— любезно предложил Геннадий Афанасьевич.
Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.
Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.
Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.
— Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, — худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.
— Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?
— Я все делал, как в Уставе театра написано, — поведал Реджаковский. — Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль — подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена — подпись директора… Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.
— То есть вы тесно сотрудничали?
— Приходилось.
— Почему приходилось? Это было для вас обременительно? — Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.
— Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, — честно ответил Реджаковский. — Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела… Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра…
— Я не понял, — прервал опрашиваемого Гуров. — Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?
— Ну, как! Вы понимаете, театр — это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры — люди с большим воображением и жизненной энергией… По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре… Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.
— Нужны, нужны, — отозвался Гуров. — Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.
— Кстати, а у вас закурить здесь можно? — вклинился в разговор Крячко.
— Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там… — Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. — Не сочтите за труд…
Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.
— Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!
Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.
— Если вы не против…
Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.
— Вы будете? — спросил он сыщиков, устроившись напротив.
— Нет, спасибо, — ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.
— Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?
— У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.
Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.
— На самом деле, — продолжил он, дожевывая, — я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую… Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.
— А право подписи на документах было только у Равца?
— Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».
— А были у вас с Равцом какие-то разногласия? — спросил Крячко.
— Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря…
— А с чем могло быть связано такое настроение Равца? — уточнил Крячко.
— Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения… Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства… А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах…
— Все нормально у нас, — поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.
— Ну вот… И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю…
— И все же, в чем же заключались трения между вами? — Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.
Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.
— Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, — продолжил он. — Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.
Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.
Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.
— Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, — худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.
— Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?
— Я все делал, как в Уставе театра написано, — поведал Реджаковский. — Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль — подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена — подпись директора… Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.
— То есть вы тесно сотрудничали?
— Приходилось.
— Почему приходилось? Это было для вас обременительно? — Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.
— Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, — честно ответил Реджаковский. — Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела… Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра…
— Я не понял, — прервал опрашиваемого Гуров. — Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?
— Ну, как! Вы понимаете, театр — это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры — люди с большим воображением и жизненной энергией… По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре… Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.
— Нужны, нужны, — отозвался Гуров. — Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.
— Кстати, а у вас закурить здесь можно? — вклинился в разговор Крячко.
— Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там… — Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. — Не сочтите за труд…
Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.
— Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!
Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.
— Если вы не против…
Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.
— Вы будете? — спросил он сыщиков, устроившись напротив.
— Нет, спасибо, — ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.
— Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?
— У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.
Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.
— На самом деле, — продолжил он, дожевывая, — я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую… Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.
— А право подписи на документах было только у Равца?
— Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».
— А были у вас с Равцом какие-то разногласия? — спросил Крячко.
— Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря…
— А с чем могло быть связано такое настроение Равца? — уточнил Крячко.
— Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения… Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства… А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах…
— Все нормально у нас, — поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.
— Ну вот… И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю…
— И все же, в чем же заключались трения между вами? — Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.
Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.
— Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, — продолжил он. — Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54