Я ей послушная раба на всю жизнь и ничего не сделаю против ее воли. Пусть она больше не тревожится.
– Только бегам-сахиб просила, чтобы Чхаббан-сахиб об этом и не догадывался. Он очень упрямый. Если случайно прослышит о нашем разговоре, ни за что не послушается.
– Как можно! – отвечала Ханум и повернулась ко мне: – Смотри, девочка! Никому об этом ни слова.
Я обещала молчать.
Потом старуха отвела Ханум в угол и стала что-то тихо шептать ей на ухо. Этого я уже не расслышала. На прощанье Ханум сказала:
– Передай от меня бегам, что напрасно она беспокоилась. Я и так всегда готова покорно служить ей.
После того как старуха ушла, Ханум послала за Бисмиллой и что-то шепнула ей на ушко. И вот, когда Чхаббан-сахиб снова пришел, «го встретили так радушно, как ни разу еще не встречали даже в его лучшие дни.
Чхаббан-сахиб сидел у Бисмиллы и вел с ней приятный разговор. Я была с ними. Вдруг из-за двери послышался голос Ханум:
– Эй, люди добрые! Можно войти?
– Отодвинься немножко – матушка идет, – сказала Бисмилла Чхаббану и крикнула: – Входите!
Ханум остановилась на пороге и отвесила Чхаббану-сахибу три глубоких поклона. Никогда, ни раньше, ни позже, не видела я, чтобы она приветствовала кого-нибудь столь почтительно.
– Как поживаете, господин? – осведомилась она.
– Слава богу, – ответил Чхаббан-сахиб, вежливо наклонив голову.
– Дай бог вам счастья! Мы всегда молились за вас и никогда не устанем молиться. Ведь мы люди бедные – вся наша надежда на вас. А вам аллах даровал богатство и знатность. Вот я и осмелилась теперь явиться к вам, чтобы попросить об одной милости. Ведь Бисмилла, храни ее бог, служит вам уже целый год, но я ни разу не докучала вам своими просьбами; даже приветствовать вас, пожалуй, мне не часто случалось. А теперь пришла такая нужда, что я решилась вас обеспокоить.
Бисмилла сидела, уставившись матери в рот и недоумевая, что все это значит. А я догадывалась, где тут собака зарыта.
Чхаббан-сахиб то и дело менялся в лице. Видно, ему было очень не по себе. 0*н потупился и молчал.
– Так можно мне попросить вас кое о чем? – повторила Ханум.
– Говорите, – с трудом произнес Чхаббан-сахиб. Ханум повернулась ко мне:
– Пойди-ка, позови сюда буву Хусейни.
Когда я привела буву Хусейни, Ханум сказала ей:
– Буда, достань-ка мне шаль. Ту, что вчера принесли на продажу.
Слова «принесли на продажу» как громом поразили Чхаббана-сахиба, но он сдержался и промолчал. Тут бува Хусейни принесла шаль. То была превосходная, сплошь расшитая золотом шаль, какие не часто случается видеть.
– Вот! – сказала Ханум, показывая шаль Чхаббану-сахибу. – Вчера принесли на продажу. Продавец просит две тысячи. Ему предлагали полторы, но он не взял. По-моему, отдать за нее тысячу семьсот или даже тысячу восемьсот рупий и то было бы недорого. Если вы, господин, соизволите оказать мне такое благодеяние, я благодаря вашей милости смогу на старости лет украсить себя новой шалью.
Чхаббан-сахиб молчал. Бисмилла попыталась было что-то сказать, но Ханум остановила ее:
– Погоди, дочка! Не вмешивайся в наш разговор. Ты ведь целыми днями осаждаешь его просьбами. Дай и мне хоть раз попросить.
Чхаббан-сахиб молчал по-прежнему
– Ай, наваб! – не унималась Ханум. – Как говорится: «Лучше щедрого скупой, если быстро даст ответ». Решите же что-нибудь! Молчанием вы вашу рабу не утешите. Не да, так нет – хоть что-нибудь да скажите. Я тогда выброшу из головы пустые мечты.
Но Чхаббан-сахиб и на это не ответил ни слова.
– О аллах! Ответьте же мне, господин! Конечно, кто я такая – просто дрянь уличная, – но и такие люди, как вы, оказывали мне честь. Ради бога, не позорьте меня, старуху, перед девчонками.
На глазах у Чхаббана-сахиба блеснули слезы.
– Ханум-сахиб! – взмолился он. – Дело вовсе не в шали. Вы, должно быть, не знаете, в каком я сейчас положении. Разве Бисмилла вам ничего не сказала? Да и Умрао-джан в тот день тоже была у меня.
– Мне никто ничего не говорил. А что случилось? Какая беда с вами стряслась?
Бисмилла опять хотела было что-то сказать, но Ханум на нее так посмотрела, что она прикусила язык и стала оглядываться по сторонам. А я уже давно сидела как истукан.
– Теперь я больше не в состоянии исполнять ваши просьбы, – сказал Чхаббан-сахиб.
– Ну что ж, раз вы не в состоянии, – проговорила Ханум, – то и я не такая уж надоедливая, чтобы каждый день приставать к вам с просьбами. Просить или не просить – это дело Бисмиллы. А я уж постарела. Что для вас мои просьбы, что для вас я сама? – Она тяжело вздохнула и продолжала:
– Ох, судьба! Вот я и дожила до того, что такие благородные господа отворачиваются от меня из-за какой-то безделицы… Видно, заслужила!
Я видела, что каждое слово Ханум ножом вонзается в самое сердце Чхаббана-сахиба.
– Ханум-сахиб! Вы заслуживаете всего на свете! – воскликнул он. – Но я сказал правду: нынче я дошел до того, что не могу выполнить ничьей просьбы.
И он коротко рассказал о своих злоключениях.
– Так, господин! Значит, вы дошли до того, что не в состоянии выполнить ничтожную просьбу. Зачем же тогда вы жалуете в дом вашей рабы? Или вы не знаете, что танцовщицы любят только деньги? Или не слыхали, как отвечают на вопрос: «Чья жена танцовщица?» Если мы станем жалеть других, то что будем есть сами? Ладно уж, приходите, располагайтесь тут, будьте как дома, я не запрещаю. Только о своей чести думайте сами.
Тут Ханум быстро удалилась.
– И правда, я сделал большую ошибку, – сказал Чхаббан-сахиб. – Но теперь, упаси меня боже, прийти сюда!
Он встал и хотел было уйти, но Бисмилла схватила его за полу кафтана и опять усадила.
– Так что же ты скажешь об этих браслетах? – возобновила она их прерванный разговор.
– Не знаю что сказать, – с раздражением ответил Чхаббан-сахиб.
– Э, да ты, кажется, по-настоящему рассердился! Куда ты уходишь? Оставайся!
– Нет, Бисмилла-джан, пусти меня. Незачем мне больше приходить к тебе. Может быть, господь пошлет мне лучшие дни, тогда видно будет. А сейчас откуда мне ждать добра?
– А я тебя не пущу!
– Хочешь, чтобы мать тебя туфлями отшлепала?
– А верно ведь, сестрица Умрао, – обратилась ко мне Бисмилла, – что это сегодня стряслось с нашей хозяйкой? Давненько она не заглядывала ко мне в комнату, а сегодня пожаловала, да еще целый переполох устроила. Нет, сестрица, пусть матушка гневается или радуется, а я не могу порвать с навабом. Сегодня у него ничего нет, ну и пускай! Что ж мне забыть стыд и совесть? Ведь от этого человека к матушке перешли тысячи рупий. Сегодня судьба от него отвернулась, так неужели и мне отвернуться, словно я какая-нибудь вертихвостка, и выставить его за дверь? Нет, не бывать этому! А если матушка будет меня бранить, то, сестрица Умрао, поверь мне, – тут она схватила Чхаббана-сахиба за руку, – убегу куда глаза глядят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Только бегам-сахиб просила, чтобы Чхаббан-сахиб об этом и не догадывался. Он очень упрямый. Если случайно прослышит о нашем разговоре, ни за что не послушается.
– Как можно! – отвечала Ханум и повернулась ко мне: – Смотри, девочка! Никому об этом ни слова.
Я обещала молчать.
Потом старуха отвела Ханум в угол и стала что-то тихо шептать ей на ухо. Этого я уже не расслышала. На прощанье Ханум сказала:
– Передай от меня бегам, что напрасно она беспокоилась. Я и так всегда готова покорно служить ей.
После того как старуха ушла, Ханум послала за Бисмиллой и что-то шепнула ей на ушко. И вот, когда Чхаббан-сахиб снова пришел, «го встретили так радушно, как ни разу еще не встречали даже в его лучшие дни.
Чхаббан-сахиб сидел у Бисмиллы и вел с ней приятный разговор. Я была с ними. Вдруг из-за двери послышался голос Ханум:
– Эй, люди добрые! Можно войти?
– Отодвинься немножко – матушка идет, – сказала Бисмилла Чхаббану и крикнула: – Входите!
Ханум остановилась на пороге и отвесила Чхаббану-сахибу три глубоких поклона. Никогда, ни раньше, ни позже, не видела я, чтобы она приветствовала кого-нибудь столь почтительно.
– Как поживаете, господин? – осведомилась она.
– Слава богу, – ответил Чхаббан-сахиб, вежливо наклонив голову.
– Дай бог вам счастья! Мы всегда молились за вас и никогда не устанем молиться. Ведь мы люди бедные – вся наша надежда на вас. А вам аллах даровал богатство и знатность. Вот я и осмелилась теперь явиться к вам, чтобы попросить об одной милости. Ведь Бисмилла, храни ее бог, служит вам уже целый год, но я ни разу не докучала вам своими просьбами; даже приветствовать вас, пожалуй, мне не часто случалось. А теперь пришла такая нужда, что я решилась вас обеспокоить.
Бисмилла сидела, уставившись матери в рот и недоумевая, что все это значит. А я догадывалась, где тут собака зарыта.
Чхаббан-сахиб то и дело менялся в лице. Видно, ему было очень не по себе. 0*н потупился и молчал.
– Так можно мне попросить вас кое о чем? – повторила Ханум.
– Говорите, – с трудом произнес Чхаббан-сахиб. Ханум повернулась ко мне:
– Пойди-ка, позови сюда буву Хусейни.
Когда я привела буву Хусейни, Ханум сказала ей:
– Буда, достань-ка мне шаль. Ту, что вчера принесли на продажу.
Слова «принесли на продажу» как громом поразили Чхаббана-сахиба, но он сдержался и промолчал. Тут бува Хусейни принесла шаль. То была превосходная, сплошь расшитая золотом шаль, какие не часто случается видеть.
– Вот! – сказала Ханум, показывая шаль Чхаббану-сахибу. – Вчера принесли на продажу. Продавец просит две тысячи. Ему предлагали полторы, но он не взял. По-моему, отдать за нее тысячу семьсот или даже тысячу восемьсот рупий и то было бы недорого. Если вы, господин, соизволите оказать мне такое благодеяние, я благодаря вашей милости смогу на старости лет украсить себя новой шалью.
Чхаббан-сахиб молчал. Бисмилла попыталась было что-то сказать, но Ханум остановила ее:
– Погоди, дочка! Не вмешивайся в наш разговор. Ты ведь целыми днями осаждаешь его просьбами. Дай и мне хоть раз попросить.
Чхаббан-сахиб молчал по-прежнему
– Ай, наваб! – не унималась Ханум. – Как говорится: «Лучше щедрого скупой, если быстро даст ответ». Решите же что-нибудь! Молчанием вы вашу рабу не утешите. Не да, так нет – хоть что-нибудь да скажите. Я тогда выброшу из головы пустые мечты.
Но Чхаббан-сахиб и на это не ответил ни слова.
– О аллах! Ответьте же мне, господин! Конечно, кто я такая – просто дрянь уличная, – но и такие люди, как вы, оказывали мне честь. Ради бога, не позорьте меня, старуху, перед девчонками.
На глазах у Чхаббана-сахиба блеснули слезы.
– Ханум-сахиб! – взмолился он. – Дело вовсе не в шали. Вы, должно быть, не знаете, в каком я сейчас положении. Разве Бисмилла вам ничего не сказала? Да и Умрао-джан в тот день тоже была у меня.
– Мне никто ничего не говорил. А что случилось? Какая беда с вами стряслась?
Бисмилла опять хотела было что-то сказать, но Ханум на нее так посмотрела, что она прикусила язык и стала оглядываться по сторонам. А я уже давно сидела как истукан.
– Теперь я больше не в состоянии исполнять ваши просьбы, – сказал Чхаббан-сахиб.
– Ну что ж, раз вы не в состоянии, – проговорила Ханум, – то и я не такая уж надоедливая, чтобы каждый день приставать к вам с просьбами. Просить или не просить – это дело Бисмиллы. А я уж постарела. Что для вас мои просьбы, что для вас я сама? – Она тяжело вздохнула и продолжала:
– Ох, судьба! Вот я и дожила до того, что такие благородные господа отворачиваются от меня из-за какой-то безделицы… Видно, заслужила!
Я видела, что каждое слово Ханум ножом вонзается в самое сердце Чхаббана-сахиба.
– Ханум-сахиб! Вы заслуживаете всего на свете! – воскликнул он. – Но я сказал правду: нынче я дошел до того, что не могу выполнить ничьей просьбы.
И он коротко рассказал о своих злоключениях.
– Так, господин! Значит, вы дошли до того, что не в состоянии выполнить ничтожную просьбу. Зачем же тогда вы жалуете в дом вашей рабы? Или вы не знаете, что танцовщицы любят только деньги? Или не слыхали, как отвечают на вопрос: «Чья жена танцовщица?» Если мы станем жалеть других, то что будем есть сами? Ладно уж, приходите, располагайтесь тут, будьте как дома, я не запрещаю. Только о своей чести думайте сами.
Тут Ханум быстро удалилась.
– И правда, я сделал большую ошибку, – сказал Чхаббан-сахиб. – Но теперь, упаси меня боже, прийти сюда!
Он встал и хотел было уйти, но Бисмилла схватила его за полу кафтана и опять усадила.
– Так что же ты скажешь об этих браслетах? – возобновила она их прерванный разговор.
– Не знаю что сказать, – с раздражением ответил Чхаббан-сахиб.
– Э, да ты, кажется, по-настоящему рассердился! Куда ты уходишь? Оставайся!
– Нет, Бисмилла-джан, пусти меня. Незачем мне больше приходить к тебе. Может быть, господь пошлет мне лучшие дни, тогда видно будет. А сейчас откуда мне ждать добра?
– А я тебя не пущу!
– Хочешь, чтобы мать тебя туфлями отшлепала?
– А верно ведь, сестрица Умрао, – обратилась ко мне Бисмилла, – что это сегодня стряслось с нашей хозяйкой? Давненько она не заглядывала ко мне в комнату, а сегодня пожаловала, да еще целый переполох устроила. Нет, сестрица, пусть матушка гневается или радуется, а я не могу порвать с навабом. Сегодня у него ничего нет, ну и пускай! Что ж мне забыть стыд и совесть? Ведь от этого человека к матушке перешли тысячи рупий. Сегодня судьба от него отвернулась, так неужели и мне отвернуться, словно я какая-нибудь вертихвостка, и выставить его за дверь? Нет, не бывать этому! А если матушка будет меня бранить, то, сестрица Умрао, поверь мне, – тут она схватила Чхаббана-сахиба за руку, – убегу куда глаза глядят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60