После обеда, за которым они опять ели разные вкусные вещи, Тяпкин и Лёша легли спать в гамак и заснули сразу, потому что хорошо нагулялись и устали. Спали они довольно долго, потом попили молочка и вышли с дедушкой на тропку встречать со станции маму: Но мама не приехала. Стало уже прохладно, и пришлось возвратиться домой. Оделись потеплей, сходили за молоком, и дедушка разрешил отнести молочка для ежиков. Когда Тяпкин и Лёша спустились к оврагу и вылили молоко в мисочку, из кустов неожиданно появились старички. Лёша очень обрадовался, а Тяпкин закричал:
– Ура! Старички пришли!
Лёша бросился всех целовать, потому что после выздоровления никого из своих старичков не видел.
– Как ты загорел, прямо сосновая шишка! – сказал, улыбнувшись, старенький дедушка и вытер слезы ладошкой. – Как я рад, Лёшенька!.. Я думал, уж и в живых тебя не увижу.
– Говорил же я, моя мама его вылечит! – сказал Тяпкин покровительственно и сел на пенек, положив ладошки на колени. – А вы мне ещё не верили, глупые дедушки!
Старички переглянулись, хотели, наверное, сказать, что это Тяпкин довел Лёшу до такой тяжелой болезни, потом снова переглянулись и сразу все засмеялись. Очень это у них прекрасно получилось в один голос:
– Хе-хе-хе-хе!..
– Вы чего? – обиделся Тяпкин. – Думаете, легко его было вылечить? Очень трудно. Мама целую ночь до утра не спала, всё время к нему вставала, давала пить молочка горячего.
– Передай ей спасибо, – сказал старенький дедушка. – Она добрая, хорошая женщина, я же говорил. Передай ей ото всех нас большое спасибо. Она дома?
– Уехала… – сказал Тяпкин, и вдруг ему сделалось очень грустно, одиноко и захотелось зареветь. – Обещала скоро приехать, а всё не едет… – Сдержался, не стал реветь, сказал басом: – Ешьте идите молоко, а то вон ежики прутся.
В траве и правда показывались и пропадали серые спинки ежиков. Старички заспешили к миске. Лёша тоже побежал впереди них всех и занял место для старенького дедушки, чтобы тот мог поесть. Вряд ли Любин дедушка разрешит взять молочка ещё, просто подумает, что они баловались и разлили. Но оказалось, что старички сегодня не так жадничали, потом, в миске лежало много кусочков булки, они доставали их прямо руками и ели над миской. Видно было, что им очень вкусно: такие у всех старичков стали довольные лица.
Наелись, даже немного молока осталось ежикам.
Тяпкин и Лёша ещё посидели на пенечке, поразговаривали со старичками, но дедушка на крыльце закричал:
– Люба! Лёша! Домой!
Пришлось попрощаться и идти домой.
Ещё немножко они посидели на крылечке с дедушкой, поглядели, какое красное небо там, где село солнце. Дедушка сказал, что завтра будет ветер, раз небо такое красное. Тяпкин промолчал, но не поверил, потому что одно дело – небо, а другое – ветер. Небо – вон оно где, высоко, а ветер на земле.
Но спорить с дедушкой Тяпкин не стал, потому что заметил, что, когда со взрослыми не споришь, как-то всё лучше получается, без всяких неприятностей. Можно делать как хочешь, но спорить не надо.
Попили ещё молочка и стали ложиться спать.
– Деда, – попросил Тяпкин, когда они с Лёшей улеглись рядом на подушке, – а ты нам песню споешь?
– Спи, ладно, потом, – сказал дедушка, зажег керосиновую лампу, загородил её газетой, выключил верхний свет и сел читать книжку.
Стало совсем темно, и не ясно, что же случилось с мамой, почему она не едет. Тяпкин думал об этом, вертелся, вздыхал и не давал спать Лёше.
– Ты что не спишь, крутишься? – оторвался наконец дед от книжки. – И Лёше спать не даешь, он тоже глазами хлопает. Давно пора спать.
– Не могу я спать, – сказал Тяпкин. – Всё время про маму думаю.
– Никуда твоя мама не делась, нечего про неё думать. Завтра проснемся, позавтракаем и сразу пойдем её встречать, она приедет. Спи.
Дед сел близко к кровати и. стал петь колыбельную. Колыбельная эта была очень старая, и знал её дед давно, её пела его мама, когда он был маленьким, потом дед пел её мне, потому что я рано осталась без матери и, кроме него, петь колыбельную для меня было некому, после уже дед пел колыбельную моему ребенку. Голос у деда был плохой, слух тоже, но и мне и Тяпкину казалось, что поет он очень хорошо.
…Улетел орел домой;
Солнце скрылось за горой;
Ветер после трех ночей
Мчится к матери своей.
Ветра спрашивает мать:
«Где изволил пропадать?
Или звезды воевал?
Или волны ты гонял?»
«Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых;
Я дитя оберегал,
Колыбелечку качал…»
Пока дед пел, Тяпкин повернулся на бочок, подложил ручку под щечку и заснул. Очень он бывал милый и хороший во сне – нос уткнулся в подушку и расплющился, он почмокивал губами и немного сопел. Все маленькие, когда спят, очень хорошие – и щенки, и ежата, и поросята, и дети.

Дед вздохнул, поцеловал его тихонечко, сказал: «Спи, спи!» – и укрыл получше простыней. И тут увидел, что Лёша не спит, смотрит широко открытыми глазами.

– А ты, чучелко, что не спишь? – удивился дед. – днём выспался? Хотел я вас раньше разбудить, да жалко было.
– Нет… – прошептал Лёша. – Дедуш, а ты что пел?
– Песню.
– Мне понравилась… А ты ещё знаешь?
Тогда дед запел ещё песню, которая тоже сначала мне, а потом Тяпкину служила колыбельной, хотя совсем на колыбельную не походила.
Просто дед всю жизнь был очень занят: сначала воевал на германской войне, потом на гражданской, потом боролся за революцию, потом строил социализм – учить колыбельные ему было некогда.
Дед пел:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Лёша слушал, повернувшись на бочок и подложив ручку под щечку, – это я так учила его ложиться, чтобы скорее заснуть, – но глаза у него были внимательные и совсем не спящие.
…Есть остров на том океане –
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог.
Лёша не знал, кто такой «император» и что такое «почести бранные», как в свое время не знала я и не знал до сих пор Тяпкин, – он слышал сквозь сон эту песню и жалостливо дергал бровями.
«Усачи гренадеры» казались ему таинственными «усачигри надерами», но Лёша слушал, напряженно сощурив глаза, улыбался и вздыхал от горького наслаждения, которое дарила ему песня.
Непонятное, щемящее нежно сердце было где-то вроде бы не в самих словах, а за словами, прикасалось тихонько, как котенок лапкой, к нежному в душе. Лёша слушал и чувствовал, как ему всё сжимает и сжимает сердце, тогда он быстро сказал:
– Спасибо, дедушка, я уже захотел спать.
Повернулся лицом к стене, закрылся с головой простыней и тихо заплакал. Он плакал настоящими слезами первый раз в жизни, не понимал, что это с ним, и не мог остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20