Рядом с Бургадом магазин «Элегантная обувь»; не забудь, что важно хорошо обуваться. Полагаю, неплохо пройтись бритвой по твоему подбородку и срезать эти длинные волоски, похожие на паучьи лапы. Отец тебе уже разрешает бриться?
Лаэрте рассмеялся.
– А денежки на карманные расходы у тебя есть?
Племянник объяснил, что у него кое-что осталось от путешествия, а в конце каждого месяца он будет получать определенную сумму. Дядя, казалось, даже позавидовал юноше, который только вступает в жизнь.
Немного погодя Лаэрте вышел познакомиться с городом. Проходя мимо выбеленной стены, он увидел, что намалеванная сажей надпись уже замазана. Домовладелец, который никак не мог успокоиться, продолжал угрожать призракам тростью и кричать на всю улицу:
– Я уничтожу этого мошенника! Только бы мне поймать его!
На следующей неделе Лаэрте выглядел уже по-иному. Одетый с некоторой изысканностью, в шляпе с небольшими загнутыми полями, в темном фраке, застегнутом только на одну пуговицу, в парусиновом жилете, с широким галстуком из черного шелка, в длинных светлых брюках со штрипками, в ботинках с пряжками, он старался приобщиться к жизни Сан-Пауло. Каждое утро с книгами под мышкой, покуривая сигарету, он весело выходил из дому, прочитывал новости в газетах, вывешенных на стене, и не спеша направлялся к себе на курсы. Вскоре он стал узнавать компанию бишо, которых встречал повсюду: в театре Сан-Жозе, в кафе «Америка» (оно было открыто всю ночь, причем входные двери даже сняли за ненадобностью) и на главных улицах города.
С подготовительных курсов он возвращался домой к завтраку. Перекинувшись несколькими словами с дядей и теткой, брал книгу и отправлялся на красивую террасу позади дома. Там усаживался на широкую плетеную кушетку и, прислонив книгу к железной решетке, погружался в занятия. В погожий день он уходил в глубину двора, где росло несколько банановых деревьев, и там, усевшись на доску, которая заменяла скамейку, принимался за французскую грамматику и произведения бразильской классической литературы.
Так приятно и безмятежно протекали дни. Город в самом деле был очарователен. Хотя Лаэрте накануне отъезда с полной искренностью обещал матери писать, он даже не вспоминал ни о фазенде, ни о семье, ни о бедном Салустио… Однажды, когда по какой-то ассоциации он все же вспомнил о своем друге детства, ему показался смешным пыл, с которым он защищал молодого негра, когда того перевели в зензалу, где господствовала жестокая плетка Симона. Все это осталось там, далеко, и потеряло в его жизни всякое значение. С глаз долой – из сердца вон.
Лаэрте уже совершенно освоился в Сан-Пауло, где к тому времени насчитывалось пятьдесят тысяч жителей; ему стали близки улицы и площади города.
Как-то в ясный, безоблачный воскресный день он после обеда вышел из дому и направился к площади Кармо. Там между церковью и казармой находился пустырь, где мальчишки играли в петеку.
Он дошел до оврага, которым заканчивался пустырь, и стал смотреть вдаль на нежащиеся под мягкими лучами солнца луга, за которыми поблескивали воды реки. Он увидел газгольдер, который в отдалении показался ему меньше, чем был на самом деле, и пыльную дорогу в Браз, на которой мелькали человеческие фигурки. Его ввел в искушение вид острова Любви, где угадывались парочки, прогуливавшиеся в тени деревьев. Он решил отправиться туда.
По каменной лестнице Лаэрте спустился вниз. В гору с трудом поднимался шарабан; лошадь то и дело оступалась на каменистой дороге. И тогда он вспомнил об извозчике Касапаве, который так грубо с ним обошелся. Он еще сведет с ним счеты…
Через несколько шагов Лаэрте остановился, привлеченный необычайным зрелищем. К одному из домов сбежались мальчишки. Из окна кто-то обстреливал улицу глиняными шариками. Видимо, у входа происходила схватка. Лаэрте пришлось укрыться в дверях соседней лавчонки. Там старая негритянка в большой соломенной шляпе, вынув изо рта трубку и сплюнув на целую брасу, рассказала юноше, в чем дело. Оказывается, это зрелище повторялось довольно часто…
Виной всему был Матрака; давно живя в этом домике, он постепенно превратил его в крепость. В окнах не было стекол, и они казались похожими на бойницы. Краска на фасаде облупилась, и штукатурка во многих местах была отбита. В оконце над дверью виднелась железная решетка с загнутыми наружу прутьями. Отсюда Матрака в длинном балахоне с капюшоном переругивался с прохожими. Многие знали сумасшедшего и не обращали внимания на оскорбления. Но с мальчишками дело обстояло иначе; Матрака часами изощрялся в брани, а потом начинались настоящие побоища, в которых обе стороны доходили до остервенения.
Каждый день, хорошенько позавтракав, Матрака высовывался из окна и начинал задирать прохожих. Напуганные соседи прятались и запирались в домах. Немного погодя на улице показывался какой-нибудь мальчишка.
– Эй ты, вшивый, куда идешь?
– Сам ты вшивый дьявол!
– Смотри, я тебе уши оторву!
– А ну, попробуй оторви!..
Бац! Мальчишка не успевал закончить фразу, как глиняный шарик, выпущенный из рогатки, расплющивал ему нос. Это был сигнал тревоги. Потерпевший засовывал два пальца в рот и начинал свистеть, как одержимый. Тогда от рынка, из соседних улиц сбегались ребята в боевой готовности, тряся карманами, полными камней. Матрака, со своей стороны, видимо, устроил у себя в доме целый арсенал рогаток и пращей, обзавелся запасом глиняных шариков, обожженных на плите очага, и камней всех размеров. Кроме того, на случай, если неприятель попробует атаковать его редут, у Матраки были приготовлены трубки с крупным песком, который он был готов обрушить на головы врагов. Поговаривали и о котлах с кипятком, о тазах с маслом, о мешках с негашеной известью.
Борьба носила ожесточенный характер. Отовсюду слышались звуки труб, командные кличи, крики и стоны. Нападающие то героически шли на штурм, то с плачем отступали, утирая лицо подолом рубашки. Матрака, не обращая внимания на град камней, стоял на коленях за выступом окна и неторопливо, как испытанный в боях солдат, наносил из рогатки точные удары по противнику. Только и слышалось: «бац, бац, бац»… При каждом попадании раздавался крик – это означало, что один из атакующих выведен из строя. Но его тут же сменяли другие, словно выраставшие из-под земли.
Такие схватки всегда заканчивались вмешательством родителей, которые требовали у Матраки удовлетворения. Мужчины и женщины, оживленно жестикулируя, толпились перед дверью его дома.
– Ты чуть не убил моего сына…
– Позови стекольщика!
– Это тебе так не пройдет!
– Мы будем жаловаться епископу!
Вскоре перебранка усиливалась.
– А ну-ка выйди – повтори это здесь, на улице!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Лаэрте рассмеялся.
– А денежки на карманные расходы у тебя есть?
Племянник объяснил, что у него кое-что осталось от путешествия, а в конце каждого месяца он будет получать определенную сумму. Дядя, казалось, даже позавидовал юноше, который только вступает в жизнь.
Немного погодя Лаэрте вышел познакомиться с городом. Проходя мимо выбеленной стены, он увидел, что намалеванная сажей надпись уже замазана. Домовладелец, который никак не мог успокоиться, продолжал угрожать призракам тростью и кричать на всю улицу:
– Я уничтожу этого мошенника! Только бы мне поймать его!
На следующей неделе Лаэрте выглядел уже по-иному. Одетый с некоторой изысканностью, в шляпе с небольшими загнутыми полями, в темном фраке, застегнутом только на одну пуговицу, в парусиновом жилете, с широким галстуком из черного шелка, в длинных светлых брюках со штрипками, в ботинках с пряжками, он старался приобщиться к жизни Сан-Пауло. Каждое утро с книгами под мышкой, покуривая сигарету, он весело выходил из дому, прочитывал новости в газетах, вывешенных на стене, и не спеша направлялся к себе на курсы. Вскоре он стал узнавать компанию бишо, которых встречал повсюду: в театре Сан-Жозе, в кафе «Америка» (оно было открыто всю ночь, причем входные двери даже сняли за ненадобностью) и на главных улицах города.
С подготовительных курсов он возвращался домой к завтраку. Перекинувшись несколькими словами с дядей и теткой, брал книгу и отправлялся на красивую террасу позади дома. Там усаживался на широкую плетеную кушетку и, прислонив книгу к железной решетке, погружался в занятия. В погожий день он уходил в глубину двора, где росло несколько банановых деревьев, и там, усевшись на доску, которая заменяла скамейку, принимался за французскую грамматику и произведения бразильской классической литературы.
Так приятно и безмятежно протекали дни. Город в самом деле был очарователен. Хотя Лаэрте накануне отъезда с полной искренностью обещал матери писать, он даже не вспоминал ни о фазенде, ни о семье, ни о бедном Салустио… Однажды, когда по какой-то ассоциации он все же вспомнил о своем друге детства, ему показался смешным пыл, с которым он защищал молодого негра, когда того перевели в зензалу, где господствовала жестокая плетка Симона. Все это осталось там, далеко, и потеряло в его жизни всякое значение. С глаз долой – из сердца вон.
Лаэрте уже совершенно освоился в Сан-Пауло, где к тому времени насчитывалось пятьдесят тысяч жителей; ему стали близки улицы и площади города.
Как-то в ясный, безоблачный воскресный день он после обеда вышел из дому и направился к площади Кармо. Там между церковью и казармой находился пустырь, где мальчишки играли в петеку.
Он дошел до оврага, которым заканчивался пустырь, и стал смотреть вдаль на нежащиеся под мягкими лучами солнца луга, за которыми поблескивали воды реки. Он увидел газгольдер, который в отдалении показался ему меньше, чем был на самом деле, и пыльную дорогу в Браз, на которой мелькали человеческие фигурки. Его ввел в искушение вид острова Любви, где угадывались парочки, прогуливавшиеся в тени деревьев. Он решил отправиться туда.
По каменной лестнице Лаэрте спустился вниз. В гору с трудом поднимался шарабан; лошадь то и дело оступалась на каменистой дороге. И тогда он вспомнил об извозчике Касапаве, который так грубо с ним обошелся. Он еще сведет с ним счеты…
Через несколько шагов Лаэрте остановился, привлеченный необычайным зрелищем. К одному из домов сбежались мальчишки. Из окна кто-то обстреливал улицу глиняными шариками. Видимо, у входа происходила схватка. Лаэрте пришлось укрыться в дверях соседней лавчонки. Там старая негритянка в большой соломенной шляпе, вынув изо рта трубку и сплюнув на целую брасу, рассказала юноше, в чем дело. Оказывается, это зрелище повторялось довольно часто…
Виной всему был Матрака; давно живя в этом домике, он постепенно превратил его в крепость. В окнах не было стекол, и они казались похожими на бойницы. Краска на фасаде облупилась, и штукатурка во многих местах была отбита. В оконце над дверью виднелась железная решетка с загнутыми наружу прутьями. Отсюда Матрака в длинном балахоне с капюшоном переругивался с прохожими. Многие знали сумасшедшего и не обращали внимания на оскорбления. Но с мальчишками дело обстояло иначе; Матрака часами изощрялся в брани, а потом начинались настоящие побоища, в которых обе стороны доходили до остервенения.
Каждый день, хорошенько позавтракав, Матрака высовывался из окна и начинал задирать прохожих. Напуганные соседи прятались и запирались в домах. Немного погодя на улице показывался какой-нибудь мальчишка.
– Эй ты, вшивый, куда идешь?
– Сам ты вшивый дьявол!
– Смотри, я тебе уши оторву!
– А ну, попробуй оторви!..
Бац! Мальчишка не успевал закончить фразу, как глиняный шарик, выпущенный из рогатки, расплющивал ему нос. Это был сигнал тревоги. Потерпевший засовывал два пальца в рот и начинал свистеть, как одержимый. Тогда от рынка, из соседних улиц сбегались ребята в боевой готовности, тряся карманами, полными камней. Матрака, со своей стороны, видимо, устроил у себя в доме целый арсенал рогаток и пращей, обзавелся запасом глиняных шариков, обожженных на плите очага, и камней всех размеров. Кроме того, на случай, если неприятель попробует атаковать его редут, у Матраки были приготовлены трубки с крупным песком, который он был готов обрушить на головы врагов. Поговаривали и о котлах с кипятком, о тазах с маслом, о мешках с негашеной известью.
Борьба носила ожесточенный характер. Отовсюду слышались звуки труб, командные кличи, крики и стоны. Нападающие то героически шли на штурм, то с плачем отступали, утирая лицо подолом рубашки. Матрака, не обращая внимания на град камней, стоял на коленях за выступом окна и неторопливо, как испытанный в боях солдат, наносил из рогатки точные удары по противнику. Только и слышалось: «бац, бац, бац»… При каждом попадании раздавался крик – это означало, что один из атакующих выведен из строя. Но его тут же сменяли другие, словно выраставшие из-под земли.
Такие схватки всегда заканчивались вмешательством родителей, которые требовали у Матраки удовлетворения. Мужчины и женщины, оживленно жестикулируя, толпились перед дверью его дома.
– Ты чуть не убил моего сына…
– Позови стекольщика!
– Это тебе так не пройдет!
– Мы будем жаловаться епископу!
Вскоре перебранка усиливалась.
– А ну-ка выйди – повтори это здесь, на улице!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43