– Я сказал – в Ориль! – Дуло сильнее вдавилось в затылок.
– В деревню или в дачный поселок?
Ясность мыслей постепенно возвращалась.
Наверное, этот тип не понял, куда я еду, его сбила с толку моя окружная дорога.
– В свой час узнаешь, адвокат! – Бандит по-прежнему прятался за спинкой моего сиденья.
А что, если дать газу и резко затормозить? Мерзавец потеряет равновесие и случайно выстрелит. Нет, пока он сидит у меня за спиной, ничего предпринимать нельзя.
– Ты на дорогу смотри, адвокат, на дорогу, а не в зеркальце, не то к ангелочкам прилетим, – вполне резонно заметил тип.
С земли поднимался туман, расплывался, клубился, как папиросный дым. Нос машины тонул в белесой мгле.
– В таком супе и шею сломать недолго, – спокойно отозвался я.
Только бы остановить машину и выманить его наружу.
– Ничего, как-нибудь! – Он снова вдавил мне в шею холодный металл. – И без фокусов, адвокат, не то вмиг жизни решу. Не ерепенься. Дела сделаем, и вернешься себе домой жив-здоров.
– Что за дела?
– На месте тебе скажут. Меня за язык не тяни.
– Кто скажет?
Тип молчал.
– Как вы оказались в моей машине? Погреться залезли?
Буду разыгрывать наивность, ничего другого не остается.
– Погреться! Да я в этой жестянке чуть уши не отморозил, пока тебя дожидался!
С заслуженным старым «ситроеном» я никак не мог распроститься отчасти из привязанности, отчасти из-за нехватки денег на новую машину.
А старая моя кляча могла бы хоть раз выказать лояльность.
«Ну, застучи же мотором, закашляй, покажи этому типу, что ты неисправна, заглохни! – мысленно уговаривал я машину. – С какой стати нам оказывать любезность негодяю, который тычет мне в затылок железякой?»
Железяка могла оказаться как пистолетом, так и ключом от кроличьего вольера.
«Ну, подавись же бензином, заглохни, ты же старая, заезженная, тебе давно на покой надо!»
Но машина бойко мчалась вперед, разрывая вуаль тумана, словно только что вышла из капитального ремонта.
«Если выберусь живым из этой истории, продам тебя, подлая твоя шкура!»
– Ну да, влезли в машину что-нибудь свистнуть, а теперь не знаете, как ноги унести!
Может, выболтает, кто его прислал и что за люди ждут меня в конце дороги.
– Да что тут у тебя тырить! Транзистор? Старые тряпки? Кому это тряпье нужно? На шмотки сбыта нет, разве что экстра-класс, да сегодня и мода-то такая, что кто побогаче, одевается, ровно с помойки. Народ тряпки разлюбил, вкладывает бабки во что получше.
Я обратил внимание на его речь. Кроме жаргонных словечек у типа то и дело проскальзывали архаичные выражения. Так до сих пор еще говорят в деревнях над Бугом.
– Тачка у адвоката хилая. Не верю, что у адвоката на что-нибудь поклевее бабок не нашлось. От налогов бегаем, а? За те годы, что ты тут языком работаешь, из одного Ориля сколько вытянул! Как тут начались разборки насчет земли, за одни консультации на «мерседес» мог бы накопить.
– А что, вас землей обидели?
Я многократно выступал от имени крестьян, оставшихся хозяйствовать на земле. Часто случалось, что их братья и сестры, чтобы получше устроиться в городах, требовали часть отцовского наследства. Для выплаты их долей крестьяне должны были бы продавать землю. Экономическое убийство для сельского хозяйства. Административное право охраняло интересы фермеров.
– А чего тут делить было? Тут как пес на своей земле ложился, хвост на соседский огород торчал. Только адвокатам рай, когда наследники мордобой устраивают.
Я молчал. Этот тип не настолько глуп, чтобы признаваться, что он родом из Ориля. Это камуфляж.
Из тумана вынырнул дорожный указатель. Я свернул, и мы углубились в лес. Через двести метров кончился асфальт, машина подпрыгнула на первых колдобинах, потом последовало нечто похожее на взрыв – и тишина. «Мотор скис», – подумал я, и последнее слово рассыпалось у меня в голове искрами…
* * *
Ветер терзал фонарь – четырехгранную призму, – из фонаря волнами истекал свет. Болезненно поскрипывала цепь в ритме прилива и отлива золотистого блеска. В том же ритме приближались и удалялись голоса.
– Да не шуми так, – буркнул мужской голос. – Чего у тебя ведро так скрипит?
– Ворот покривился, вот и пищит, – извиняющимся тоном отозвался шепелявый женский голос.
Скрежет утих.
– Свежей воды набрать бы надоть.
Никто не отвечает.
– Дык я говорю, свежей водицы надоть, похолоднее.
– И эта холодная.
– Дык как скажете…
Цок-цок-цок – конские копыта. Коня зовут Мерин, так окликнул его мужской голос. Мерин. Только мерин – это же не имя, так называют татарских конников… да нет же, жеребцов. Снова скрип. Сквозь сверлящий звук прорвался голос:
– Да поставь же ты это ведро и перестань вертеться под ногами!
– Вы ж велели холодные мокрессы ему класть, дык я и кладу. Чего вы хочете?
– Чтобы ты села… во-он там… и тихо сидела.
– «Он избавит тебя от сети ловчей, Он спасет от чумы, и дьявольских порчей, и будешь славить Его до конца века по закону-обряду Мелхиседека», – монотонно затянула женщина народное переложение Давидова псалма.
Негромко, но глухой напев и скверная дикция неприятно раздражают слух.
– Замолчи, баба! Молиться можешь, только петь перестань!
– От, значить, и псалмов не позволяют. Дык тогда по четкам молиться буду. По четкам можно?
– Можно. Но тихо!
– С час пройдет, пока он очухается. На кой ты его так шандарахнул, Мерин?
Вроде бы я этот голос уже слышал.
– Damn! Одно вытекает из другого. Зачем ему башку ошеломить, ты мог его без жизни сделать. Я очень не рад такой работе, очень!
– Я думал, он нарочно остановился, чтобы в лес улизнуть. Прости, Стив.
– Надо было полегче оглухивать! – Стив неумолим.
О ком это они? Мне надо привести мысли в порядок. Знакомый тембр – это Мерин, второй голос я где-то слышал, только вот не помню где. Третий – это Стив. Голос совершенно чужой, но само имя почему-то мне знакомо. Зачем Стив потребляет слова в их древнем значении? Словно он родом из прошлого века.
Я старательно пытаюсь постичь значение слов, мучительно выжимаю их сквозь сухие, потрескавшееся губы.
– Бредит, – замечает Стив. – Разбудись, баба, смени ему компресс.
– Счастливый примитив. Работа, молитва, еда, сон. Она даже нас не боится, мы превосходим возможности ее воображения.
Звякнуло стекло, забулькала жидкость. Совсем рядом послышались шаркающие шаги.
– Ой, дай Боженька, чтобы вы уж опамятовались, пан адвокат. – Женское бормотание резануло ухо.
Лба коснулась холодная мокрая тряпка. Всхлипывающий голос что-то лепетал про какую-то Брониславу, о том, что адвокат Оскерко знает Брониславу и людей в Ориле, и ее, владелицу шепелявого голоса, что адвокат может сказать, что сам ее нанял тут за порядком присматривать.
Мне уже не мерещился свет фонаря, а маятник огромных часов больше не разрезал слова на отдельные звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78