Собираясь с духом в течение многих недель и дрожа, как испуганная гагара, он наконец вымученно спросил:
- Как ты думаешь, Джамила когда-нибудь пустит меня в постель? В конце концов, она же все-таки мне жена. Я же не требую ничего противозаконного. Прошу тебя, ты с ней всю жизнь знаком, скажи честно и откровенно, как ты оцениваешь мои шансы в этой области.
- Твоя жена? С тобой в постели?
- Да.
- Ни за что.
- Как?
- Никогда, Чангиз.
Он не врубался. Я пояснил:
- Она бы до тебя даже в асбестовых перчатках не дотронулась.
- Почему? Пожалуйста, будь со мной откровенен, раньше ты был всегда откровенен, будь даже груб, если тебе так привычней, Карим.
- Ты для неё слишком уродлив.
- Правда? Ты имеешь в виду мое лицо?
- Лицо. Тело. Ты весь. Брр.
- Да?
В этот миг я глянул на свое отражение в витрине и остался доволен увиденным. У меня не было ни работы, ни образования, ни перспектив, но выглядел я очень даже ничего, о да!
- Джамила - женщина высшего сорта, ты же знаешь.
- Я хотел бы иметь детей от своей жены.
Я покачал головой.
- Даже не думай.
Вопрос о детях возник у Чангиза Пузыря не на пустом месте. Недавно произошел ужасный инцидент, который, должно быть, крепко засел у него в голове. Анвар попросил нас вымыть пол в магазине, видимо, рассчитывая, что я смогу просто руководить Чангизом. Действительно, чего ж тут не смочь. Короче, я драил полы, а Чангиз с несчастным видом таскался за мной с ведром по опустевшему залу и выклянчивал почитать ещё какой-нибудь роман Гарольда Роббинса. Явился Анвар и задумчиво наблюдал за нашей работой. И наконец додумался вот до чего: он спросил Чангиза, как там Джамила. И спросил, не "ждет" ли Джамила.
- Чего ждет? - переспросил Чангиз.
- Внука моего, черт подери! - сказал Анвар. Чангиз ничего не ответил, но попятился, шаркая, подальше от очей Анвара, горящих огнем презрения, топливом для которого служило бездонное его разочарование.
- Неужто, - сказал мне Анвар, - неужто между ногами у этого осла ровным счетом ничего нет?
И тут Чангиз начал на глазах раздуваться, прямо от центра своего обширного живота. По нему прокатывались волны ярости, а лицо, ставшее плоским, как медуза, вдруг показалось даже привлекательным. Даже парализованная рука заметно сжалась в кулак, в то время как все его тело сотрясала дрожь гнева, обиды и непонимания.
Он крикнул:
- Между ногами у этого осла гораздо больше, чем у другого осла между ушами.
И запустил в Анвара морковкой, случайно подвернувшейся под руку. Джита, которая все слышала, поспешила к нам. В последнее время в ней пробудилась какая-то дерзость или смелость: когда ослабел Анвар, она вошла в силу. Вдобавок нос у неё стал острым и крючковатым. Теперь она поместила это препятствие в виде собственного носа между Анваром и Чангизом, чтобы они друг до друга не добрались. И отругала Анвара. Она была бесстрашна. Одним вздохом она могла превратить Гулливера в лилипута. Анвар повернулся и, чертыхаясь, ушел. Нас с Чангизом она отпустила.
Пузырь, у которого раньше не было времени особо размышлять, теперь крепко задумался над своим положением. В супружеских правах ему было отказано; в человеческих - временами тоже; повсюду его преследовали неудобства; оскорбления сыпались ему на голову как дождь, и это при том, что он родом из уважаемой в Бомбее семьи! В чем же дело? Надо срочно предпринимать какие-то меры! И прежде всего вот что... Чангиз рылся в карманах. Наконец выудил бумажку с телефонным номером.
- В таком случае...
- В каком таком случае?
- Я об уродстве, которое ты так беспощадно упомянул. Здесь можно кое-что предпринять.
Чангиз кому-то позвонил. Очень и очень загадочно. Потом пришлось везти его к большому многоквартирному дому, стоящему особняком. Дверь открыла старуха - похоже, его тут ожидали. Входя, он обернулся ко мне и велел ждать. И я, как идиот, простоял под дверью минут двадцать. Когда он появился в дверях, у него за спиной мелькнула черноволосая японочка средних лет в красном кимоно.
- Ее зовут Шинко, - радостно сообщил он по дороге домой. Хвост его рубашки высовывался из расстегнутой ширинки как маленький белый флаг. Я решил об этом умолчать.
- Проститутка, да?
- Не будь грубияном! Теперь она мне друг. Еще один друг в этой недружелюбной холодной Англии! - он обратил на меня счастливый взор. - Она это сделала как описано у Гарольда Роббинса! Карим, все мои проблемы решены! Я могу любить свою жену как все нормальные люди! Одолжи мне фунт, ну пожалуйста! Хочу купить Джамиле шоколада!
Меня развлекала вся эта суета с Чангизом, и скоро я уже считал его членом семьи, он стал нераздельной частью моей жизни. Но была у меня и собственная семья - не папа, поглощенный своими заботами, а мама. Я звонил ей каждый день, но не виделся с тех пор, как переехал к Еве; не мог заставить себя переступить порог того дома.
Когда же решился, наконец, съездить в Чизлхерст, улицы были пустынны и после Южного Лондона казались нежилыми, как будто район эвакуировали. Зловещая тишина сгущалась и грозила обрушиться на плечи. Первое, что я увидел на улице, сойдя с поезда, это Волосатая спина и его пес, датский дог. Волосатая Спина покуривал трубку у ворот своего дома и ржал, переговариваясь с соседом. Я перешел дорогу и вернулся, чтобы понаблюдать за ним. Стоит, значит, как ни в чем не бывало - словно это не он нанес мне такое жестокое оскорбление! Меня внезапно замутило от ярости и обиды - я такого никогда не испытывал. И не знал, что делать. Больше всего мне хотелось вернуться, сесть в поезд и поехать к Джамиле. Я стоял минут пять, глядя на Волосатую Спину и раздумывая, куда двинуться. Но как объясняться потом с мамой, которая меня ждет? Пришлось идти.
Ну ничего, лишний повод вспомнить о том, как я ненавижу пригород и о том, что я должен продолжать свой путь в Лондон и в новую жизнь, чтобы оказаться как можно дальше от этих людей и улиц.
Мама слегла в постель в тот самый день, когда покинула наш дом, и до сих пор не вставала. Но Тед был в полном порядке, и мне не терпелось с ним увидеться. Он совершенно изменился, как сказал Алли; потерял прежнюю жизнь, чтобы найти новую. Так что Тед олицетворял папин триумф, папа его действительно освободил.
С тех самых пор, как папа изгнал из дяди Теда, сидящего с проигрывателем на коленях, нечистую силу, он ровным счетом ничегошеньки не делал. Теперь он до одиннадцати утра валялся в постели, даже не умывшись, и читал газеты, выжидая, когда откроются пабы. Дни он посвящал долгим прогулкам по Южному Лондону или занятиям в группах медитации. По вечерам отказывался разговаривать - обет молчания - и один день в неделю голодал. Он был счастлив, счастливее, чем раньше, если не считать того, что жизнь его не имела никакого смысла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
- Как ты думаешь, Джамила когда-нибудь пустит меня в постель? В конце концов, она же все-таки мне жена. Я же не требую ничего противозаконного. Прошу тебя, ты с ней всю жизнь знаком, скажи честно и откровенно, как ты оцениваешь мои шансы в этой области.
- Твоя жена? С тобой в постели?
- Да.
- Ни за что.
- Как?
- Никогда, Чангиз.
Он не врубался. Я пояснил:
- Она бы до тебя даже в асбестовых перчатках не дотронулась.
- Почему? Пожалуйста, будь со мной откровенен, раньше ты был всегда откровенен, будь даже груб, если тебе так привычней, Карим.
- Ты для неё слишком уродлив.
- Правда? Ты имеешь в виду мое лицо?
- Лицо. Тело. Ты весь. Брр.
- Да?
В этот миг я глянул на свое отражение в витрине и остался доволен увиденным. У меня не было ни работы, ни образования, ни перспектив, но выглядел я очень даже ничего, о да!
- Джамила - женщина высшего сорта, ты же знаешь.
- Я хотел бы иметь детей от своей жены.
Я покачал головой.
- Даже не думай.
Вопрос о детях возник у Чангиза Пузыря не на пустом месте. Недавно произошел ужасный инцидент, который, должно быть, крепко засел у него в голове. Анвар попросил нас вымыть пол в магазине, видимо, рассчитывая, что я смогу просто руководить Чангизом. Действительно, чего ж тут не смочь. Короче, я драил полы, а Чангиз с несчастным видом таскался за мной с ведром по опустевшему залу и выклянчивал почитать ещё какой-нибудь роман Гарольда Роббинса. Явился Анвар и задумчиво наблюдал за нашей работой. И наконец додумался вот до чего: он спросил Чангиза, как там Джамила. И спросил, не "ждет" ли Джамила.
- Чего ждет? - переспросил Чангиз.
- Внука моего, черт подери! - сказал Анвар. Чангиз ничего не ответил, но попятился, шаркая, подальше от очей Анвара, горящих огнем презрения, топливом для которого служило бездонное его разочарование.
- Неужто, - сказал мне Анвар, - неужто между ногами у этого осла ровным счетом ничего нет?
И тут Чангиз начал на глазах раздуваться, прямо от центра своего обширного живота. По нему прокатывались волны ярости, а лицо, ставшее плоским, как медуза, вдруг показалось даже привлекательным. Даже парализованная рука заметно сжалась в кулак, в то время как все его тело сотрясала дрожь гнева, обиды и непонимания.
Он крикнул:
- Между ногами у этого осла гораздо больше, чем у другого осла между ушами.
И запустил в Анвара морковкой, случайно подвернувшейся под руку. Джита, которая все слышала, поспешила к нам. В последнее время в ней пробудилась какая-то дерзость или смелость: когда ослабел Анвар, она вошла в силу. Вдобавок нос у неё стал острым и крючковатым. Теперь она поместила это препятствие в виде собственного носа между Анваром и Чангизом, чтобы они друг до друга не добрались. И отругала Анвара. Она была бесстрашна. Одним вздохом она могла превратить Гулливера в лилипута. Анвар повернулся и, чертыхаясь, ушел. Нас с Чангизом она отпустила.
Пузырь, у которого раньше не было времени особо размышлять, теперь крепко задумался над своим положением. В супружеских правах ему было отказано; в человеческих - временами тоже; повсюду его преследовали неудобства; оскорбления сыпались ему на голову как дождь, и это при том, что он родом из уважаемой в Бомбее семьи! В чем же дело? Надо срочно предпринимать какие-то меры! И прежде всего вот что... Чангиз рылся в карманах. Наконец выудил бумажку с телефонным номером.
- В таком случае...
- В каком таком случае?
- Я об уродстве, которое ты так беспощадно упомянул. Здесь можно кое-что предпринять.
Чангиз кому-то позвонил. Очень и очень загадочно. Потом пришлось везти его к большому многоквартирному дому, стоящему особняком. Дверь открыла старуха - похоже, его тут ожидали. Входя, он обернулся ко мне и велел ждать. И я, как идиот, простоял под дверью минут двадцать. Когда он появился в дверях, у него за спиной мелькнула черноволосая японочка средних лет в красном кимоно.
- Ее зовут Шинко, - радостно сообщил он по дороге домой. Хвост его рубашки высовывался из расстегнутой ширинки как маленький белый флаг. Я решил об этом умолчать.
- Проститутка, да?
- Не будь грубияном! Теперь она мне друг. Еще один друг в этой недружелюбной холодной Англии! - он обратил на меня счастливый взор. - Она это сделала как описано у Гарольда Роббинса! Карим, все мои проблемы решены! Я могу любить свою жену как все нормальные люди! Одолжи мне фунт, ну пожалуйста! Хочу купить Джамиле шоколада!
Меня развлекала вся эта суета с Чангизом, и скоро я уже считал его членом семьи, он стал нераздельной частью моей жизни. Но была у меня и собственная семья - не папа, поглощенный своими заботами, а мама. Я звонил ей каждый день, но не виделся с тех пор, как переехал к Еве; не мог заставить себя переступить порог того дома.
Когда же решился, наконец, съездить в Чизлхерст, улицы были пустынны и после Южного Лондона казались нежилыми, как будто район эвакуировали. Зловещая тишина сгущалась и грозила обрушиться на плечи. Первое, что я увидел на улице, сойдя с поезда, это Волосатая спина и его пес, датский дог. Волосатая Спина покуривал трубку у ворот своего дома и ржал, переговариваясь с соседом. Я перешел дорогу и вернулся, чтобы понаблюдать за ним. Стоит, значит, как ни в чем не бывало - словно это не он нанес мне такое жестокое оскорбление! Меня внезапно замутило от ярости и обиды - я такого никогда не испытывал. И не знал, что делать. Больше всего мне хотелось вернуться, сесть в поезд и поехать к Джамиле. Я стоял минут пять, глядя на Волосатую Спину и раздумывая, куда двинуться. Но как объясняться потом с мамой, которая меня ждет? Пришлось идти.
Ну ничего, лишний повод вспомнить о том, как я ненавижу пригород и о том, что я должен продолжать свой путь в Лондон и в новую жизнь, чтобы оказаться как можно дальше от этих людей и улиц.
Мама слегла в постель в тот самый день, когда покинула наш дом, и до сих пор не вставала. Но Тед был в полном порядке, и мне не терпелось с ним увидеться. Он совершенно изменился, как сказал Алли; потерял прежнюю жизнь, чтобы найти новую. Так что Тед олицетворял папин триумф, папа его действительно освободил.
С тех самых пор, как папа изгнал из дяди Теда, сидящего с проигрывателем на коленях, нечистую силу, он ровным счетом ничегошеньки не делал. Теперь он до одиннадцати утра валялся в постели, даже не умывшись, и читал газеты, выжидая, когда откроются пабы. Дни он посвящал долгим прогулкам по Южному Лондону или занятиям в группах медитации. По вечерам отказывался разговаривать - обет молчания - и один день в неделю голодал. Он был счастлив, счастливее, чем раньше, если не считать того, что жизнь его не имела никакого смысла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37