– Сюда?
– Сюда.
– И ее не было дома?
– Нет, – покачал я головой. – Никто не взял трубку.
– А когда вы кончили выступать?
– В шесть, как обычно. Мы всегда по субботам кончаем в шесть, а потом с семи до девяти репетируем в малом зале. Новую программу…
– Значит, с семи вы репетировали, а чуть позже восьми звонили? – перебил меня капитан.
– Нет, – сказал я, и чашка задрожала у меня в пальцах. – Я не был сегодня на репетиции.
– Почему?
– Когда ко мне утром приехала Зузана, то я сказал нашему шефу, что не приду на репетицию… Потому что мы кончаем в девять, а то и позже.
– И где вы были?
– Дома.
– Так вы звонили сюда из дома?
– Да.
– Пан Бичовский, – с интересом посмотрел на меня капитан, – если вы после выступления поехали домой, то почему же не оставили дома инструмент?
Мой футляр со скрипкой лежал на столе.
– Я знаю, это выглядит глупо…
– Пан Бичовский…
– Мы собирались устроить небольшое торжество… Так договорились.
– И вы хотели поиграть для хозяйки? – понимающе спросил капитан.
– Ну да.
– А что это должно было быть за торжество, осмелюсь спросить? – в голосе капитана звучала ирония.
– Мои именины… Мы хотели их отметить. Я должен был вернуть ей сегодня ключи.
– Вот как, – протянул капитан.
– Вы все равно это узнаете, – сказал я нервно. – Дело в том, что мы уже разошлись.
Мы оба помолчали. Затем капитан задумчиво погасил сигарету.
– Дело обстоит не лучшим образом, – заметил он тихо. – Пан Бичовский, вы живете один?
– Один, – ответил я.
– Где?
Я лихорадочно соображал. После выступления я оказался дома примерно без четверти семь. Голова болеть перестала, зато донимал голод. В закусочной на Петршинах я съел два бутерброда. Да, это было где-то без четверти семь. Встретил ли я кого-нибудь из знакомых? Нет, никого.
– Значит, из дома вы звонили Зузане Черной только один раз. После восьми. Правильно?
– Да, – сказал я.
– Но пришли вы в полдесятого?
– Да, – сказал я.
– Видимо, были совершенно уверены, что к этому времени Зузана Черная вернулась домой?
– Я понимаю, это выглядит глупо…
– Вы это уже говорили, пан Бичовский.
– Я не был уверен! Просто мне не хотелось больше звонить.
– И вы решили, что даже если хозяйки не будет, то вы ее подождете. Как-никак ключи у вас были.
– Ничего я не решил, – закричал я. – А ключи у меня, понятное дело, были.
– Да вы успокойтесь, пан Бичовский, – любезно сказал капитан. – А этот нож, – он показал глазами в сторону комнаты, – этот нож – ваш?
4
Дискотечная публика освободила зал «Ротонды», и барменша пани Махачкова открыла свою лавочку. Обычно в «Ротонде» с восьми до полдесятого шла какая-нибудь программа, чаще всего ширпотреб, рассчитанный на молодежь, а с десяти «Ротонда» превращалась в джаз-клуб. Вместе с клубом открывался бар, и, хотя по понедельникам было затишье: джазовая программа не исполнялась, пани Махачкова работала, как всегда, с десяти вечера до двух ночи, обслуживая не только поклонников джаза. Было в порядке вещей, что в понедельник сюда набивалось довольно много народу – в основном музыканты и их друзья, которых у входа тщательно фильтровал Вацлав Бубеничек. Но на сей раз он этим заниматься не стал, только проверил кассу, перекинулся парой слов с девицей, которая в обклеенной афишами будке продавала билеты, и отправился со мной в бар.
– Да это никак Честик, – радостно воскликнула пани Махачкова, – а я уж думала…
Она осеклась.
– Чего люди не наболтают, – усмехнулся я, стараясь выглядеть как можно непринужденней.
Что именно пани Махачкова думала, мне было совершенно ясно. Убийца Честмир Бичовский перед судом… Убийство из-за поруганной любви… Кровавое злодеяние ослепленного страстью безумца… Обманутый скрипач заносит стальной нож… Подарок к свадьбе становится уликой… Сердце на рукояти ножа, нож по рукоять в сердце… В свободные минуты, когда торговля спиртным замирала, пани Махачкова, сидя за своей стойкой, запоем читала истрепанные книжечки, именуемые обыкновенно низкопробной литературой.
– А мы уж тут с паном Бубеничеком думали… – Махачкова не договорила. – Но я рада, Честик, правда, очень рада.
Предположим, подумал я.
– А что вам налить?
Я попросил вина, а вышибала Бубеничек, как обычно, апельсиновый сок. Мы пока были в баре единственными посетителями, и пани Махачкова, обслужив нас, вернулась на свое рабочее место в углу, где на электроплитке всегда бурлила вода для кофе и где она держала часть своей библиотеки – самые свежие, недавно добытые шедевры.
– И что вы об этом думаете? – спросила она сочувственно.
– Жуткое дело, – сказал я, поскольку Бубеничек молчал. Вопрос пани Махачковои, впрочем, и не относился к нему.
– Ведь правда? – обрадованно закивала эта заядлая книжная моль.
Я надеялся, что теперь-то она оставит нас с Бубеничеком в покое, но жестоко ошибся.
– Вас это, должно быть, страшно потрясло, Честик?
– Совершенно верно, – сказал я сдержанно, и тут она наконец заметила и молчание Бубеничека, и мое нежелание поддерживать разговор и, покачивая крутыми бедрами, отбыла в свой угол.
– Насколько я понимаю, – раздумчиво произнес Бубеничек, – если тебя не посадили, то ты, наверное, не виноват.
Я сделал глоток вина и встретил его внимательный выжидающий взгляд.
– Послушай, – сказал я, – я ведь любил Зузану.
– Знаю, – ответил Вацлав Бубеничек, – ходило много разговоров о том, как вы любили друг друга.
Иронизировал он или нет, я не понял. Да и не так это было важно.
– Сегодня их, наверное, допросили.
– Кого?
– Ребят из Зузаниного ансамбля, – сказал я, – у них в ту субботу была запись в «Беседе». Может, кто-то ее подвез домой, может, кто-то зашел к ней. Я пришел в полдесятого – и опоздал.
– Опоздал, – сказал Бубеничек, – а теперь ты хочешь поиграть в Шерлока Холмса.
– Зачем?
– Это я должен спросить – зачем, – усмехнулся Бубеничек, – не твоя это забота.
– Может, и моя, – отрезал я.
Бубеничек, сосредоточенно тянувший через соломинку свой сок, на мгновение задумался. У пани Махачковой, сидящей в уголке бара, лежала на коленях раскрытая книжка, а на цепочке висели очки. Бубеничек извлек из кармана пачку «Спарты», протянул мне, из другого кармана достал австрийскую зажигалку, и мы оба закурили.
– Она ведь тебя бросила. Вы не разошлись, нет, это она с тобой разошлась; кто-то ее пристукнул, так ты решил, что уголовка слабовата для такого дела, загорелся местью и захотел сам найти этого гада. Что, не так?
Хотя такая интерпретация моих чувств выглядела чересчур упрощенной, кое-что в ней все же было.
– Допустим, – согласился я.
– И если я хорошо тебя понял, то тебе пришлось бы по душе, – Бубеничек от удовольствия даже заерзал на своем табурете, – окажись злодеем Богоушек Колда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42