Обнорский. На накладных стояла его подпись.
— Слышь, Обнорский, — сказал опер. — В крупных размерах… понимаешь?
— Ага, — сказал Обнорский.
— Чего — ага? Ты ж сам-то не смог бы… верно?
— Не-а, — сказал Обнорский.
— Слышь ты, фантик, в крупных размерах. Два года.
— Ага, — сказал Обнорский. Опер коротко — без замаха — ударил в печень. В глазах у журналиста потемнело, больно схватило желудок.
— Зря ты так, — сказал зэк, глядя снизу вверх темными глазами.
— Ты что же — мне угрожаешь? Ты, ублюдок?!
— Я не ублюдок.
— Это тебе только кажется. Ты — ублюдок. Тебе сколько до конца срока?
Журналист сел. Сколько оставалось до конца срока, он знал на память. Скорее всего, прикинул он, добавится еще два года.
— Ну, — спросил опер, — сколько? Обнорский молчал. Было очень обидно. Два года. Два года — это чудовищно много. Это несправедливо. Нечестно. Хотелось заплакать, закричать матерно и ударить опера… Что это изменит? Ботинки у опера сияли. И морда у опера сияла. И весь он был хорошо, крепенько сбитый, ладный… Несудимый, положительный. После службы он поедет домой. Дома его ждет жена. И сын. Крепенький такой боровичок. Белокурый, белозубый, жизнерадостный… А журналист Обнорский пойдет в ШИЗО… следствие проведут быстро: хищение госимущества в крупных размерах. Признаете себя виновным?… Да я… Повторяю: признаете себя виновным, Обнорский?… Понимаете, гражданин судья… Некогда нам, Обнорский. У прокурора есть вопросы?… Нет… Ну, ладно, короче, это… как его… именем Российской федерации…
— Ты что — оглох? — спросил опер.
— Нет, — сказал Обнорский.
— Кто в доле? — спросил опер. — Кум?
— Ты что — еба…ся? Какой кум?
Опер ударил кладовщика носком ботинка.
— Кто в доле, Обнорский? Колись быстро, сука.
— Ты что, еба…ся?
Опер схватил Обнорского за ворот, рывком поставил на ноги. В дверь заглянул осужденный.
— Вон! — закричал опер. Осужденный испуганно выскочил. Опер сел на стол, покачал ногой в начищенном ботинке.
— Ну что, Андрюха? Дела-то у тебя говенные. Будем разговаривать?
— Слышь, начальник… разговаривать будем, но без рукоприкладства. Понял? — Да ладно ты. Не обижайся. Делов-то… ударил разок.
— Два.
— Ну, два… говно вопрос. Напишешь показания на кума?
— Нет.
— Курить хочешь?
— Нет.
— Мудак. Секи всю арифметику: четыре левых дивана. Так? Подписи везде твои. Так? Твои, Обнорский?
— Да, мои.
— Ну вот и хорошо. Получаешь довесочек: два года. Тебе, дураку, сидеть осталось меньше… Поедешь в Питер. По Невскому шляться будешь… телки, пиво холодное… Е-о твою маму. Ну?
— Я ничего не знаю.
— Ну, дурак, — сказал опер. — Ты, главное, напиши. Я ведь даже ходу твоим показаниям не дам. Понял?
— Нет. Не понял.
— Слушай, Обнорский… ну ты же интеллигентный человек.
— Без ну.
— Что без ну?
— Интеллигентный человек без ну.
— А-а… понятно. Поставил мента на место? А?
— Нет.
— Ну хорошо. Ты кто по званию?
— Капитан.
— Во! Даже старше меня… Интеллигент. Языками владеешь. А я тебя могу в говно превратить.
— Нет, не можешь. Ударить, избить, запихнуть в камеру — можешь. Срок добавить тоже можешь. А в говно превратить — нет.
— Ну, е-о… как тяжело с вами! Дашь показания на кума?
— Нет.
Тяжелый и бестолковый разговор продолжался. Рядом со шлюзом стоял КамАЗ с левыми диванами. Вся зона уже знала о том, что произошло… Ишь ты, диваны!
— Нехорошая ситуевина, — сказал хозяин куму.
— Да уж…
— Что делать будем? Меня и так на совещании раком ставят: почти килограмм анаши за месяц… А теперь еще хищение. Левое производство. А? Что скажешь?
— А что скажу? Опер молодой… дурак.
— Да он-то дурак. А жопу-то мне мылить. Как фамилия твоего дурака?
— Старший лейтенант Петров.
— Ну-ка давай его сюда.
— Слушаюсь, Иван Данилыч.
Старший лейтенант Петров вошел в кабинет начальника зоны. Сияли начищенные ботинки, сверкал паркет. Полковник внимательно смотрел на старшего лейтенанта. Полковник был умен, опытен, хладнокровен.
— Хищение пресекли, Антон Николаич?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Обнорский в тему въехал. По плану мебельный цех выдавал в месяц двадцать шесть диванов и шестьдесят кресел. Сверх плана делали еще десяток диванов. Плюс кресла. Плюс какие-то пуфики и прочие шалабушки. Производство кипело… Допуски и припуски, заложенные хитрым бэхом, позволяли оставлять лоскут, мерный, фурнитуру бракованную и доску сосновую, сухую в потребных количествах. Всем было хорошо: потребитель получал свою недорогую мебель, зэки тоже кой-чего получали. Получала охрана, получала администрация. Последняя, кстати, меньше всех, да и не деньгами… Ну, например, позвонит прокурор: ну, ребята, беда… А что такое?… Да вот домик купил, бля! А мебели нету… Так-так-так. В чем проблема, Иван Иваныч? Это чего же, мы для прокуратуры, бля, диванчик не соорудим? Ну, Иваныч, обижаешь!
Обнорский бородой покрутил: ну ни х… себе! Нормально. Люблю мягкую мебель. Каждую неделю из зоны выскакивало сверх нормы два-три дивана. Обнорский про себя называл их дивоны, от слова диво. Потому что — действительно! — происходило маленькое чудо: сырья на двадцать шесть единиц, а продукции получается тридцать пять. Вот тебе и закон сохранения энергии. Загадка! Ни х… не понятно, но, как говорится, волнует.
Сам Обнорский с этого дива ничего (или почти ничего) не имел. Если не считать лояльного к себе отношения. Это, впрочем, немало… если когда-нибудь побываешь в зоне — сам поймешь. Но лучше не надо. Первый срок отбывал я в утробе… нич-чего там хорошего нет.
Советского Союза давно уже нет, но как воровали, так и воруем. Ну что ты тут поделаешь? Ну, традиции такие… У кого буддизм, у кого еще что. А в Отечестве — украсть. И пропить! Ну как без этого? Хоть проклятый царизьм, хоть — бля! — коммунисты, хоть демократия — невозможно не украсть… Починок в обморок падает: «А где налоги? Я, бля, козлы, последний раз спрашиваю: где налоги с уворованного? А? Вконец охренели! Поля никакого не видите».
За воровство, конечно, сажают. Но коли и так уж сидишь, то вроде и не очень страшно… Но это только кажется.
Это, ребята, только кажется… В шлюзе, соединяющем (или разделяющем) жилую и производственную зоны, опер задержал КамАЗ с готовой продукцией. По товарно-транспортной накладной значилось шесть диванов «Наташа». На самом деле диванчиков оказалось десять. Антиресно! — сказал опер. Был он из новеньких. Что происходит, еще не понимал, пылал служебным рвением.
— Антересно, — сказал опер, — откуда дровишки?
— Из лесу, вестимо, — сказал Обнорский. На накладных стояла его подпись.
— Слышь, Обнорский, — сказал опер. — В крупных размерах… понимаешь?
— Ага, — сказал Обнорский.
— Чего — ага? Ты ж сам-то не смог бы… верно?
— Не-а, — сказал Обнорский.
— Слышь ты, фантик, в крупных размерах. Два года.
— Ага, — сказал Обнорский. Опер коротко — без замаха — ударил в печень. В глазах у журналиста потемнело, больно схватило желудок.
— Зря ты так, — сказал зэк, глядя снизу вверх темными глазами.
— Ты что же — мне угрожаешь? Ты, ублюдок?!
— Я не ублюдок.
— Это тебе только кажется. Ты — ублюдок. Тебе сколько до конца срока?
Журналист сел. Сколько оставалось до конца срока, он знал на память. Скорее всего, прикинул он, добавится еще два года.
— Ну, — спросил опер, — сколько? Обнорский молчал. Было очень обидно. Два года. Два года — это чудовищно много. Это несправедливо. Нечестно. Хотелось заплакать, закричать матерно и ударить опера… Что это изменит? Ботинки у опера сияли. И морда у опера сияла. И весь он был хорошо, крепенько сбитый, ладный… Несудимый, положительный. После службы он поедет домой. Дома его ждет жена. И сын. Крепенький такой боровичок. Белокурый, белозубый, жизнерадостный… А журналист Обнорский пойдет в ШИЗО… следствие проведут быстро: хищение госимущества в крупных размерах. Признаете себя виновным?… Да я… Повторяю: признаете себя виновным, Обнорский?… Понимаете, гражданин судья… Некогда нам, Обнорский. У прокурора есть вопросы?… Нет… Ну, ладно, короче, это… как его… именем Российской федерации…
— Ты что — оглох? — спросил опер.
— Нет, — сказал Обнорский.
— Кто в доле? — спросил опер. — Кум?
— Ты что — еба…ся? Какой кум?
Опер ударил кладовщика носком ботинка.
— Кто в доле, Обнорский? Колись быстро, сука.
— Ты что, еба…ся?
Опер схватил Обнорского за ворот, рывком поставил на ноги. В дверь заглянул осужденный.
— Вон! — закричал опер. Осужденный испуганно выскочил. Опер сел на стол, покачал ногой в начищенном ботинке.
— Ну что, Андрюха? Дела-то у тебя говенные. Будем разговаривать?
— Слышь, начальник… разговаривать будем, но без рукоприкладства. Понял? — Да ладно ты. Не обижайся. Делов-то… ударил разок.
— Два.
— Ну, два… говно вопрос. Напишешь показания на кума?
— Нет.
— Курить хочешь?
— Нет.
— Мудак. Секи всю арифметику: четыре левых дивана. Так? Подписи везде твои. Так? Твои, Обнорский?
— Да, мои.
— Ну вот и хорошо. Получаешь довесочек: два года. Тебе, дураку, сидеть осталось меньше… Поедешь в Питер. По Невскому шляться будешь… телки, пиво холодное… Е-о твою маму. Ну?
— Я ничего не знаю.
— Ну, дурак, — сказал опер. — Ты, главное, напиши. Я ведь даже ходу твоим показаниям не дам. Понял?
— Нет. Не понял.
— Слушай, Обнорский… ну ты же интеллигентный человек.
— Без ну.
— Что без ну?
— Интеллигентный человек без ну.
— А-а… понятно. Поставил мента на место? А?
— Нет.
— Ну хорошо. Ты кто по званию?
— Капитан.
— Во! Даже старше меня… Интеллигент. Языками владеешь. А я тебя могу в говно превратить.
— Нет, не можешь. Ударить, избить, запихнуть в камеру — можешь. Срок добавить тоже можешь. А в говно превратить — нет.
— Ну, е-о… как тяжело с вами! Дашь показания на кума?
— Нет.
Тяжелый и бестолковый разговор продолжался. Рядом со шлюзом стоял КамАЗ с левыми диванами. Вся зона уже знала о том, что произошло… Ишь ты, диваны!
— Нехорошая ситуевина, — сказал хозяин куму.
— Да уж…
— Что делать будем? Меня и так на совещании раком ставят: почти килограмм анаши за месяц… А теперь еще хищение. Левое производство. А? Что скажешь?
— А что скажу? Опер молодой… дурак.
— Да он-то дурак. А жопу-то мне мылить. Как фамилия твоего дурака?
— Старший лейтенант Петров.
— Ну-ка давай его сюда.
— Слушаюсь, Иван Данилыч.
Старший лейтенант Петров вошел в кабинет начальника зоны. Сияли начищенные ботинки, сверкал паркет. Полковник внимательно смотрел на старшего лейтенанта. Полковник был умен, опытен, хладнокровен.
— Хищение пресекли, Антон Николаич?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98