Волны вознесли на самый высокий, самый крутой вал и, сбив, захватив дыхание, бросили в долгий-долгий полет. Он неумело ткнулся пересохшими губами в ее полные, нежные губы, потом еще раз, еще и, ощущая, как они наливаются каким-то новым, еще неизведанным им соком, припал к ним и пил, пил, пил бесконечный поцелуй, пока не ощутил, что полет стал стихать и его вот-вот должно было вынести наверх.
Он с удивлением ощутил, что у него закрыты глаза и, открыв их, увидел, что Лена сделала то же, только чуть позже, с несколькими секундами задержки. Все слова, которые он знал, смешались в голове и пчелиным роем катались в мозгу. Он пытался выхватить хотя бы одно из них, но они были так плоски, так не нужны здесь, так бедны, чтобы выразить то, что ощущала душа, их было так мало, как мало может быть одной банки краски, чтобы нарисовать ею картину огромного, необъятного, бесконечного мира.
А побледневшее, ставшее каким-то безжизненным лицо Леночки вдруг пыхнуло краской, и она, словно все дело было именно в этой смене цвета, а не в поцелуе, отвернулась и выбежала из комнаты.
Он стоял и, чем дольше стоял, тем меньше верил, что что-то недавно произошло. И только расколотый гранат красными каплями глаз смотрел снизу вверх на его испуганное и счастливое лицо.
4
Тень - лень - мигрень. Нет, даже тень не спасала от тягучего, высасывающего пот изо всех пор послеполуденного жара. Они лежали на сером клочке у надстройки и терпели. Одни сильнее, другие меньше, но терпели все, потому что эта жара иного отношения к себе не допускала.
Шлюпка, по рассчетам, должна была либо подходить к "Альбатросу", либо отчаливать в обратный рейс, за ними. На ней ушли с "острова" больные, самые слабые и, естественно, гребцы.
- Да сними ты каску! - не сдержал раздражения Ким. - Сейчас сок дашь.
Матросы вяло улыбнулись, а Перепаденко стянул с рыжих, паклей спутавшихся косм зеленую каску и хотел было отшутиться, что он уже сок дал, но промолчал. Каждое слово отнимало силы, а силы нужны были для того, чтобы терпеть. Его заменили как загребного в шлюпке, потому что он порезал руку о тот ржавый канат, по которому первым взобрался на судно Иванов. Теперь Перепаденко с тоской смотрел на уже погрязневший бинт на ладони и боялся даже пошевелиться. Жара не прощала любое движение и сразу брала плату новыми каплями пота и наплывающей темнотой в глазах.
Молчал и Иванов, хотя ему очень многое хотелось узнать у маленького, похожего на грубо сколоченый дубовый шкафчик, Бурлова. Он несколько раз мысленно ставил этого явно деревенского, явно недалекого, явно грубовато-резкого мужичка рядом с красавчиком Пестовским и не мог понять, по какому принципу их подбирало начальство. Ни один разумный довод в голову не лез, кроме принципа контраста. Умный и дурак. Пат и Паташон. Дон Кихот и Санчо Панса. А, может, не такой уж и дурак этот Бурлов. Ведь Пестовского уже нет в живых, а он вот - лежит бочонком на ржавой палубе.
Иванов молчал. Не только потому, что тоже понимал законы жары, а и по профессиональной привычке. Слишком много ушей торчало вокруг, а искать уединения с Бурловым по судну он не очень-то хотел. Давно не мытый, хриплый, с сизым лицом, первый помощник капитана был ему неприятен. И он отложил разговор до возвращения на "Альбатрос".
Бурлов, наверное, понимал это. Да и сам на свидание не рвался. Он и лежал как-то в стороне, подчеркивая разделяющей его и моряков частью палубы свое особое положение. Ожили, зудом напомнили о себе пролежни на спине, полученные еще на отсидке в трюме. Бурлов сел и коряво, не доставая из-за плеча до нужного места, поскреб грязными ногтями лопатку. Похожий зуд в легких попросил сигарету. Мутными глазами Бурлов обвел моряков и, поняв по пальцам офицеров, что те не курят, уже решил "стрельнуть" у того рыжего матроса, что недавно снял каску, но тут сзади, точно в то место, где он чесал, кольнуло толстой иглой шприца.
Он упал коряво, на грудь, уже не видя, что падает на горячую, чуть левее тени, ржавую палубу. Ему было уже все равно, куда падать.
- Кто?! Где?! - вскочив, заозирался Ким.
По широкой спине Бурлова, копируя по контуру левую лопатку, расплывалась бурая мокрота.
"С глушителем", - только и успел подумать Иванов, как его тут же бросила на ноги общая тревога.
Жара как бы исчезла на время. Остались моряки, мертвый Бурлов и невидимый стрелок.
- Не трогать Бурлова! - зачем-то закричал Иванов, будто и вправду в этих широтах предполагалось следствие, осмотр тела врачом, судмедэкспертом, ну и так далее.
Он пробежал по грузовому трюму, выскочил по трапу наверх, на борт и упал. Не потому, что споткнулся. Просто слишком похоже на пулю прожужжал какой-то шмель возле уха.
Приподнялся у борта и наконец-то увидел стрелка. Увидел - и испугался. Стрелок был черен, как смола, и почти гол, если не считать узкого клочка материи на бедрах. Он что-то гортанно крикнул, оттолкнулся от ограждения борта и черной стрелой вонзился в воду. И только после этого Иванов увидел...
- Яхта! - выкрикнул в ухо Перепаденко и перепугал еще больше, чем та шальная пуля.
- Они... они, - перещелкнул пистолетом выросший рядом, в полный рост Ким.
Иванов тоже привстал и с удивлением не нашел черной головы над водой.
- Затяжным, гад! - восхитился кто-то из моряков, сбившихся у борта.
Никто не знал, что нужно делать. Яхта, медленно-медленно идущая вдоль судна метрах в двухстах, явно ждала черного человечка и агрессивности к ним не проявляла. После убийства Бурлова все, стоящие на борту, интереса для хозяев яхты не представляли. В этом для моряков было и успокоение, и ярость. Ярость от того, что так явно пренебрежительны к ним пираты. В успокоении ощущалось что-то прежнее, от жары. В ярости - что-то новое, от бессилия.
- Вот он! - обозначил голос Кима черный мячик головки, всплывший над синей, натянутой-натянутой пленкой моря, и так похожий на поплавок от рыбацких сетей. - Метров полста пронырнул.
- Не-е. Больше, та-ащ старший лейтенант, - не согласился Перепаденко, уже успевший надеть на голову зеленый тазик каски.
- Им нельзя дать уйти, - тихо сказал Иванов и вдруг, словно ярость всех собралась сейчас в нем одном, сорвал с плеча у матроса-соседа автомат, сбросил предохранитель и не прицельно, в направлении черной головки, дал длинную очередь.
Она строчкой легла позади того места, где уже проплыл человечек. А тому осталось до яхты менее половины пути.
- Огонь! - скомандовал Ким и побежал вдоль борта к корме, где было чуть-чуть ближе и до яхты, и до черной, все уменьшающейся и уменьшающейся до точки головки.
В душную тишину над морем воткнулся голос одного автомата, другого, такнул пистолет Кима. Звучно лопнуло стекло на ходовой рубке яхты, несколько черных точек мухами село на белый борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55