Она кормила его, чтобы сохранить живым. Ему хотелось, чтобы они поскорее решили его участь. Раненый пришел в себя, и женщина передала ему пистолет. Она что-то пробормотала, и он что-то прошептал в ответ. Он наставил оружие на Клэя и посмотрел ему прямо в глаза. Его очки и мягкий голос казались здесь неуместными.
Из какой-то кучи хлама, обмотанной веревками, женщина вытащила антенну. Куча затрещала, и женщина стала говорить. Она слушала и снова говорила, повторяя одно и то же. По ее лицу Клэй пытался угадать, что его ждет, оно оставалось бесстрастным. Она была сосредоточена, и каждый раз, когда открывала рот, чтобы что-то произнести, казалось, будто она улыбается. Однако глаза ее оставались холодны. Когда темнота стала заливать долину, ему почудилось, что он заметил в них грусть. Она сказала что-то напоследок и, щелкнув, выключила прибор. Минь Хо тоже что-то произнес и, вынув свой нож, она разрезала веревки на руках Клэя.
– Выкопай яму и похорони нашего товарища, – приказала она.
– Ты сошла с ума! Без лопаты?
– Браво, свинья! Ты настоящий герой. А теперь – копай. У тебя ведь есть руки, не так ли?
Покойник потемнел, и ее глаза – тоже. Клэй встал на колени и принялся разгребать грязь. Это было несложно, и мертвеца без всяких церемоний затолкали в место его последнего пристанища. Они засыпали тело землей, и когда мертвое лицо наконец исчезло под последними комьями, наступила полная темнота. Чувствуя запах ее и своего пота, он улегся на землю. Трава показалась мягкой. Он знал, что она где-то рядом или даже стоит над ним, но он устал. Последнее, о чем он подумал, это каким злым становилось ее лицо каждый раз, когда она глядела на него. Не чувствуя, как на его запястьях затягивают веревку, он уснул.
4
Теперь Минь Хо окончательно пришел в себя. Они осторожно подняли его и так же осторожно понесли. Впереди, во главе процессии, через ласковые побеги риса, они волокли тяжелого американца, а затем засунули его в тоннель. Он спал, словно наглотался снотворного. Бернадетт молча разглядывала его. Это был первый белый мужчина, которого она увидела здесь за многие месяцы. Вид его вызывал в ней тревогу. Снова нахлынули воспоминания о белых телах, которые она ласкала, когда все начиналось. Тогда ее преданность делу находилась под сомнением. Дни тех тяжких испытаний давно минули, но воспоминания о них до сих пор оставались кошмаром. Но зачем думать об этом сейчас? Она последовала вслед за всеми в тоннель. Там, внизу, были свечи и керосиновая лампа, а вдоль стен висели жестянки с водой, патронташи и корзины с едой и медикаментами.
Китаец, лечивший травами, ждал ее на том же месте, где они в последний раз виделись утром. Его вид всегда вызывал у нее улыбку.
– Ты выглядишь усталой, – заметил он.
– Сегодня много работы?
– Нет. Один раненый. Убитого похоронили. Иди спать.
– А как Минь Хо?
– Они сейчас переправляют его. Через несколько часов он уже будет в госпитале. Ему нужна операция. В конце тоннеля, ближе к городу, его будет ждать грузовик. Я все время забываю твое имя. Ты голодна?
– Нет, товарищ, спасибо.
– Оставь эти титулы, дочка. Я здесь не из-за политики.
– Независимость – всегда политика.
– Нет. Это – право.
– За свои права мы должны сражаться.
– Вот и сражайся, Бернадетт. А я здесь только для того, чтобы накладывать свои листья и травы на дырки от пуль, которые оставляет ваша политика. Как бы я хотел, чтобы ничего этого не было. Я бы снова помогал старым крестьянам, чтобы они могли нормально писать, вместо того, чтобы штопать тут молодых.
– Опять ты начинаешь…
– Да, опять. Я живу на этой земле уже почти семьдесят лет. И еще не успел открыть все растения, которые Господь посеял на ней, узнать, как они действуют. Этим занимался мой отец, а до него – отец моего отца. Я дал обет когда-нибудь записать все это. Высушить цветы и листья, дать им имена, рассказать о том, где их искать и как готовить. Вместо того, чтобы грабить аптеки в поисках пилюль и инъекций, люди должны больше знать о полевых растениях. Это умирающее искусство, Бернадетт, а ведь многие растения способны спасать жизни. – Но если эти свиньи не прекратят бомбить и отравлять наши поля, то вообще не останется растений, знания о которых ты смог бы передать потомкам. Вот за что мы воюем.
– Пусть воюют мужчины, Бернадетт. Ты была хорошей медсестрой, сама знаешь. И ты могла бы узнать о травах гораздо больше. Это преступление, что они посылают тебя на север.
– О чем ты говоришь?
– А то не знаешь? Сегодня днем ты поймала важную птицу. Его забирают на север для допросов, а ты будешь его сопровождать. Таков был последний приказ Минь Хо, прежде чем его увезли.
Она села. Китаец-травник налил ей чашку чаю.
– А почему именно я?
– Не знаю. Наверное, потому, что ты говоришь по-английски.
– Но английский знаю не я одна.
– Ты скоро вернешься.
Теперь до нее дошло: это еще одно испытание. Как будто они не знали, что она своя. Сколько еще им нужно доказательств? Она была так счастлива работать вместе с чудным старичком, который сейчас сидел, прислонясь спиной к стене, и готовил один из своих отваров.
Как может человек измениться до такой степени? Ее лучший друг, ее единственный друг в те времена, когда она страдала от любви и была одинока. От Минь Хо исходила такая доверчивость, такая нежность и сострадание; он знал, через какой ад ей довелось пройти. Он привел ее сюда, показал ей путь к новой жизни, в которой была цель, – к жизни, в которой ты зависела от людей, а не от неверной мужской любви. Может быть, именно должность так изменила его? А в то время она всегда чувствовала какую-то мощную силу в негромких словах поддержки, которые не позволили ей сойти с ума.
Это – во имя дела, всегда говорил он ей. Все – во имя дела. Даже в то жуткое время, когда она работала в сайгонском борделе. Наши не знают тебя, говорил он. Прежде чем ты станешь одной из нас, они должны убедиться в твоей преданности. Ты здесь почти иностранка, ты едва говоришь на нашем языке. Она понимала, что он был прав, она должна была научиться ненавидеть эти белые тела, прежде чем ей разрешат их убивать. Я говорил тебе, что это будет непросто, сказал он. Тысячу лет наш народ порабощали китайцы, сто лет – французы и пять лет – японцы. Он подозрителен. Американцы пообещали нам независимость, если мы станем воевать с Японией, а теперь Америка – на ее месте. Ты должна это понять, требовал он.
Да, да, да. Она понимала. Он был прав, конечно, он был прав. Она плохая, неблагодарная. Об этом ей говорили еще в семье ее отца и девчонки в школе. Она плохая. От нее никогда нельзя было ждать ничего хорошего.
А вот Минь Хо хороший. Он помог ей. Он ей многое дал. Он рисковал своей жизнью, знакомя с делом и с людьми. А теперь она ворчит на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Из какой-то кучи хлама, обмотанной веревками, женщина вытащила антенну. Куча затрещала, и женщина стала говорить. Она слушала и снова говорила, повторяя одно и то же. По ее лицу Клэй пытался угадать, что его ждет, оно оставалось бесстрастным. Она была сосредоточена, и каждый раз, когда открывала рот, чтобы что-то произнести, казалось, будто она улыбается. Однако глаза ее оставались холодны. Когда темнота стала заливать долину, ему почудилось, что он заметил в них грусть. Она сказала что-то напоследок и, щелкнув, выключила прибор. Минь Хо тоже что-то произнес и, вынув свой нож, она разрезала веревки на руках Клэя.
– Выкопай яму и похорони нашего товарища, – приказала она.
– Ты сошла с ума! Без лопаты?
– Браво, свинья! Ты настоящий герой. А теперь – копай. У тебя ведь есть руки, не так ли?
Покойник потемнел, и ее глаза – тоже. Клэй встал на колени и принялся разгребать грязь. Это было несложно, и мертвеца без всяких церемоний затолкали в место его последнего пристанища. Они засыпали тело землей, и когда мертвое лицо наконец исчезло под последними комьями, наступила полная темнота. Чувствуя запах ее и своего пота, он улегся на землю. Трава показалась мягкой. Он знал, что она где-то рядом или даже стоит над ним, но он устал. Последнее, о чем он подумал, это каким злым становилось ее лицо каждый раз, когда она глядела на него. Не чувствуя, как на его запястьях затягивают веревку, он уснул.
4
Теперь Минь Хо окончательно пришел в себя. Они осторожно подняли его и так же осторожно понесли. Впереди, во главе процессии, через ласковые побеги риса, они волокли тяжелого американца, а затем засунули его в тоннель. Он спал, словно наглотался снотворного. Бернадетт молча разглядывала его. Это был первый белый мужчина, которого она увидела здесь за многие месяцы. Вид его вызывал в ней тревогу. Снова нахлынули воспоминания о белых телах, которые она ласкала, когда все начиналось. Тогда ее преданность делу находилась под сомнением. Дни тех тяжких испытаний давно минули, но воспоминания о них до сих пор оставались кошмаром. Но зачем думать об этом сейчас? Она последовала вслед за всеми в тоннель. Там, внизу, были свечи и керосиновая лампа, а вдоль стен висели жестянки с водой, патронташи и корзины с едой и медикаментами.
Китаец, лечивший травами, ждал ее на том же месте, где они в последний раз виделись утром. Его вид всегда вызывал у нее улыбку.
– Ты выглядишь усталой, – заметил он.
– Сегодня много работы?
– Нет. Один раненый. Убитого похоронили. Иди спать.
– А как Минь Хо?
– Они сейчас переправляют его. Через несколько часов он уже будет в госпитале. Ему нужна операция. В конце тоннеля, ближе к городу, его будет ждать грузовик. Я все время забываю твое имя. Ты голодна?
– Нет, товарищ, спасибо.
– Оставь эти титулы, дочка. Я здесь не из-за политики.
– Независимость – всегда политика.
– Нет. Это – право.
– За свои права мы должны сражаться.
– Вот и сражайся, Бернадетт. А я здесь только для того, чтобы накладывать свои листья и травы на дырки от пуль, которые оставляет ваша политика. Как бы я хотел, чтобы ничего этого не было. Я бы снова помогал старым крестьянам, чтобы они могли нормально писать, вместо того, чтобы штопать тут молодых.
– Опять ты начинаешь…
– Да, опять. Я живу на этой земле уже почти семьдесят лет. И еще не успел открыть все растения, которые Господь посеял на ней, узнать, как они действуют. Этим занимался мой отец, а до него – отец моего отца. Я дал обет когда-нибудь записать все это. Высушить цветы и листья, дать им имена, рассказать о том, где их искать и как готовить. Вместо того, чтобы грабить аптеки в поисках пилюль и инъекций, люди должны больше знать о полевых растениях. Это умирающее искусство, Бернадетт, а ведь многие растения способны спасать жизни. – Но если эти свиньи не прекратят бомбить и отравлять наши поля, то вообще не останется растений, знания о которых ты смог бы передать потомкам. Вот за что мы воюем.
– Пусть воюют мужчины, Бернадетт. Ты была хорошей медсестрой, сама знаешь. И ты могла бы узнать о травах гораздо больше. Это преступление, что они посылают тебя на север.
– О чем ты говоришь?
– А то не знаешь? Сегодня днем ты поймала важную птицу. Его забирают на север для допросов, а ты будешь его сопровождать. Таков был последний приказ Минь Хо, прежде чем его увезли.
Она села. Китаец-травник налил ей чашку чаю.
– А почему именно я?
– Не знаю. Наверное, потому, что ты говоришь по-английски.
– Но английский знаю не я одна.
– Ты скоро вернешься.
Теперь до нее дошло: это еще одно испытание. Как будто они не знали, что она своя. Сколько еще им нужно доказательств? Она была так счастлива работать вместе с чудным старичком, который сейчас сидел, прислонясь спиной к стене, и готовил один из своих отваров.
Как может человек измениться до такой степени? Ее лучший друг, ее единственный друг в те времена, когда она страдала от любви и была одинока. От Минь Хо исходила такая доверчивость, такая нежность и сострадание; он знал, через какой ад ей довелось пройти. Он привел ее сюда, показал ей путь к новой жизни, в которой была цель, – к жизни, в которой ты зависела от людей, а не от неверной мужской любви. Может быть, именно должность так изменила его? А в то время она всегда чувствовала какую-то мощную силу в негромких словах поддержки, которые не позволили ей сойти с ума.
Это – во имя дела, всегда говорил он ей. Все – во имя дела. Даже в то жуткое время, когда она работала в сайгонском борделе. Наши не знают тебя, говорил он. Прежде чем ты станешь одной из нас, они должны убедиться в твоей преданности. Ты здесь почти иностранка, ты едва говоришь на нашем языке. Она понимала, что он был прав, она должна была научиться ненавидеть эти белые тела, прежде чем ей разрешат их убивать. Я говорил тебе, что это будет непросто, сказал он. Тысячу лет наш народ порабощали китайцы, сто лет – французы и пять лет – японцы. Он подозрителен. Американцы пообещали нам независимость, если мы станем воевать с Японией, а теперь Америка – на ее месте. Ты должна это понять, требовал он.
Да, да, да. Она понимала. Он был прав, конечно, он был прав. Она плохая, неблагодарная. Об этом ей говорили еще в семье ее отца и девчонки в школе. Она плохая. От нее никогда нельзя было ждать ничего хорошего.
А вот Минь Хо хороший. Он помог ей. Он ей многое дал. Он рисковал своей жизнью, знакомя с делом и с людьми. А теперь она ворчит на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78