Он любит меня не меньше, чем любят законную жену. При мне он никогда не поднимет глаз на другую. Конечно, вне дома у него есть подруги; там он делает что ему хочется – на то он и мужчина. В этом я ему не препятствую. Господь исполнил все мои желания. Я мечтала о сыне – по милости божьей, он у меня есть. Если я теперь еще чего-то желаю, то лишь одного: чтобы господь помог мне вырастить и женить Бабана и чтобы я смогла понянчить внука. А там пускай хоть умру, и пусть наваб-сахиб сам предаст мое тело земле… Ну, а теперь ты расскажи о себе.
Уже темнело. Служанка внесла два ярко горевших светильника под белыми колпаками и поставила их перед своей госпожой. Бегам принялась готовить бетель. Все это время наваб украдкой посматривал на меня, а я уголком глаза следила за ним. Ни он, ни я не могли произнести ни слова. Мы молчали, но за нас говорили наши глаза: жалобы и укоры, намеки и воспоминания – все было в них…
– Умрао-джан-сахиб! – обратился ко мне наконец наваб с подчеркнутой вежливостью. – Поистине, я вам очень обязан. Ведь лишь благодаря вам мой дом в Канпуре избежал разграбления в ту ночь.
– Я, право же, не заслужила никакой благодарности, и мне очень неловко слышать ее, – возразила я. – Все вышло случайно.
– Нет, без вашей помощи не обошлось, – сказал наваб. – Пусть имущества там почти не было, важно другое: в доме находились все мои документы.
– Но как вы тогда решились уехать, бросив женщин ь столь глухом месте? – спросила я.
– Так уж пришлось, – ответил он. – Падишах отобрал мое поместье в Лакхнау. Мне необходимо было съездить в Калькутту к генерал-губернатору. Уехал я в такой спешке, что даже не успел распорядиться по дому. Взял Шамшера-хана и еще одного человека и поехал.
– Ваш дом стоит в такой глуши, – заметила я. – Там все что угодно могло произойти.
– Кроме как в ту ночь, никаких происшествий там никогда не случалось, – сказал наваб. – А тогда мятеж уже назревал. Да и разбойники начали пошаливать. В стране царило беззаконие.
Потом мы поговорили еще о разных разностях. Снова разостлали дастархан, и мы все вместе принялись за еду. Когда покончили с бетелем и хуккой, наваб попросил меня спеть. Я запела такую газель:
И в смертный час не смертный страх живет в моей душе,
Твоих ресниц лукавый взмах живет в моей душе.
Не нежность на твоих губах живет в моей душе,
А грозный блеск в твоих очах живет в моей душе.
Разлуки ночь уходит прочь, пока живет любовь,
И память о 'твоих кудрях живет в моей душе.
В разлуке только о тебе тоскую день и ночь,
Твой взор, а не могильный прах, живет в моей душе.
Тоска по сладостной беде, по сладости греха, –
Пусть буду я на небесах! – живет в моей душе.
О врач, неси мне яд скорей, я смерти не боюсь.
Ведь путь к любимой и впотьмах живет в моей душе.
Наверно, кто-то прочитал газель мою сейчас?
Дыханье ветра на цветах живет в моей душе!
* * *
Стоит время дождей. Тяжелые капли не переставая барабанят по крыше. Пришла пора срывать плоды манго. У меня собралось большое общество. Из женщин – Бисмилла-джан, Амир-джан, Бега-джан и Хуршид-джан; из мужчин – наваб Бабан-сахиб, наваб Чхаббан-сахиб, Гаухар Мирза, Ашик Хусейн, Тафаззул Хусейн, Амджад Али и Акбар Али-хан. Все слушают пение.
И вдруг Бисмилла сказала:
– Слушай, сестрица, поем мы уже долго. Ставь-ка сковороды на огонь и вели приготовить что-нибудь повкусней. Смотри, какой дождь льет!
– Можно послать на базар, – отозвалась я. – Там все, что душе угодно, найдется готовое.
– Вот так сказала: «Послать на базар», – вмешалась Хуршид. – То ли дело, когда приготовишь еду своими руками.
– Сестрица! – возразила Амир-джан. – Тебе, может, и нравится стучать горшками, а я никогда не занималась стряпней и ничего хорошего в этом не вижу.
– Выходит, надо все-таки послать на базар, – заключила Бега-джан.
– Да что вы, сестрицы? – удивилась я. – Голодные вы, что ли?
– Я-то не голодная, – ответила Бега. – Спроси лучше у Бисмиллы – она начала этот разговор.
– Сестрица, надо сегодня устроить что-нибудь особенное, необычное, – пристала ко мне Бисмилла.
– А вот что, – сказала я. – Поедемте на озеро Чиллу Бахши.
– Чего ж лучше! Чудесно придумано! – закричала Бисмилла.
– Хорошая будет прогулка, – согласилась Хуршид.
– Я тоже поеду, – заявила Бега.
– Ладно, тогда давайте собираться, – решила я.
Пока мы собирались, подъехали три наемных коляски. В них погрузили посуду и прочую утварь. Наваб Бабан-сахиб велел принести из своего дома две палатки. Все расселись, и коляски тронулись.
Мы по мосту переехали через Гумти, и тут все принялись петь. В тот день песня Беги-джан -
Эй! Кто повесил качели в манговой роще?… –
звучала так, что сердце щемило.
Выехав за город, мы залюбовались открывшимся видом. Повсюду, куда достигал взор, все зеленело. Небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождичек, и вода тяжелыми каплями падала с листвы деревьев. Каналы и речки были полны до краев. Плясали павлины, куковали кукушки.
За разговорами мы не заметили, как добрались до озера. В беседке разостлали ковер, соорудили очаг, поставили на огонь сковородки и принялись жарить лепешки. Наваб Чхаббан-сахиб надел плащ и пошел поохотиться, а Гаухар Мирза уже успел раздобыть несколько корзинок с плодами манго. Слуги между тем установили в саду невдалеке от дороги палатки, принесли из деревни кровати. Стало еще веселее. Плоды манго прямо лопались от сока; на каждый бросалось сразу по нескольку человек – только брызги летели. Один кидался в одну сторону, другой – в другую; началась веселая возня. Стоило кому-нибудь упасть, как он поднимался весь перемазанный. Но достаточно было немного постоять под дождем, и грязи как не бывало. Более осторожные люди, вроде нашей Беги-джан, отсиживались в палатках. Бисмилла тихонько подкралась к ней сзади и брызнула ей в лицо соком манго. Бега взвизгнула, все прочие расхохотались. Словом – веселились до упаду.
Невесть откуда появились три бродячих певицы. Мы велели им спеть. С ними был барабанщик, но играл он скверно. Танцы и пение этих бродяг, конечно, не могли привести нас в восторг, но в таком чудесном месте и в такую чудесную погоду они казались не слишком уж плохими.
Около двух часов дня облака, на наше счастье, начали расходиться. Выглянуло солнце. Мы захватили с собой на всякий случай смену платья. Переодевшись, все отправились прогуляться по лесу.
Я пошла одна куда глаза глядят. Вокруг теснились раскидистые деревья; золотистый свет, едва пробивавшийся сквозь их густую листву, причудливо играл на зелени. Там и сям пестрели лесные цветы. Птицы в поисках пищи перепархивали с ветки на ветку. Впереди, в едва колышущейся воде озера, расплавленным золотом переливалось солнце, и в его лучах листья на деревьях сверкали, как алмазы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Уже темнело. Служанка внесла два ярко горевших светильника под белыми колпаками и поставила их перед своей госпожой. Бегам принялась готовить бетель. Все это время наваб украдкой посматривал на меня, а я уголком глаза следила за ним. Ни он, ни я не могли произнести ни слова. Мы молчали, но за нас говорили наши глаза: жалобы и укоры, намеки и воспоминания – все было в них…
– Умрао-джан-сахиб! – обратился ко мне наконец наваб с подчеркнутой вежливостью. – Поистине, я вам очень обязан. Ведь лишь благодаря вам мой дом в Канпуре избежал разграбления в ту ночь.
– Я, право же, не заслужила никакой благодарности, и мне очень неловко слышать ее, – возразила я. – Все вышло случайно.
– Нет, без вашей помощи не обошлось, – сказал наваб. – Пусть имущества там почти не было, важно другое: в доме находились все мои документы.
– Но как вы тогда решились уехать, бросив женщин ь столь глухом месте? – спросила я.
– Так уж пришлось, – ответил он. – Падишах отобрал мое поместье в Лакхнау. Мне необходимо было съездить в Калькутту к генерал-губернатору. Уехал я в такой спешке, что даже не успел распорядиться по дому. Взял Шамшера-хана и еще одного человека и поехал.
– Ваш дом стоит в такой глуши, – заметила я. – Там все что угодно могло произойти.
– Кроме как в ту ночь, никаких происшествий там никогда не случалось, – сказал наваб. – А тогда мятеж уже назревал. Да и разбойники начали пошаливать. В стране царило беззаконие.
Потом мы поговорили еще о разных разностях. Снова разостлали дастархан, и мы все вместе принялись за еду. Когда покончили с бетелем и хуккой, наваб попросил меня спеть. Я запела такую газель:
И в смертный час не смертный страх живет в моей душе,
Твоих ресниц лукавый взмах живет в моей душе.
Не нежность на твоих губах живет в моей душе,
А грозный блеск в твоих очах живет в моей душе.
Разлуки ночь уходит прочь, пока живет любовь,
И память о 'твоих кудрях живет в моей душе.
В разлуке только о тебе тоскую день и ночь,
Твой взор, а не могильный прах, живет в моей душе.
Тоска по сладостной беде, по сладости греха, –
Пусть буду я на небесах! – живет в моей душе.
О врач, неси мне яд скорей, я смерти не боюсь.
Ведь путь к любимой и впотьмах живет в моей душе.
Наверно, кто-то прочитал газель мою сейчас?
Дыханье ветра на цветах живет в моей душе!
* * *
Стоит время дождей. Тяжелые капли не переставая барабанят по крыше. Пришла пора срывать плоды манго. У меня собралось большое общество. Из женщин – Бисмилла-джан, Амир-джан, Бега-джан и Хуршид-джан; из мужчин – наваб Бабан-сахиб, наваб Чхаббан-сахиб, Гаухар Мирза, Ашик Хусейн, Тафаззул Хусейн, Амджад Али и Акбар Али-хан. Все слушают пение.
И вдруг Бисмилла сказала:
– Слушай, сестрица, поем мы уже долго. Ставь-ка сковороды на огонь и вели приготовить что-нибудь повкусней. Смотри, какой дождь льет!
– Можно послать на базар, – отозвалась я. – Там все, что душе угодно, найдется готовое.
– Вот так сказала: «Послать на базар», – вмешалась Хуршид. – То ли дело, когда приготовишь еду своими руками.
– Сестрица! – возразила Амир-джан. – Тебе, может, и нравится стучать горшками, а я никогда не занималась стряпней и ничего хорошего в этом не вижу.
– Выходит, надо все-таки послать на базар, – заключила Бега-джан.
– Да что вы, сестрицы? – удивилась я. – Голодные вы, что ли?
– Я-то не голодная, – ответила Бега. – Спроси лучше у Бисмиллы – она начала этот разговор.
– Сестрица, надо сегодня устроить что-нибудь особенное, необычное, – пристала ко мне Бисмилла.
– А вот что, – сказала я. – Поедемте на озеро Чиллу Бахши.
– Чего ж лучше! Чудесно придумано! – закричала Бисмилла.
– Хорошая будет прогулка, – согласилась Хуршид.
– Я тоже поеду, – заявила Бега.
– Ладно, тогда давайте собираться, – решила я.
Пока мы собирались, подъехали три наемных коляски. В них погрузили посуду и прочую утварь. Наваб Бабан-сахиб велел принести из своего дома две палатки. Все расселись, и коляски тронулись.
Мы по мосту переехали через Гумти, и тут все принялись петь. В тот день песня Беги-джан -
Эй! Кто повесил качели в манговой роще?… –
звучала так, что сердце щемило.
Выехав за город, мы залюбовались открывшимся видом. Повсюду, куда достигал взор, все зеленело. Небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождичек, и вода тяжелыми каплями падала с листвы деревьев. Каналы и речки были полны до краев. Плясали павлины, куковали кукушки.
За разговорами мы не заметили, как добрались до озера. В беседке разостлали ковер, соорудили очаг, поставили на огонь сковородки и принялись жарить лепешки. Наваб Чхаббан-сахиб надел плащ и пошел поохотиться, а Гаухар Мирза уже успел раздобыть несколько корзинок с плодами манго. Слуги между тем установили в саду невдалеке от дороги палатки, принесли из деревни кровати. Стало еще веселее. Плоды манго прямо лопались от сока; на каждый бросалось сразу по нескольку человек – только брызги летели. Один кидался в одну сторону, другой – в другую; началась веселая возня. Стоило кому-нибудь упасть, как он поднимался весь перемазанный. Но достаточно было немного постоять под дождем, и грязи как не бывало. Более осторожные люди, вроде нашей Беги-джан, отсиживались в палатках. Бисмилла тихонько подкралась к ней сзади и брызнула ей в лицо соком манго. Бега взвизгнула, все прочие расхохотались. Словом – веселились до упаду.
Невесть откуда появились три бродячих певицы. Мы велели им спеть. С ними был барабанщик, но играл он скверно. Танцы и пение этих бродяг, конечно, не могли привести нас в восторг, но в таком чудесном месте и в такую чудесную погоду они казались не слишком уж плохими.
Около двух часов дня облака, на наше счастье, начали расходиться. Выглянуло солнце. Мы захватили с собой на всякий случай смену платья. Переодевшись, все отправились прогуляться по лесу.
Я пошла одна куда глаза глядят. Вокруг теснились раскидистые деревья; золотистый свет, едва пробивавшийся сквозь их густую листву, причудливо играл на зелени. Там и сям пестрели лесные цветы. Птицы в поисках пищи перепархивали с ветки на ветку. Впереди, в едва колышущейся воде озера, расплавленным золотом переливалось солнце, и в его лучах листья на деревьях сверкали, как алмазы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60