— Так точно, Иван Данылыч… диваны. Мебелюха.
— Мебелюха… Гарнитур генеральши Поповой?
— Простите, Иван Данилыч… не понял.
— Да нет, это я так… садитесь, Антон Николаич.
— Спасибо, товарищ полковник. Сверкал паркет. Около шлюза стоял КамАЗ с левыми диванами. В ШИЗО сидел журналист Обнорский. Завхоз 16-го отряда Александр Зверев договаривался с прапорщиком о том, чтобы передать Обнорскому записку. Шухер уже закрутился, и рисковать прапору не хотелось. Баксами заплачу, сказал Зверев… ну ладно, давай… Диваны какие-то…
— Очень хорошо, Антон Николаич. Сколько диванов?
— Четыре, Иван Данилыч.
— Да-а… вот и собрался в отпуск… А ты, кстати, старший лейтенант, на прошлой неделе сорок грамм анаши отловил? Верно?
— Так точно, товарищ полковник. Деваха одна из вольных несла. В трусах.
— А ты что, в трусы бабам лазаешь?
— Я…
— Ладно! Ты знаешь что, старший лейтенант?… Вот я — полковник. Служу уже столько лет, сколько тебе всего. Не обижаешься, что я на ты?
— Да нет, товарищ полковник.
— Ага… три раза меня пытались убить. А сожрать пытались раз десять. Но вот что-то такое у них не получалось… понимаешь, Антон Николаевич?
— Я…
— Ты молодец, старший лейтенант. Хищение пресек, бабе в трусы залез.
— Я, товарищ полковник — Хозяин резко повернулся. Скрипнул паркет, ярко вспыхнули лампасы.
— На куманька хотел показания получить? Или на меня?
— Я, товарищ полковник…
— Верно: полковник. А знаешь, почему полковник? Не подличал никогда. Гадостей не делал. Вот ко мне однажды пришли ребятки в штатском… из обкома партии и сказали: есть, товарищ майор, точка зрения, что товарищ такой-то чужд нам по идеологии. А вы с ним вместе на повышение квалификации ездили, в город-герой Москву, столицу нашей Родины. Не могли бы вы, товарищ майор, выступить на бюро обкома… рассказать о странном этом господине?… Нет, говорю, не мог бы… Послушайте, говорят мне, майор! Вы отдаете себе отчет? Есть предложения, от которых не принято отказываться.
Солнце садилось… Полковник включил люстру. Водитель арестованного КамАЗа понял, что сегодня он уже никуда не уедет, открыл бутылку водки и налил себе полстакана. Кладовщик Андрей Обнорский сидел в ШИЗО. Срок, который теоретически мог закончиться в девяносто седьмом, растянулся еще года на два. Или чуть побольше…
— …Ну, ты понял теперь, старший лейтенант?
— Так точно, Иван Данилыч… понял.
— Ну вот и хорошо. Ты, Антон, Булгакова любишь?
— Булгакова? Какого Булгакова?
— Михаила Афанасьевича Булгакова.
— А-а… да. Да, конечно.
— Тогда, старший лейтенант, я позволю себе цитату.
Хозяин остановился посреди кабинета, с улыбкой посмотрел на опера в блестящих ботинках и сказал:
— Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!
— Понял, Иван Данилыч.
— Ничего ты, Антон, не понял еще. Тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Ничего, Антон, ты еще не понял… Ты молод, счастлив, глуп. Диваны оприходовать, в мебелюхе провести ревизию, журналиста гнать в три шеи с этой работы… понял?
— Так точно. Разрешите идти?
Закат догорал. Хозяин смотрел в окно, видел, как опер пересекает двор. Хозяину было сорок четыре года. Он мог сделать восемьдесят отжиманий.
Опер ушел. Иван Данилыч подошел к шкафу, достал бутылку коньяку… Солнце садилось. Полковник налил коньяк в тонкий чайный стакан… Красный луч упал в благородный напиток.
— Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!
Андрея Обнорского без лишнего шума перевели из мебельного цеха на другой участок трудового фронта. Звереву намекнули: смотри, мол, завхоз, твой протеже… красиво живешь. И еще намекнули: а вообще-то твой журналист молодец. Вел себя ПРАВИЛЬНО.
О том, что Обнорский вел себя правильно, знала вся зона. Ревизия, проведенная в мебельном цехе, излишков сырья и готовой продукции не выявила… вот уж действительно: диво… лоскут мерный. Молодой опер стал умнее, сходил в лагерную библиотеку и взял там книжку Булгакова. Коньяк в рабочее время больше не пил. Или, может, пил, но так, чтобы козырей хозяину с кумом не давать.
Авторитет Андрея Обнорского в отряде круто вырос. Сам журналист относился к этому с юмором, говорил, что теперь имеет право отмечать день работника мебельной промышленности.
— А есть такой день? — поинтересовался Зверев.
— Аллах его знает, — ответил Обнорский, посмеиваясь в бороду.
— А вполне мог бы быть… По приговору народного суда. Длинный такой денек… года на два, на три.
Как-то раз вечером Обнорский заглянул к Звереву в комнату — почаевничать. Не сказать, чтобы Андрей был каким-то совсем уж скованным. Однако Сашка сразу почувствовал — что-то журналюгу гнетет. О чем-то он хочет спросить. Торопить не стал, дождался, пока Обнорский сам созреет. И Андрей созрел. Отставив от себя третий стакан чаю, он помялся-помялся, потеребил себя за ухо и наконец разродился:
— Слушай, Саня… Я, конечно, понимаю, что спрашиваю глупость… Но ведь всякие чудеса бывают. Я на зоне человек в общем-то новый… Нет, это дурость, конечно, но ведь говорят, что любая зона — это царство-королевство заколдованное… Просто надо знать ходы и выходы. И я вот подумал, может быть есть какие-то варианты…
— Варианты чего? — хмыкнул Зверев, начавший уже понимать, о чем, собственно, пойдет речь.
Обнорский почесал затылок, тяжело вздохнул и выдал:
— Да я насчет баб… Нет, я понимаю, что это нереально, но может быть все-таки как-то где-то кого-то?…
Сашка ухмыльнулся и закурил сигарету:
— Я понял, что волнует прессу. Докладываю ситуацию по женскому полу.
Зверев сделал паузу и строго посмотрел на заерзавшего Обнорского:
— Женщины, как ты и сам мог заметить, в нашей колонии есть. Их три категории: категория первая — это офицеры. В этой категории в наличии имеется одна штука — это замначальника колонии, старший лейтенант Гаврилова Антонина Петровна. Прямо скажу, она дама ничего, но подход к ней можно найти, если ты занял определенную должность, если вышел из колонии на поселение, если завязал с ней дружеские отношения, если понравился, если случайно поехал по каким-то серьезным вопросам к ней на дачу, если там нет мужа, если… Ну, в общем, тут работы года на полтора, причем не просто работы, а ударной фанатичной пахоты. Человек она хороший, по-настоящему хороший, порядочный. К зэкам относится хорошо, но роман с ней не грозит никому вообще. С этой категорией понятно?
— Понятно, — кивнул Обнорский.
— Категория номер два, — продолжил Зверев, — это прапорщики. Среди них есть бабы вполне ничего, но все передвижения женщин по колонии производятся только в сопровождении администрации. И я никогда не слышал, чтобы это правило нарушалось. Они одни не остаются вообще. Если оценивать ситуацию реально, то даже теоретические шансы с этой категорией нулевые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98