Более того, он смутно
чувствовал слабые, почти неосязаемые признаки какой-то тревоги. Если бы
Эбнер так не нуждался в средствах для продолжения своих зарубежных научных
изысканий, связанных с исследованием древних цивилизаций южной части Тихого
океана, он вообще бы едва ли приехал сюда. И все же семейные узы
существовали, как бы ни пытался он их отрицать: вечно угрюмый и строгий,
старый Лютер Уотелей по-прежнему оставался отцом его матери, и именно
сейчас внук должен был следовать голосу их общей крови.
Из окна спальни казалось, что Круглая гора находится совсем близко, и
сейчас он ощущал ее присутствие так же отчетливо, как и тогда, в далеком
детстве, когда засыпал в комнате наверху. Деревья словно давили своими
буйными кронами на дом, а с одного из них в потемневший от сгустившихся
сумерек спокойный летний воздух неожиданно прорвалось глухое, похожее на
звуки колокола уханье совы. Несколько минут он, странно очарованный
показавшимся ему привлекательным голосом птицы, лежал. В мозгу вертелись
тысячи мыслей, теснились мириады воспоминаний. Он снова увидел себя
маленьким мальчиком, которому всегда было чуточку страшно играть в этих
наполненных смутными предчувствиями местах, куда так приятно приезжать, но
покидать которые несоизмеримо приятней.
Внезапно он поймал себя на мысли, что непозволительно вот так просто
лежать, какой бы расслабляющей ни казалась окружавшая его обстановка.
Прежде чем покинуть эти места, ему предстояло сделать массу дел, и он
попросту не мог позволить себе ни часа праздного времяпрепровождения: надо
было приступать к исполнению возложенных на него весьма туманных, но все же
непреложных обязательств, а потому он поднялся с кровати, взял лампу и
принялся обследовать внутреннее убранство дома.
Из спальни Эбнер направился в столовую, которая располагалась возле
кухни и представляла собой комнату, обставленную жесткой, неудобной, также
изготовленной вручную мебелью, а оттуда прошел в небольшую гостиную, своей
меблировкой и общим убранством скорее напоминавшую интерьер не столько
девятнадцатого, сколько восемнадцатого века. Судя по отсутствию пыли на
предметах, Эбнер предположил, что двери в эту комнату закрывались намного
плотнее, чем во все остальные помещения дома. Потом по открытой лестнице
поднялся на верхний этаж и стал переходить из спальни в спальню - все они
были основательно запыленные, с поблекшими занавесками, и всем своим видом
красноречиво указывали на то, что на протяжении последних лет в них никто
не жил.
Наконец он вышел в коридор, в конце которого располагалась та самая
запертая комната, убежище - а может, тюрьма? - тетушки Сари, по-прежнему не
представляя себе, что могло за ней скрываться. Подчиняясь какому-то
навязчивому импульсу, он прошел прямо к ее двери и, непонятно к чему
прислушиваясь, остановился. Изнутри, естественно, не доносилось ни шороха,
ни звука, ни малейшего поскрипывания - абсолютно ничего, - а он все
продолжал стоять перед дверью, объятый воспоминаниями о прошлом, и словно
все еще находясь во власти того нелепого запрета, который много лет назад
был наложен его дедом.
Однако теперь Эбнер уже не видел никакого смысла следовать
распоряжениями старика, а потому, вынув из кармана массивную связку, он
терпеливо перепробовал несколько ключей, пока не нашел нужный. Повернув
ключ в замке, он толкнул дверь - чуть протестующе скрипнув, та отошла в
сторону, и он поднял лампу повыше.
По правде говоря, Эбнер не исключал, что может увидеть перед собой
нечто похожее на будуар дамы, однако содержимое запертой комнаты повергло
его в немалое изумление. Постельное белье пребывало в полнейшем беспорядке,
подушки валялись на полу, на громадном блюде остались засохшие остатки
какой-то еды. В комнате стоял странный рыбий запах, который нахлынул на
него с такой неожиданной силой, что он едва не поперхнулся от отвращения.
Иными словами, все в комнате находилось буквально вверх дном, причем явно
пребывало в таком состоянии уже долгое, очень долгое время.
Эбнер поставил лампу на отодвинутый от стены комод, прошел к окну,
зависавшему как раз над мельничным колесом, отпер его и поднял створку.
Потом попытался было распахнуть ставни, но тут же вспомнил, что они были
наглухо приколочены гвоздями. Тогда он выпрямился, отступил на шаги ударом
ноги вышиб деревянные панели, чтобы впустить в комнату поток свежего,
влажного воздуха.
После этого он прошел к соседней, наружной стене комнаты и таким же
образом освободил от ставней единственное находившееся в ней окно. Лишь
отступив на пару шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда, он
заметил, что случайно отломил кусок рамы с того окна, которое располагалось
над мельничным колесом. Внезапно вспыхнувшая досада от содеянного столь же
быстро улеглась, когда он вспомнил наказ деда относительно самой мельницы и
располагавшейся над ней комнаты, а именно то, что они должны быть
разъединены, а затем и вовсе разрушены. Чего уж тут было горевать о
какой-то попорченой оконной раме!
Затем он снова подошел к комоду за лампой и случайно задел его бедром,
отчего тот немного отклонился к стене - и в тот же миг услышал слабый
шорох. Посмотрев себе под ноги, Эбнер разглядел что-то вроде длинноногой
лягушки или жабы - толком даже не разобрал, что именно это было, - которая
проворно скрылась под комодом. Сначала он хотел нагнуться и выгнать
неведомую тварь наружу, однако потом решил, что ее присутствие вряд ли
представляет какую-либо опасность - в самом деле, раз уж она все это время
сидела в этом запертом помещении, питаясь одними лишь тараканами и другими
насекомыми, которых ей удавалось отыскать, то вполне заслуживала того,
чтобы ее не тревожили.
Выйдя из комнаты, Эбнер запер за собой дверь и вернулся в хозяйскую
спальню на первом этаже. Про себя он подумал, что все же положил пусть
банальное, но все же начало своему вступлению в права владения домом, как
говорится - вспахал первую борозду. После столь непродолжительного и
поверхностного осмотра помещения он почувствовал себя еще более уставшим, а
потому, даже несмотря на относительно раннее время, решил лечь в постель,
чтобы проснуться как можно раньше. Завтра предстояло обследовать старую
мельницу - как знать, возможно, кое-что из ее механизмов, если таковые еще
сохранились, можно будет продать, тем более что водяное колесо стало по
нынешним временам довольно большой редкостью - ценностью почти антикварной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
чувствовал слабые, почти неосязаемые признаки какой-то тревоги. Если бы
Эбнер так не нуждался в средствах для продолжения своих зарубежных научных
изысканий, связанных с исследованием древних цивилизаций южной части Тихого
океана, он вообще бы едва ли приехал сюда. И все же семейные узы
существовали, как бы ни пытался он их отрицать: вечно угрюмый и строгий,
старый Лютер Уотелей по-прежнему оставался отцом его матери, и именно
сейчас внук должен был следовать голосу их общей крови.
Из окна спальни казалось, что Круглая гора находится совсем близко, и
сейчас он ощущал ее присутствие так же отчетливо, как и тогда, в далеком
детстве, когда засыпал в комнате наверху. Деревья словно давили своими
буйными кронами на дом, а с одного из них в потемневший от сгустившихся
сумерек спокойный летний воздух неожиданно прорвалось глухое, похожее на
звуки колокола уханье совы. Несколько минут он, странно очарованный
показавшимся ему привлекательным голосом птицы, лежал. В мозгу вертелись
тысячи мыслей, теснились мириады воспоминаний. Он снова увидел себя
маленьким мальчиком, которому всегда было чуточку страшно играть в этих
наполненных смутными предчувствиями местах, куда так приятно приезжать, но
покидать которые несоизмеримо приятней.
Внезапно он поймал себя на мысли, что непозволительно вот так просто
лежать, какой бы расслабляющей ни казалась окружавшая его обстановка.
Прежде чем покинуть эти места, ему предстояло сделать массу дел, и он
попросту не мог позволить себе ни часа праздного времяпрепровождения: надо
было приступать к исполнению возложенных на него весьма туманных, но все же
непреложных обязательств, а потому он поднялся с кровати, взял лампу и
принялся обследовать внутреннее убранство дома.
Из спальни Эбнер направился в столовую, которая располагалась возле
кухни и представляла собой комнату, обставленную жесткой, неудобной, также
изготовленной вручную мебелью, а оттуда прошел в небольшую гостиную, своей
меблировкой и общим убранством скорее напоминавшую интерьер не столько
девятнадцатого, сколько восемнадцатого века. Судя по отсутствию пыли на
предметах, Эбнер предположил, что двери в эту комнату закрывались намного
плотнее, чем во все остальные помещения дома. Потом по открытой лестнице
поднялся на верхний этаж и стал переходить из спальни в спальню - все они
были основательно запыленные, с поблекшими занавесками, и всем своим видом
красноречиво указывали на то, что на протяжении последних лет в них никто
не жил.
Наконец он вышел в коридор, в конце которого располагалась та самая
запертая комната, убежище - а может, тюрьма? - тетушки Сари, по-прежнему не
представляя себе, что могло за ней скрываться. Подчиняясь какому-то
навязчивому импульсу, он прошел прямо к ее двери и, непонятно к чему
прислушиваясь, остановился. Изнутри, естественно, не доносилось ни шороха,
ни звука, ни малейшего поскрипывания - абсолютно ничего, - а он все
продолжал стоять перед дверью, объятый воспоминаниями о прошлом, и словно
все еще находясь во власти того нелепого запрета, который много лет назад
был наложен его дедом.
Однако теперь Эбнер уже не видел никакого смысла следовать
распоряжениями старика, а потому, вынув из кармана массивную связку, он
терпеливо перепробовал несколько ключей, пока не нашел нужный. Повернув
ключ в замке, он толкнул дверь - чуть протестующе скрипнув, та отошла в
сторону, и он поднял лампу повыше.
По правде говоря, Эбнер не исключал, что может увидеть перед собой
нечто похожее на будуар дамы, однако содержимое запертой комнаты повергло
его в немалое изумление. Постельное белье пребывало в полнейшем беспорядке,
подушки валялись на полу, на громадном блюде остались засохшие остатки
какой-то еды. В комнате стоял странный рыбий запах, который нахлынул на
него с такой неожиданной силой, что он едва не поперхнулся от отвращения.
Иными словами, все в комнате находилось буквально вверх дном, причем явно
пребывало в таком состоянии уже долгое, очень долгое время.
Эбнер поставил лампу на отодвинутый от стены комод, прошел к окну,
зависавшему как раз над мельничным колесом, отпер его и поднял створку.
Потом попытался было распахнуть ставни, но тут же вспомнил, что они были
наглухо приколочены гвоздями. Тогда он выпрямился, отступил на шаги ударом
ноги вышиб деревянные панели, чтобы впустить в комнату поток свежего,
влажного воздуха.
После этого он прошел к соседней, наружной стене комнаты и таким же
образом освободил от ставней единственное находившееся в ней окно. Лишь
отступив на пару шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда, он
заметил, что случайно отломил кусок рамы с того окна, которое располагалось
над мельничным колесом. Внезапно вспыхнувшая досада от содеянного столь же
быстро улеглась, когда он вспомнил наказ деда относительно самой мельницы и
располагавшейся над ней комнаты, а именно то, что они должны быть
разъединены, а затем и вовсе разрушены. Чего уж тут было горевать о
какой-то попорченой оконной раме!
Затем он снова подошел к комоду за лампой и случайно задел его бедром,
отчего тот немного отклонился к стене - и в тот же миг услышал слабый
шорох. Посмотрев себе под ноги, Эбнер разглядел что-то вроде длинноногой
лягушки или жабы - толком даже не разобрал, что именно это было, - которая
проворно скрылась под комодом. Сначала он хотел нагнуться и выгнать
неведомую тварь наружу, однако потом решил, что ее присутствие вряд ли
представляет какую-либо опасность - в самом деле, раз уж она все это время
сидела в этом запертом помещении, питаясь одними лишь тараканами и другими
насекомыми, которых ей удавалось отыскать, то вполне заслуживала того,
чтобы ее не тревожили.
Выйдя из комнаты, Эбнер запер за собой дверь и вернулся в хозяйскую
спальню на первом этаже. Про себя он подумал, что все же положил пусть
банальное, но все же начало своему вступлению в права владения домом, как
говорится - вспахал первую борозду. После столь непродолжительного и
поверхностного осмотра помещения он почувствовал себя еще более уставшим, а
потому, даже несмотря на относительно раннее время, решил лечь в постель,
чтобы проснуться как можно раньше. Завтра предстояло обследовать старую
мельницу - как знать, возможно, кое-что из ее механизмов, если таковые еще
сохранились, можно будет продать, тем более что водяное колесо стало по
нынешним временам довольно большой редкостью - ценностью почти антикварной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15