– Ты только послушай, мама, что тут написано: «Препарат „Роче“ – это пирофосфорный эфир анейрина, фермент, участвующий в фосфорилировании глицидов и подавляющий в организме декарбоксирование пировиноградной кислоты, обычный метаболический распад глицидов, липидов и протеидов».
– Невероятно, – сказала Клаудиа. – Тебе достаточно одной подушки пли дать вторую?
– Достаточно. Мама, что такое метаболический? Надо спросить у Перено. Наверняка это связано с планетой. По-моему, липиды и протеиды – враги муравьечеловеков.
– Весьма возможно, – сказала Клаудиа, гася свет.
– Чао, мама. Мам, а какой красивый пароход!
– Конечно, красивый. Спи, сынок.
Их каюта была последняя в коридоре по левому борту. Клаудии понравилось, что номер каюты – тринадцать и что напротив находится трап, ведущий в бар и столовую. В баре она встретила Медрано, который налегал на коньяк после неудачной попытки привести в порядок свои вещи, вынутые из чемоданов. Бармен приветствовал Клаудию на чересчур правильном испанском языке и предложил ей меню с тисненой эмблемой «Маджента стар».
– Сандвичи хорошие, – сказал Медрано. – За неимением ужина…
– Метрдотель приглашает вас выбрать все, что пожелаете, по своему вкусу, – объявил бармен, повторив дословно то, что сказал раньше Медрано. – К сожалению, вы сели на пароход слишком поздно, и мы не смогли приготовить вам ужин.
– Любопытно, – сказала Клаудиа. – Зато успели приготовить каюты и очень удобно разместить всех.
Бармен слегка поклонился и стал ждать приказаний. Они заказали пиво, коньяк и сандвичи.
– Да, все любопытно, – сказал Медрано. – Например, шумная компания, которую, по-видимому, возглавляет рыжий парень, похоже, тут не появлялась. Вообще такого сорта люди обладают куда большим аппетитом, чем мы, флегматики, простите, что я причисляю вас к этой категории.
– Их, наверное, укачало, бедняг, – сказала Клаудиа.
– Ваш сын уже спит?
– Да, после того, как съел полкило печенья «Террабуси». Я решила, что лучше уложить его сразу же.
– Мне нравится ваш сын, – сказал Медрано. – Красивый малец и очень чувствительный.
– Порой слишком чувствительный, но его выручает юмор и заметная склонность к футболу и механике. А скажите, вы всерьез думаете, что все это?…
Медрано посмотрел на нее.
– Расскажите лучше о вашем сыне, – сказал он. – Что я вам могу ответить? Вот узнал, что нельзя проходить на корму. Нас не накормили ужином, зато каюты просто чудесные.
– Да, лучше и требовать нельзя, – сказала Клаудиа.
Медрано предложил ей сигарету, и она почувствовала, что ей нравится этот человек с худым лицом и серыми глазами, одетый с нарочитой небрежностью, которая так ему шла. Кресла были удобные, под бормотание машин не хотелось ни о чем думать, а лишь предаваться безмятежному отдыху. Медрано был прав: к чему спрашивать? Если бы сейчас все вдруг внезапно кончилось, она бы очень сожалела о том, что не использовала эти бездумные счастливые часы. Опять улица Хуана Баутисты Альберди , занятия сына, зачитанные романы в рычащих автобусах, жизнь без будущего в этом Буэнос-Айресе, сырая надоедливая погода, новости на радио.
Медрано с улыбкой вспоминал забавные эпизоды в «Лондоне». Клаудиа хотела бы узнать о нем побольше, но ей сразу показалось, что он не очень откровенный человек. Бармен принес еще коньяку; вдалеке послышался вой сирены.
– Страх порождает весьма странные вещи, – сказал Медрано. – В эту минуту кое-кто из пассажиров должен почувствовать беспокойство. Мы еще позабавимся, вот увидите.
– Можете надо мной смеяться, – сказала Клаудиа, – но всего минуту назад я не чувствовала себя такой довольной и спокойной, как сейчас. Мне больше нравится путешествовать на «Малькольме» или как он там называется, чем на «Аугустусе».
– Немного романтичная новизна, – сказал Медрано, украдкой глядя на нее.
– Просто новизна, а этого вполне достаточно для мира, где люди, точно дети, почти всегда предпочитают повторение. Вы читали последний проспект аргентинских аэролиний?
– Возможно, не помню.
– Зазывают на свои самолеты, обещая, что мы будем чувствовать себя как дома или что-то в этом роде. Но я не представляю ничего ужасней, чем сесть в самолет и почувствовать, что ты снова у себя дома.
– Ну, наверное, заварят сладкий мате. Подадут жаркое из вырезки и спагетти под воркующие звуки аккордеонов.
– Все это хорошо в Буэнос-Айресе, и когда ты уверен, что в любую минуту можешь заменить это чем-то другим. Тут, по-моему, как нельзя кстати слово «предрасположение». Возможно, это путешествие своего рода тест.
– Тогда, подозреваю, для некоторых он окажется весьма трудным. А что касается проспектов авиакомпаний, то с особенной неприязнью я вспоминаю один, кажется американский. В нем подчеркивалось, что пассажиров будут обслуживать как-то по-особому. «Вы почувствуете себя важной персоной» или что-то в этом роде. И мне сразу приходят на ум некоторые мои коллеги, которые бледнеют от одной мысли, что их назовут «сеньором», а не «доктором»… Да, на той авиалинии, должно быть, летают богатые пассажиры.
– Теория важной персоны. Она уже где-нибудь изложена? – спросила Клаудиа.
– Боюсь, тут замешаны чьи-то корыстные интересы. Но вы собирались объяснить, почему вам нравится это путешествие.
– Ну что ж, в конце концов мы все, или почти все, станем добрыми друзьями, и нет смысла скрывать свое curriculum vitae , – сказала Клаудиа. – Говоря по правде, я настоящая неудачница, но не желаю мириться со своей участью.
– Ну, насчет неудачницы я очень сомневаюсь.
– О, возможно, поэтому я и совершаю такие вещи: покупаю лотерейные билеты и выигрываю на них. Только ради Хорхе и стоит жить. Ради него и, пожалуй, еще ради любимой музыки, некоторых книг… Все остальное похоронено и быльем поросло.
Медрано внимательно разглядывал свою сигарету.
– Я не слишком разбираюсь в супружеской жизни, – заметил он, – но, по-моему, вы не были счастливы.
– Я развелась два года назад, – сказала Клаудиа. – По многим, но не очень существенным причинам. Не было ни адюльтера, ни патологической жестокости, ни алкоголизма. Моего бывшею мужа зовут Леон Левбаум, имя это вам кое-что скажет.
– Кажется, онколог или невропатолог.
– Невропатолог. Я развелась с ним прежде, чем стать одной из его пациенток. Он необыкновенный человек, теперь я могу утверждать это с уверенностью, ведь мои воспоминания о нем стали как бы посмертными. Я имею в виду себя, вернее, то немногое, что от меня осталось.
– И все же вы развелись с ним.
– Да, развелась, вероятно, чтобы сохранить то, что еще осталось от моей индивидуальности. Знаете, однажды я обнаружила, что мне хочется уйти из дому, когда он приходит, читать Элиота, когда он собирается на концерт, или играть с Хорхе, вместо того…
– А-а, – сказал Медрано, глядя на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108