- Как хорошо, - говорит, - что ты жива и люди живы.
- А мы и не люди вовсе, - смеется Нина. - Мы теперь лешие. И я тоже.
Ты один и остался человеком.
Худо стало Егору, на землю повалился, лежит, плачет, землю кусает, а
Нина стоит рядом на коленях и гладит его по голове.
- Хочешь, - говорит она, - я в яблоню превращусь? Или в птицу? А
может быть, в рыбу? Хочешь?
Замотал головой Егор, сказать слова не может. И встала Нина,
засмеялась, корешки из ног пустила, листьями оделась и стала яблоней.
И чувствует Егор, что и сам он в землю ногами входит, меж камешков
корнями путь ищет, ввысь вытягивается, расчленяется на ветки и листья, и
стал он тополем, и хорошо ему и тревожно...
- Не плачь, Егор, - сказал кто-то. - Спишь, а плачешь. Все лицо
мокрое.
Это Маша склонилась над ним, она прикасалась пальцами к его щекам,
слезы утирала, успокаивала. И Егор почувствовал себя таким уставшим, таким
слабым и маленьким, что даже говорить ничего не хотелось. Он лежал на
спине, смотрел в небо неподвижно и плакал без звука, одними слезами. И
Маша вновь изменила свое обличье, и уже не девочка это, а взрослая женщина
с тяжелой русой косой, заплетенной вокруг головы, и мониста позванивают на
груди при движении. И лежит Егор на поляне, среди высоких ромашек, и шмели
гудят, и ни облачка в небе, и медом пахнет.
- Посмотри, Егор, - говорит Маша, - разве плохо у нас? Посмотри
вокруг и слезы осуши.
- Эге-ге! - послышался рядом голос Лицедея. - Ты вот скажи, Егор,
зачем к нам в лес пришел? Что тебе, своего города не хватает? Мы же к вам
не ходим.
Егору и спорить не хотелось, и поворачиваться было лень, чтобы хоть
на мужика посмотреть, - в каком он там виде появился. Но плакать перестал,
вытер слезы, на солнце высушил.
- Что с вами говорить, - сказал он немного погодя. - Мы никогда не
поймем друг друга. Живите, как хотите, и нам не мешайте. Покажите дорогу к
людям. Мне от вас больше ничего не надо.
- Да мы-то вам ничем не мешаем, - сказал мужик откуда-то из ромашек,
- а вот вы нам, ох, как мешаете! Так за что же вас любить и миловать?
- Так я за всех людей отвечать перед вами должен? Ну и делайте, что
хотите, только я вам так просто не дамся.
- Нужен ты нам, - пренебрежительно сказал Лицедей. - Захотели бы,
давно тебя на корм травам пустили. Живи уж.
- Спасибо уж, - в тон ему ответил Егор и встал.
- Разве мы не можем договориться? - спросила Маша.
- О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем?
Валяйте разговаривайте.
Лицедей оказался маленьким, ростом не больше ромашкового стебля, он
сплел гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку.
- А вот то меня, Егор, забавляет, что вы всю природу под себя
приспособить вознамерились. Все, что есть в ней живого, все своим
считаете. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на
него наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши
все глупые. Те же люди, только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я
скажу, зачем. Видеть вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и
похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не
издевательство?
- Послушай, ты, лешак, - сказал Егор, отряхивая пыльцу, - нет, не
издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от
несправедливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова
перемолвить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками
человеческими. А ваше племя никогда людей не любило, недаром издавна вас
нечистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле?
- А от вас? - быстро вставил Лицедей.
- Да, люди много зла причинили и себе, и природе, но и добра не
меньше. А вы - ни то ни се, ни доброе ни злое, ни черное ни белое.
- А вот ты и не прав! - воскликнул Лицедей, подскакивая в гнездышке.
- Мы и то, мы и се, и доброе, и злое, и черное, и белое, и рыба мы, и
зверье мы, и трава, и букашки - все это мы. В природе нет зла и нет рамок,
в которые вы ее втискиваете. В ней все едино. И мы с ней - одно целое.
- Оставайся с нами, Егор, - просто сказала Маша. - Хочешь, таким же
будешь, как мы?
- С вами? - Егор даже присвистнул. - Да на кой черт я вам, и вы мне
для чего сдались? Вот уж спасибо. Невелика радость в гусеницу превратиться
да травку жевать с утра до утра, или птичкой стать да с ветки на ветку
перепархивать... Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем. Не хочу
быть ни лешим, ни чертом, ни богом, ни ангелом. Мне и в человеческом
обличье хорошо живется. Я - человек, и выше меня нет никого на Земле.
- А ты попробуй, Егорушка, - сказала Маша, - может, и понравится.
- Нет, - ответил Егор, - не понравится. Не нуждаюсь я в вашей
милости.
Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик
блеснул на лезвии.
- Ночью, - сказала Маша, - ночью все увидишь и поймешь.
- Эге, - согласился и Лицедей, - ночью, может, и поймешь. Не опоздай
на праздник, Егор. Гордись, ты первым из людей увидишь его. И знаешь,
почему? А потому, что ты уже и не человек вовсе. Ты только думаешь, что ты
человек, а на самом деле - едва-едва наполовину. Вот и цацкаемся с тобой,
на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь, еще как
перетянем!
- Я только тогда перестану быть человеком, когда умру. Пока я жив - я
человек, а жить я собираюсь долго. Ясно?
- Ночью, - повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, - ночью, -
повторила уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, - ночью, - и стала
косулей, посмотрела на Егора влажным глазом и медленно пошла к лесу и уже
ничего не сказала.
- Эге! - подтвердил и Лицедей, отращивая прозрачные крылышки. -
Эге-ге! - прокричал он, взлетая в воздух. - Эх, ночка-ноченька, заветная!
И они ушли с поляны, улетели, растворились в чаще леса, неуловимые,
бесформенные, многообразные, непостижимые, как сам лес, как реки и горы
его, как звери и птицы его, как сама природа.
6
Человеческий календарь и расчленение однородного потока времени на
минуты и часы потеряли для Егора значение. Он плыл в общем неразделимом
потоке, влекущем с собой лес с его непрекращающимся переходом,
перетеканием живого в мертвое и мертвого в живое; и в самом Егоре
беспрерывно умирало что-то и нарождалось новое, неощутимое сначала,
чужеродное ему, но все более и более разрастающееся, наполняющее его,
переливающееся через край, врастающее в почву, в травы, роднящее его с
этим бесконечным непонятным миром, дотоле чуждым ему.
В той, городской, жизни он никогда бы не поверил всерьез в леших, в
русалок и прочую нечисть, знакомую с детства по сказкам, но воспринимаемую
лишь как выдумку, вымысел народа, наделенного богатой фантазией и
неистощимой способностью к творчеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14