«А-ах, а-ах!..» Лёшка сидел и грыз сразу две конфеты: одну – соевый батончик, вторую – мятную.
– Ну, где ты ходишь? – добродушно спросил дед и опять сказал: – А-ах! Давай я тебе чаю налью.
– Не хочу я твоего чаю! – сказал сердито Тяпкин и посмотрел с завистью на Лёшу.
– Ну тогда возьми себе конфетку на столе, – согласился дед и снова налил себе полный стакан чаю.
– Ты постуди, – посоветовал Лёша, – постуди, и он остынет.
– Зачем? – удивился дед. – Я люблю горячий чай.
– А тебе больно, когда ты пьешь?
– Нет. С чего ты взял?
– А ты плачешь.
– Это он не плачет, – объяснил Тяпкин. – Это ему вкусно…
– А я твоего козленка нюхал, – сказал он погодя. – Противный такой, бодаться хотел…
– Вырос уже, – равнодушно сказал Лёша. – Большие, они всегда бодаются. Дедуш, давай читать, – заторопил он деда.
Дед, отставив в сторону свой любимый чай, разложил снова перед Лёшей книжку и стал его спрашивать, где какая буква. А Лёшка отвечал всё правильно, и дед радовался. Потом Лёша прочитал одну подпись под картинкой, потом другую, и дед, очень довольный, сказал Тяпкину:
– Видишь, как мальчик старается? Если бы ты так старалась, давно бы научилась читать и матери не мешала.
– Я и не хочу стараться.
– Не можешь, потому и не хочешь. Книжки – это целый мир. Без книжек будешь дура дурой, на кухне с кастрюльками. – Как всегда, дед забывал, что его собеседнице три года и два с половиной месяца. Спорил он с ней на равных и на равных обижался на Тяпкина, а мне приходилось их мирить.
Чай сбежал на керосинку, дед пошел, снова заварил, долил остатки воды из ведра в чайник и сказал Тяпкину:
– Ладно, пойдем за водой.
По-моему, это было любимое занятие деда – ходить за водой. «Я сегодня восемь раз за водой ходил!» – говорил он мне, когда я спрашивала его, отчего он так устал. «Зачем же именно восемь раз?» – «Ты. знаешь, я без чаю не могу!» – «Но тебе с твоим сердцем вредно выпивать за день восемь ведер чаю», – ехидно говорила я, и дед, поняв, что он попал впросак, оправдывался: «Ну, посуду мыли… Ты знаешь, я не могу без воды».
Просто у него чайник за чайником выкипал на керосинке, и если я утром наливала керосинку полную, то вечером находила её совершенно пустой.
– Пошли, – обрадовался Тяпкин и взял свое маленькое ведерко.
Колодец был на той стороне оврага, за линией железной дороги, шли они до него довольно долго, гремели ведрами. Тяпкин тоже весело грохал своим ведерком, а Лёша прыгал впереди.
Наконец они дошли до колодца, а Лёша вдруг сказал:
– Дедуш, а я могу написать «Лёша».
И написал на песке своей широкой ладошкой: «Лёша». Дедушка похвалил его, назидательно взглянув на Тяпкина. Тяпкин засопел ревниво, а когда Лёша залез на сруб колодца и нагнулся, чтобы посмотреть в воду – он очень любил смотреть в воду и не боялся ее, не то что старички, которые опасались, что сгниют, – Тяпкин тихонько толкнул Лёшу в спину, и тот упал в колодец.
Тяпкин испугался и заревел. Дед тоже испугался и долго вычерпывал лешонка из колодца. Тот плавал сверху, но дед никак не мог его подцепить ведром, потом достал, посадил на солнышко греться: Лёша очень замерз.
Дед сказал Тяпкину:
– Дрянь ты все-таки девочка! – Это у него было самое сильное ругательство.
Тяпкин огорчился и пошел домой один, с пустым ведерком. Шел и ревел. И через линию переходил, не смотрел на поезд – пусть его нарочно задавит, но поезда тут ходили очень редко.
Хорошо, что я вернулась вечером, не стала ночевать в городе. Дед читал в комнате, Лёши не было, а Тяпкин сидел на крылечке в одном платье, весь замерзший и всё ещё ревел. Он весь распух от слез.
Не стала я разбираться, кто прав, кто виноват, сходила за молоком, напоила насильно Тяпкина и уложила спать, побежала покормить старичков, но старички либо не дождались, либо вовсе сегодня не приходили. Вот тебе и съездила за продуктами!.. Мисочку с молоком я, однако, оставила в лесу, утром она была сухой.
7
Дед ушел утром совсем рано, даже не попрощавшись с нами. По правде говоря, хотя мне было очень неприятно, что всё так получилось, но при чем тут я? И к тому же дед в таких ситуациях каждый раз забывал, что Тяпкин ещё совсем маленький. Часто и я забывала об этом, спрашивала с него, как со взрослого.
Тяпкин проснулся, но долго лежал, притворяясь, что ещё спит, потом я сказала ему:
– Вставай, вставай, я уже завтрак приготовила, всё равно не спишь!
Он мрачно встал, натянул пижаму, умылся и сел завтракать, положив подбородок на край стола, чтобы не видеть никого. Я думаю, он не знал, здесь дед ещё или уехал, и боялся, что тот опять начнет его ругать. Съел все, что я ему положила, выпил чашку молока и ушел в сад. Не остался на крыльце, как обычно, а пошел в уголок сада, примостился на пенечке, положив ладони на колени, и сидел так, смирный и подавленный. Мне было видно его из окна, когда я отрывала глаза от работы.
Я нарочно не говорила с ним про Лёшу, ждала, пока он сам заговорит. И потом, на свежую голову мне всегда казалось, что никакого Лёши нет и не было.
Посидев, Тяпкин начал расхаживать по саду, заложив руки за спину.
Варвара Георгиевна, поднимавшаяся по тропке с ведрами, спросила, почему он такой мрачный. Тяпкин сначала не отвечал, потом сказал:
– Потому что у меня плохое настроение. И никого об этом не спрашивают!
Я сделала вид, что не слышала разговора, не хотелось мне его ругать. Наконец где-то перед самым обедом он пришел ко мне, встал молча возле стола, заложив руки за спину, нагнув голову и выпятив живот, – в своей любимой позе.
Потом освободил одну руку и потер ладошкой стол возле моего локтя. Я подняла голову.
– Мам, – сказал Тяпкин.
– Да?
– Я не хотела утопить Лёшку.
– Ты нечаянно его толкнула?
Тяпкин помолчал, соображая, не лучше ли сказать «нечаянно», потом, однако, произнес:
– Чаянно… Только Лёшка сам мне говорил, что не утонет. Он нарочно в ручей прыгал. Он легкий.
– Ты забыла, что в ручье водичка теплая, а в колодце ледяная.
– Я забыла. Забыла, да! – обрадовался Тяпкин, но я не поддержала его.
– Нет, ты это прекрасно помнила. В колодце можно от одного холода умереть, а уж заболеть-то непременно. Наверное, Лёша заболел.
– А где заболел? – Глаза у Тяпкина налились слезами.
– Я не знаю. Может, домой пошел, а может быть, лежит где-то под кустом и у него температура.
– Пойдем его поищем, мама, пойдем! – заревел Тяпкин. – Я больше никогда не буду толкать его в колодец! Мне его жалко-о-о!..
Рев стоял оглушительный, но я Тяпкина не утешала и не жалела, потому что, конечно, поступок был свинский. Подождав, пока он наревелся вдоволь, я сказала:
– Ладно, давай пойдем поищем.
Мы лазили по оврагу часа два до самого обеда, но никого не нашли. После обеда Тяпкин спал, я работала, а потом мы попили молока и отправились в гости к Галине Ивановне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Ну, где ты ходишь? – добродушно спросил дед и опять сказал: – А-ах! Давай я тебе чаю налью.
– Не хочу я твоего чаю! – сказал сердито Тяпкин и посмотрел с завистью на Лёшу.
– Ну тогда возьми себе конфетку на столе, – согласился дед и снова налил себе полный стакан чаю.
– Ты постуди, – посоветовал Лёша, – постуди, и он остынет.
– Зачем? – удивился дед. – Я люблю горячий чай.
– А тебе больно, когда ты пьешь?
– Нет. С чего ты взял?
– А ты плачешь.
– Это он не плачет, – объяснил Тяпкин. – Это ему вкусно…
– А я твоего козленка нюхал, – сказал он погодя. – Противный такой, бодаться хотел…
– Вырос уже, – равнодушно сказал Лёша. – Большие, они всегда бодаются. Дедуш, давай читать, – заторопил он деда.
Дед, отставив в сторону свой любимый чай, разложил снова перед Лёшей книжку и стал его спрашивать, где какая буква. А Лёшка отвечал всё правильно, и дед радовался. Потом Лёша прочитал одну подпись под картинкой, потом другую, и дед, очень довольный, сказал Тяпкину:
– Видишь, как мальчик старается? Если бы ты так старалась, давно бы научилась читать и матери не мешала.
– Я и не хочу стараться.
– Не можешь, потому и не хочешь. Книжки – это целый мир. Без книжек будешь дура дурой, на кухне с кастрюльками. – Как всегда, дед забывал, что его собеседнице три года и два с половиной месяца. Спорил он с ней на равных и на равных обижался на Тяпкина, а мне приходилось их мирить.
Чай сбежал на керосинку, дед пошел, снова заварил, долил остатки воды из ведра в чайник и сказал Тяпкину:
– Ладно, пойдем за водой.
По-моему, это было любимое занятие деда – ходить за водой. «Я сегодня восемь раз за водой ходил!» – говорил он мне, когда я спрашивала его, отчего он так устал. «Зачем же именно восемь раз?» – «Ты. знаешь, я без чаю не могу!» – «Но тебе с твоим сердцем вредно выпивать за день восемь ведер чаю», – ехидно говорила я, и дед, поняв, что он попал впросак, оправдывался: «Ну, посуду мыли… Ты знаешь, я не могу без воды».
Просто у него чайник за чайником выкипал на керосинке, и если я утром наливала керосинку полную, то вечером находила её совершенно пустой.
– Пошли, – обрадовался Тяпкин и взял свое маленькое ведерко.
Колодец был на той стороне оврага, за линией железной дороги, шли они до него довольно долго, гремели ведрами. Тяпкин тоже весело грохал своим ведерком, а Лёша прыгал впереди.
Наконец они дошли до колодца, а Лёша вдруг сказал:
– Дедуш, а я могу написать «Лёша».
И написал на песке своей широкой ладошкой: «Лёша». Дедушка похвалил его, назидательно взглянув на Тяпкина. Тяпкин засопел ревниво, а когда Лёша залез на сруб колодца и нагнулся, чтобы посмотреть в воду – он очень любил смотреть в воду и не боялся ее, не то что старички, которые опасались, что сгниют, – Тяпкин тихонько толкнул Лёшу в спину, и тот упал в колодец.
Тяпкин испугался и заревел. Дед тоже испугался и долго вычерпывал лешонка из колодца. Тот плавал сверху, но дед никак не мог его подцепить ведром, потом достал, посадил на солнышко греться: Лёша очень замерз.
Дед сказал Тяпкину:
– Дрянь ты все-таки девочка! – Это у него было самое сильное ругательство.
Тяпкин огорчился и пошел домой один, с пустым ведерком. Шел и ревел. И через линию переходил, не смотрел на поезд – пусть его нарочно задавит, но поезда тут ходили очень редко.
Хорошо, что я вернулась вечером, не стала ночевать в городе. Дед читал в комнате, Лёши не было, а Тяпкин сидел на крылечке в одном платье, весь замерзший и всё ещё ревел. Он весь распух от слез.
Не стала я разбираться, кто прав, кто виноват, сходила за молоком, напоила насильно Тяпкина и уложила спать, побежала покормить старичков, но старички либо не дождались, либо вовсе сегодня не приходили. Вот тебе и съездила за продуктами!.. Мисочку с молоком я, однако, оставила в лесу, утром она была сухой.
7
Дед ушел утром совсем рано, даже не попрощавшись с нами. По правде говоря, хотя мне было очень неприятно, что всё так получилось, но при чем тут я? И к тому же дед в таких ситуациях каждый раз забывал, что Тяпкин ещё совсем маленький. Часто и я забывала об этом, спрашивала с него, как со взрослого.
Тяпкин проснулся, но долго лежал, притворяясь, что ещё спит, потом я сказала ему:
– Вставай, вставай, я уже завтрак приготовила, всё равно не спишь!
Он мрачно встал, натянул пижаму, умылся и сел завтракать, положив подбородок на край стола, чтобы не видеть никого. Я думаю, он не знал, здесь дед ещё или уехал, и боялся, что тот опять начнет его ругать. Съел все, что я ему положила, выпил чашку молока и ушел в сад. Не остался на крыльце, как обычно, а пошел в уголок сада, примостился на пенечке, положив ладони на колени, и сидел так, смирный и подавленный. Мне было видно его из окна, когда я отрывала глаза от работы.
Я нарочно не говорила с ним про Лёшу, ждала, пока он сам заговорит. И потом, на свежую голову мне всегда казалось, что никакого Лёши нет и не было.
Посидев, Тяпкин начал расхаживать по саду, заложив руки за спину.
Варвара Георгиевна, поднимавшаяся по тропке с ведрами, спросила, почему он такой мрачный. Тяпкин сначала не отвечал, потом сказал:
– Потому что у меня плохое настроение. И никого об этом не спрашивают!
Я сделала вид, что не слышала разговора, не хотелось мне его ругать. Наконец где-то перед самым обедом он пришел ко мне, встал молча возле стола, заложив руки за спину, нагнув голову и выпятив живот, – в своей любимой позе.
Потом освободил одну руку и потер ладошкой стол возле моего локтя. Я подняла голову.
– Мам, – сказал Тяпкин.
– Да?
– Я не хотела утопить Лёшку.
– Ты нечаянно его толкнула?
Тяпкин помолчал, соображая, не лучше ли сказать «нечаянно», потом, однако, произнес:
– Чаянно… Только Лёшка сам мне говорил, что не утонет. Он нарочно в ручей прыгал. Он легкий.
– Ты забыла, что в ручье водичка теплая, а в колодце ледяная.
– Я забыла. Забыла, да! – обрадовался Тяпкин, но я не поддержала его.
– Нет, ты это прекрасно помнила. В колодце можно от одного холода умереть, а уж заболеть-то непременно. Наверное, Лёша заболел.
– А где заболел? – Глаза у Тяпкина налились слезами.
– Я не знаю. Может, домой пошел, а может быть, лежит где-то под кустом и у него температура.
– Пойдем его поищем, мама, пойдем! – заревел Тяпкин. – Я больше никогда не буду толкать его в колодец! Мне его жалко-о-о!..
Рев стоял оглушительный, но я Тяпкина не утешала и не жалела, потому что, конечно, поступок был свинский. Подождав, пока он наревелся вдоволь, я сказала:
– Ладно, давай пойдем поищем.
Мы лазили по оврагу часа два до самого обеда, но никого не нашли. После обеда Тяпкин спал, я работала, а потом мы попили молока и отправились в гости к Галине Ивановне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20