Вам скажет любой, борись ты хоть как Самсон с мельничными жерновами, в торговле недвижимостью существует тройное правило: это место, место и еще раз место. Ну а что касается расположения нашей конторы, то оно было троекратно паршивым. Нет, конечно, где-то там, на заре семидесятых, его можно было называть «троекратно превосходным»: как раз когда папа приобрел его, по соседству с цементным заводом неподалеку от Ворсинга. Когда-то здесь располагалась часть «прекрасного нового мира» шестидесятых, пока народ не решил, что ему вполне достаточно паршивого старого мира, и не перенес свои заведения поближе к центру и основным дорогам.
Мы попытались оживить этот пыльный уголок, украсив контору цветочными горшками и книжными полками, так что она больше стала напоминать жилую квартиру, чем агентство по торговле недвижимостью. Нашему хорошему вкусу воздали должное: за годы существования конторы большая часть декораций была разворована.
Ныне нашими соседями оставались одни торговцы скобяными изделиями и модельный магазин. Причем мы оказались единственными, у кого хватило ума приобрести здесь недвижимость и укорениться, не ограничиваясь банальной арендой. Отец прекрасно сознавал, что он встал на путь, ведущий к полному банкротству, но все равно настаивал, что мы должны показать себя реальными собственниками. Дескать, твердо стоим на ногах в этом бесперспективном захолустье.
– Да никто не станет выяснять, арендуемое у тебя помещение или купленное, – доказывала ему мама.
– Главное, чтобы я сам это знал.
После этих слов мать закатила глаза и захлопнула свой «Литтлвудс». Лично мне это показалось достаточно красноречивым жестом.
Так что нам предстояло переместить свой бизнес поближе к центру, попытаться найти свое место в длинной цепочке тянущихся друг за другом офисов и контор всех мастей. Не знаю отчего, но мне лично не по душе была подобная перспектива. Наверное, потому, что папа свято верил, что добьется успеха именно здесь, и мне хотелось доказать его правоту, даже если он был вопиюще не прав.
Так что, когда толстяк, как выяснилось потом, по имени Пол Джилберт, вошел в нашу контору, волоча за собой на поводке пса, ему, что называется, не пришлось протискиваться сквозь толпы посетителей. Более того – его никто не встретил, ему даже никто не попался по дороге, потому что в конторе никого не было, не считая меня и очаровательной Люси. Остальной штат был распущен по домам во второй половине дня – не хотелось, чтобы они видели мое вытянувшееся лицо. Штат состоял из трех сотрудников, и все трое носили одно и то же имя – Эндрю. Поэтому, в порядке прибывания в контору, они стали называться Эндрю, Энди и Дрю. Всех троих объединяло не только имя, но и возраст и амбициозность. У меня они не задержатся, через пару лет прыгнут куда-нибудь повыше, если они хотя бы вполовину так хороши, как мнят о себе. Здесь они пока что находили идеальную комбинацию тяжелого труда и минимальной оплаты.
Однако очаровательная Люси, наша секретарша, не ушла, сказав, что ей надо привести в порядок кое-какие документы и поэтому она задержится. На самом деле она «заботилась». Моя секретарша всегда заботится обо мне – причем это не служебное рвение, а просто черта ее характера. Она прекрасная девушка, но временами меня тяготит такая опека. Не знаю, в чем тут дело, но что-то такое исходит от нее, какое-то отпугивающее тепло, отчего появляется ощущение, будто стоишь рядом с небоскребом, задрав голову вверх. Это головокружительное чувство появлялось у меня всякий раз от ее присутствия.
Нет, я ничего не имею против посторонней заботы, но, когда она превращается в навязчивую опеку, мне становится не по себе. И тут нет ее вины, ведь она, в конце концов, моя секретарша и вроде как ухаживать за шефом входит в ее непосредственные обязанности, и, тем не менее, я не знаю, куда деваться, когда она покупает мне к чаю пирожные, которых я ей не заказывал, однако знает, что это мои любимые, или приносит собственноручно испеченный кекс на мой день рождения. Кстати, и в тот день к моменту, когда мистер Джилберт удостоил своим посещением нашу контору, пирожное, заботливо подложенное Люси, уже лежало у меня на столе.
– Ах, так тут кто-то есть, – сказал визитер, приподнимая «шляпу-пирожок», улыбаясь и не выпуская сигареты изо рта. Пес тут же развернулся к выходу. Уже тогда я обратил внимание на странности в поведении этого животного. В тот момент он напоминал ребенка, которого мать заволокла в универмаг, чтобы купить ему неуклюжий плащ с капюшоном, что-нибудь такое водонепроницаемое и бесформенное. И вот ребенок, едва узнав от продавцов, что вещи его размера не нашлось, уже рвется в секцию игрушек.
Жара и духота стояли невыносимые, вентилятор уже не справлялся со своей работой. Рубашка на мне была тесная, она липла к телу, и верхнюю пуговицу пришлось расстегнуть. Дело в том, что вечером накануне похорон я умудрился посадить пятна ржавчины с утюга на пару своих лучших сорочек, так что теперь был упакован в подарок тетушки Джиллиан. Тетя Джиллиан постоянно покупала мне на Рождество три сорочки не моего размера. Она просто отказывалась мириться с тем, что обхват моей шеи составляет шестнадцать дюймов.
– Что ты, Дэвид, – настаивала она всякий раз, – этого просто не может быть, у тебя пятнадцать с половиной.
Тетя Джиллиан, как и мой папа, отвергала все аргументы, обращенные к здравому смыслу, поэтому мне оставалось только выражать благодарность: дескать, как это мило с ее стороны и прочее – и засовывать подарки подальше в шкаф. И вот нынче утром я исчерпал стопку чистых сорочек и выудил со дна вещехранилища один из ее последних презентов, чтобы погладить.
Ну скажите, отчего женщины так упрямы?
– Почти впритирку, – сообщил я как-то утром Линдси, влезая в очередной тетушкин «пластырь».
– Так же, как и твоя жизнь, – заметила она в ответ, выгребая выстиранное белье из машины, где оно крутилось ночь напролет в режиме «экономи-7». У Линдси никогда не оскудевал запас подобных иронических замечаний. Вся наша жизнь состояла из черного юмора.
Джилберт приблизился к моему столу, словно старинный паровоз «В&Н», окруженный клубами дыма.
– С собаками сюда нельзя, – заметил я. Не знаю, почему мы не пускали в контору собак. У нас даже была вывеска на дверях: «Вход с собаками воспрещен!». Такие же вывески красовались на дверях всех остальных окрестных контор, а мы не хотели уступать им ни в чем. – И курить тоже, – добавил я, вспомнив о существовании еще одной таблички.
– Вы правы, шеф, – откликнулся Джилберт, но собаку выводить не стал, а только скомандовал ей: «Сидеть!», после чего прикурил новую сигарету от дотлевающего окурка.
– Но я стою перед печальным выбором, – вздохнул он сквозь облако дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Мы попытались оживить этот пыльный уголок, украсив контору цветочными горшками и книжными полками, так что она больше стала напоминать жилую квартиру, чем агентство по торговле недвижимостью. Нашему хорошему вкусу воздали должное: за годы существования конторы большая часть декораций была разворована.
Ныне нашими соседями оставались одни торговцы скобяными изделиями и модельный магазин. Причем мы оказались единственными, у кого хватило ума приобрести здесь недвижимость и укорениться, не ограничиваясь банальной арендой. Отец прекрасно сознавал, что он встал на путь, ведущий к полному банкротству, но все равно настаивал, что мы должны показать себя реальными собственниками. Дескать, твердо стоим на ногах в этом бесперспективном захолустье.
– Да никто не станет выяснять, арендуемое у тебя помещение или купленное, – доказывала ему мама.
– Главное, чтобы я сам это знал.
После этих слов мать закатила глаза и захлопнула свой «Литтлвудс». Лично мне это показалось достаточно красноречивым жестом.
Так что нам предстояло переместить свой бизнес поближе к центру, попытаться найти свое место в длинной цепочке тянущихся друг за другом офисов и контор всех мастей. Не знаю отчего, но мне лично не по душе была подобная перспектива. Наверное, потому, что папа свято верил, что добьется успеха именно здесь, и мне хотелось доказать его правоту, даже если он был вопиюще не прав.
Так что, когда толстяк, как выяснилось потом, по имени Пол Джилберт, вошел в нашу контору, волоча за собой на поводке пса, ему, что называется, не пришлось протискиваться сквозь толпы посетителей. Более того – его никто не встретил, ему даже никто не попался по дороге, потому что в конторе никого не было, не считая меня и очаровательной Люси. Остальной штат был распущен по домам во второй половине дня – не хотелось, чтобы они видели мое вытянувшееся лицо. Штат состоял из трех сотрудников, и все трое носили одно и то же имя – Эндрю. Поэтому, в порядке прибывания в контору, они стали называться Эндрю, Энди и Дрю. Всех троих объединяло не только имя, но и возраст и амбициозность. У меня они не задержатся, через пару лет прыгнут куда-нибудь повыше, если они хотя бы вполовину так хороши, как мнят о себе. Здесь они пока что находили идеальную комбинацию тяжелого труда и минимальной оплаты.
Однако очаровательная Люси, наша секретарша, не ушла, сказав, что ей надо привести в порядок кое-какие документы и поэтому она задержится. На самом деле она «заботилась». Моя секретарша всегда заботится обо мне – причем это не служебное рвение, а просто черта ее характера. Она прекрасная девушка, но временами меня тяготит такая опека. Не знаю, в чем тут дело, но что-то такое исходит от нее, какое-то отпугивающее тепло, отчего появляется ощущение, будто стоишь рядом с небоскребом, задрав голову вверх. Это головокружительное чувство появлялось у меня всякий раз от ее присутствия.
Нет, я ничего не имею против посторонней заботы, но, когда она превращается в навязчивую опеку, мне становится не по себе. И тут нет ее вины, ведь она, в конце концов, моя секретарша и вроде как ухаживать за шефом входит в ее непосредственные обязанности, и, тем не менее, я не знаю, куда деваться, когда она покупает мне к чаю пирожные, которых я ей не заказывал, однако знает, что это мои любимые, или приносит собственноручно испеченный кекс на мой день рождения. Кстати, и в тот день к моменту, когда мистер Джилберт удостоил своим посещением нашу контору, пирожное, заботливо подложенное Люси, уже лежало у меня на столе.
– Ах, так тут кто-то есть, – сказал визитер, приподнимая «шляпу-пирожок», улыбаясь и не выпуская сигареты изо рта. Пес тут же развернулся к выходу. Уже тогда я обратил внимание на странности в поведении этого животного. В тот момент он напоминал ребенка, которого мать заволокла в универмаг, чтобы купить ему неуклюжий плащ с капюшоном, что-нибудь такое водонепроницаемое и бесформенное. И вот ребенок, едва узнав от продавцов, что вещи его размера не нашлось, уже рвется в секцию игрушек.
Жара и духота стояли невыносимые, вентилятор уже не справлялся со своей работой. Рубашка на мне была тесная, она липла к телу, и верхнюю пуговицу пришлось расстегнуть. Дело в том, что вечером накануне похорон я умудрился посадить пятна ржавчины с утюга на пару своих лучших сорочек, так что теперь был упакован в подарок тетушки Джиллиан. Тетя Джиллиан постоянно покупала мне на Рождество три сорочки не моего размера. Она просто отказывалась мириться с тем, что обхват моей шеи составляет шестнадцать дюймов.
– Что ты, Дэвид, – настаивала она всякий раз, – этого просто не может быть, у тебя пятнадцать с половиной.
Тетя Джиллиан, как и мой папа, отвергала все аргументы, обращенные к здравому смыслу, поэтому мне оставалось только выражать благодарность: дескать, как это мило с ее стороны и прочее – и засовывать подарки подальше в шкаф. И вот нынче утром я исчерпал стопку чистых сорочек и выудил со дна вещехранилища один из ее последних презентов, чтобы погладить.
Ну скажите, отчего женщины так упрямы?
– Почти впритирку, – сообщил я как-то утром Линдси, влезая в очередной тетушкин «пластырь».
– Так же, как и твоя жизнь, – заметила она в ответ, выгребая выстиранное белье из машины, где оно крутилось ночь напролет в режиме «экономи-7». У Линдси никогда не оскудевал запас подобных иронических замечаний. Вся наша жизнь состояла из черного юмора.
Джилберт приблизился к моему столу, словно старинный паровоз «В&Н», окруженный клубами дыма.
– С собаками сюда нельзя, – заметил я. Не знаю, почему мы не пускали в контору собак. У нас даже была вывеска на дверях: «Вход с собаками воспрещен!». Такие же вывески красовались на дверях всех остальных окрестных контор, а мы не хотели уступать им ни в чем. – И курить тоже, – добавил я, вспомнив о существовании еще одной таблички.
– Вы правы, шеф, – откликнулся Джилберт, но собаку выводить не стал, а только скомандовал ей: «Сидеть!», после чего прикурил новую сигарету от дотлевающего окурка.
– Но я стою перед печальным выбором, – вздохнул он сквозь облако дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108