Не положено по их
законам. Егор не обиделся на них, - добро, сделанное этими людьми, намного
превышало их странности.
- Ладно, - сказал Егор. - Вы мне хоть дорогу укажите. Отдохну немного
и уйду. Мешать не буду.
- Нет от нас дороги, - спокойным басом ответил мужик.
- Так что же, мне у вас оставаться прикажешь?
- А чо, оставайся, коль хочешь! - сказал мужик и отвернулся, глядя в
мутное окно.
- А если не хочу?
- А чо, уходи, коли так. Тайга большая, всем места хватит.
- Дела-а, - протянул Егор. - Куда же мне идти, если я дороги не знаю.
И тут мужик внезапно обернулся, подался всем телом к Егору, выбросил
вперед правую руку, наставил на Егора указательный палец и быстро
проговорил писклявым голосом:
- Ведомы тебе дороги, ведомы, ведомы, ах, ведомы!
А Егору послышалось в скороговорке: ведь мы ведьмы мы! И мужик совсем
потерял солидность. Он заломил колпак на затылок, встал на четвереньки и
заскакал вдоль стены, гримасничая и приговаривая визгливо:
- Шивда, вноза, шахарда! Инди, митта, зарада! Окутоми им нуффан,
задима!
И в ответ закатывался в хохоте мальчишка на печи.
- Ну чо, боязно? - спросил мужик, поднимаясь.
- Нисколько, - вздохнул Егор и сел на шкуру, поджав ноги. - Что
паясничаешь-то? Я ведь не шучу.
- Ну, так напугаешься, - уверенно сказал мужик и встал во весь рост
против света.
И стал уменьшаться, уплощаться, утончаться, деформироваться и
искажаться. Егор невольно отпрянул к печи. Тяжкая болезнь скручивала
мужика, коробила его тело, то вытягивала по спирали, то сжимала в
бесформенный комок, вздувалась голова и втягивалась в туловище, ноги
укорачивались, шли винтом, слипались в одну толстую ногу, а на груди
прорезывался большой зубастый рот и из него высовывался розовый язык,
словно дразнился. Мальчишка на печи всхлипывал от восторга, и, отведя
взгляд от мужика, Егор увидел, что и тот также деформируется, расплывается
мутным пятном по печи, как амеба, превращаясь неведомо во что, неизвестно
как...
Егору хотелось выскочить из избы, но он заставил себя сидеть на месте
и смотреть на все это, преодолевая приступы тошноты и жалея только о том,
что нет при нем топора и нельзя сжать его топорище, чтобы хоть немного
обрести в себе уверенности.
Между тем формы мужика постепенно организовывались, успокаивались
продольные волны, коробившие его тело, застывали расплывчатые формы, и
Егор увидел старика. Маленького, сморщенного, с длинной неопрятной
бородой, одетого в мохнатую шкуру. Старик попрыгал на одном месте, словно
утрясая свое тело, мигнул сразу обоими глазами и осклабился в беззубой
улыбке.
- Ну что, боязно?
- Нисколько, - сказал Егор охрипшим и нарочито приподнятым голосом. -
Значит, так, опять не люди... Ну, спасибо за добро. Я пойду, пожалуй.
Отдайте мне мой топор и нож. Мне без них никак нельзя.
Егору стало так плохо, что нашлось только одно емкое русское слово
для определения его состояния в эту минуту - муторно. И было ему так
муторно, что хоть на четвереньки становись и вой в полный голос. Если бы
не было у него совсем надежды на спасение и человеческое участие, то,
может быть, он легче перенес увиденное сейчас. Но он уже видел себя среди
людей, одетым и накормленным, обласканным и согретым, и когда убедился,
что и это не люди и помощи ждать не придется, то понял, что снова он
одинок, снова совсем один на всю бесконечную тайгу, равнодушную к людям, к
их бедам, к их жизни, к их страданиям и смерти.
- Я пойду, - упрямо повторил он и шагнул к двери.
- Постой, Егорушка, - услышал он знакомый голос, обернулся и увидел,
что мальчишка на печи стал той самой девочкой, чистенькой, нарядной, с
красной лентой, вплетенной в косу.
- Ряд волшебных изменений, - буркнул Егор и, не оглядываясь, вышел из
избы.
Было сумрачно и тихо в тайге. Резко пахли цветы и сухие травы,
спаленные зноем, небо мутнело, и чувствовалось - не миновать дождя. Егор
спустился с высокого крыльца, осмотрелся вокруг. Место было совсем
незнакомое. Бурелом и чаща, темная, с огромными соснами, обросшими мхами,
с валунами, громоздящимися среди высоких папоротников, и ни тропки, ни
выбоины, ни кострища, ни ровного места. Будто здесь никто никогда и не
жил. Изба стояла среди всего этого, и казалось, что она выросла из земли,
как дерево, и сама живет, сосет соки глубокими корнями, чуждая человеку,
издевка над уютным человечьим жильем.
Егор поправил сбившуюся рубаху, завязал поплотнее тесемочки у горла и
пошел куда глаза глядят.
- Его-ор! - певуче окликнула его девочка. - Куда пошел-то?
И он не выдержал, злость и ярость, накопленные в нем, требовали
выхода. Он повернулся к избе, к девочке, стоявшей на пороге, и закричал
что-то обидное и злое, обвиняя тайгу, небо, солнце, всю эту нежить и
нечисть, враждебную ему, посмевшую встать на пути человека - царя природы,
властелина ее и полноправного хозяина. И пусть они делают, что хотят,
вытягивают из него тепло, травят волками, мучают голодом и комарьем, пусть
даже они лишат его жизни, но все равно он, человек, выше их всех, ибо
именно он, несмотря ни на какие жертвы, укротил слепую и жесткую природу,
подчинил ее себе, и смерть одного человека все равно не лишит людей власти
над ней...
А когда иссякли слова и остались пустота в груди и немота в гортани,
он стал поднимать сучья и без разбора швырять в сторону избы.
И все это время девочка стояла на пороге, облокотясь о замшелое
перильце, стояла и молчала, неулыбчивая, серьезная, совсем взрослая. Сучья
не долетали до нее, описав короткую дугу, они замедляли полет и, круто
развернувшись, со свистом летели обратно. Первые удары отрезвили Егора, и
когда увесистая палка врезалась ему в грудь, и он чуть не упал, то и вовсе
прекратил бесполезное занятие, сел, опустошенный, на валежину и
отвернулся.
- Вздумалось нашему теляти волка поймати, - услышал он стариковское
шамканье. - Личико беленько, разума маленько.
Егору даже отвечать не хотелось. Надо было заново строить планы
своего спасения, надо было любыми силами выжить, только выжить и дойти до
людей. И пусть лешие глумятся над ним сколько хотят, в конце концов это
маленькое, почти позабытое на земле племя имеет право не любить человека,
более сильного, мудрого и приспособленного для борьбы и жизни. И Егору
хотелось доказать им, что он - человек и сдаваться не собирается. Стало
стыдно своей слабости, и он снова разозлился, теперь на себя.
- Ладно, - сказал он сам себе, - попсиховал и хватит. Поехали дальше,
Егор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
законам. Егор не обиделся на них, - добро, сделанное этими людьми, намного
превышало их странности.
- Ладно, - сказал Егор. - Вы мне хоть дорогу укажите. Отдохну немного
и уйду. Мешать не буду.
- Нет от нас дороги, - спокойным басом ответил мужик.
- Так что же, мне у вас оставаться прикажешь?
- А чо, оставайся, коль хочешь! - сказал мужик и отвернулся, глядя в
мутное окно.
- А если не хочу?
- А чо, уходи, коли так. Тайга большая, всем места хватит.
- Дела-а, - протянул Егор. - Куда же мне идти, если я дороги не знаю.
И тут мужик внезапно обернулся, подался всем телом к Егору, выбросил
вперед правую руку, наставил на Егора указательный палец и быстро
проговорил писклявым голосом:
- Ведомы тебе дороги, ведомы, ведомы, ах, ведомы!
А Егору послышалось в скороговорке: ведь мы ведьмы мы! И мужик совсем
потерял солидность. Он заломил колпак на затылок, встал на четвереньки и
заскакал вдоль стены, гримасничая и приговаривая визгливо:
- Шивда, вноза, шахарда! Инди, митта, зарада! Окутоми им нуффан,
задима!
И в ответ закатывался в хохоте мальчишка на печи.
- Ну чо, боязно? - спросил мужик, поднимаясь.
- Нисколько, - вздохнул Егор и сел на шкуру, поджав ноги. - Что
паясничаешь-то? Я ведь не шучу.
- Ну, так напугаешься, - уверенно сказал мужик и встал во весь рост
против света.
И стал уменьшаться, уплощаться, утончаться, деформироваться и
искажаться. Егор невольно отпрянул к печи. Тяжкая болезнь скручивала
мужика, коробила его тело, то вытягивала по спирали, то сжимала в
бесформенный комок, вздувалась голова и втягивалась в туловище, ноги
укорачивались, шли винтом, слипались в одну толстую ногу, а на груди
прорезывался большой зубастый рот и из него высовывался розовый язык,
словно дразнился. Мальчишка на печи всхлипывал от восторга, и, отведя
взгляд от мужика, Егор увидел, что и тот также деформируется, расплывается
мутным пятном по печи, как амеба, превращаясь неведомо во что, неизвестно
как...
Егору хотелось выскочить из избы, но он заставил себя сидеть на месте
и смотреть на все это, преодолевая приступы тошноты и жалея только о том,
что нет при нем топора и нельзя сжать его топорище, чтобы хоть немного
обрести в себе уверенности.
Между тем формы мужика постепенно организовывались, успокаивались
продольные волны, коробившие его тело, застывали расплывчатые формы, и
Егор увидел старика. Маленького, сморщенного, с длинной неопрятной
бородой, одетого в мохнатую шкуру. Старик попрыгал на одном месте, словно
утрясая свое тело, мигнул сразу обоими глазами и осклабился в беззубой
улыбке.
- Ну что, боязно?
- Нисколько, - сказал Егор охрипшим и нарочито приподнятым голосом. -
Значит, так, опять не люди... Ну, спасибо за добро. Я пойду, пожалуй.
Отдайте мне мой топор и нож. Мне без них никак нельзя.
Егору стало так плохо, что нашлось только одно емкое русское слово
для определения его состояния в эту минуту - муторно. И было ему так
муторно, что хоть на четвереньки становись и вой в полный голос. Если бы
не было у него совсем надежды на спасение и человеческое участие, то,
может быть, он легче перенес увиденное сейчас. Но он уже видел себя среди
людей, одетым и накормленным, обласканным и согретым, и когда убедился,
что и это не люди и помощи ждать не придется, то понял, что снова он
одинок, снова совсем один на всю бесконечную тайгу, равнодушную к людям, к
их бедам, к их жизни, к их страданиям и смерти.
- Я пойду, - упрямо повторил он и шагнул к двери.
- Постой, Егорушка, - услышал он знакомый голос, обернулся и увидел,
что мальчишка на печи стал той самой девочкой, чистенькой, нарядной, с
красной лентой, вплетенной в косу.
- Ряд волшебных изменений, - буркнул Егор и, не оглядываясь, вышел из
избы.
Было сумрачно и тихо в тайге. Резко пахли цветы и сухие травы,
спаленные зноем, небо мутнело, и чувствовалось - не миновать дождя. Егор
спустился с высокого крыльца, осмотрелся вокруг. Место было совсем
незнакомое. Бурелом и чаща, темная, с огромными соснами, обросшими мхами,
с валунами, громоздящимися среди высоких папоротников, и ни тропки, ни
выбоины, ни кострища, ни ровного места. Будто здесь никто никогда и не
жил. Изба стояла среди всего этого, и казалось, что она выросла из земли,
как дерево, и сама живет, сосет соки глубокими корнями, чуждая человеку,
издевка над уютным человечьим жильем.
Егор поправил сбившуюся рубаху, завязал поплотнее тесемочки у горла и
пошел куда глаза глядят.
- Его-ор! - певуче окликнула его девочка. - Куда пошел-то?
И он не выдержал, злость и ярость, накопленные в нем, требовали
выхода. Он повернулся к избе, к девочке, стоявшей на пороге, и закричал
что-то обидное и злое, обвиняя тайгу, небо, солнце, всю эту нежить и
нечисть, враждебную ему, посмевшую встать на пути человека - царя природы,
властелина ее и полноправного хозяина. И пусть они делают, что хотят,
вытягивают из него тепло, травят волками, мучают голодом и комарьем, пусть
даже они лишат его жизни, но все равно он, человек, выше их всех, ибо
именно он, несмотря ни на какие жертвы, укротил слепую и жесткую природу,
подчинил ее себе, и смерть одного человека все равно не лишит людей власти
над ней...
А когда иссякли слова и остались пустота в груди и немота в гортани,
он стал поднимать сучья и без разбора швырять в сторону избы.
И все это время девочка стояла на пороге, облокотясь о замшелое
перильце, стояла и молчала, неулыбчивая, серьезная, совсем взрослая. Сучья
не долетали до нее, описав короткую дугу, они замедляли полет и, круто
развернувшись, со свистом летели обратно. Первые удары отрезвили Егора, и
когда увесистая палка врезалась ему в грудь, и он чуть не упал, то и вовсе
прекратил бесполезное занятие, сел, опустошенный, на валежину и
отвернулся.
- Вздумалось нашему теляти волка поймати, - услышал он стариковское
шамканье. - Личико беленько, разума маленько.
Егору даже отвечать не хотелось. Надо было заново строить планы
своего спасения, надо было любыми силами выжить, только выжить и дойти до
людей. И пусть лешие глумятся над ним сколько хотят, в конце концов это
маленькое, почти позабытое на земле племя имеет право не любить человека,
более сильного, мудрого и приспособленного для борьбы и жизни. И Егору
хотелось доказать им, что он - человек и сдаваться не собирается. Стало
стыдно своей слабости, и он снова разозлился, теперь на себя.
- Ладно, - сказал он сам себе, - попсиховал и хватит. Поехали дальше,
Егор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14