Однако я не согласен с тобой в том, что абсолютно все здесь
может быть объяснено именно сквозь призму этих самых предрассудков.
Сказать по правде, я ума не приложу, что за раса могла придать всем
отпрыскам Обеда Марша столь странную внешность. Взять хотя бы ост-индийцев,
которых я довольно хорошо помню по своим молодым годам, когда тоже
занимался торговлей - в сущности, они мало чем отличаются от нас, разве что
кожа другого цвета, чуть бронзовая, я бы сказал. Однажды мне, правда,
довелось видеть одного аборигена, у которого были аналогичные черты лица,
но едва ли это можно было назвать типичным случаем, поскольку в доках той
гавани, где я повстречал этого парня, его сторонились буквально все
рабочие. Не помню уже сейчас, где это было - кажется, на Понапе.
Правда, надо отдать им должное - Марши вообще не склонны
распространяться о себе и своих делах, да и остальные семьи, которые живут
здесь, также не отличаются особой разговорчивостью. При этом они фактически
заправляют всей жизнью города. Возможно, это покажется характерным, а
может, на самом деле всего лишь совпадение, однако когда один из членов
городского управления по какому-то вопросу выступил против них, то его труп
вскоре выловили в море. Я прекрасно знаю, что нередко случаются и еще более
странные совпадения, однако странно как-то получается - в большинстве
подобных случаев так или иначе оказываются замешанными люди, настроенные
враждебно по отношению к Маршам.
Впрочем, я достаточно хорошо тебя знаю и представляю, как отнесется ко
всему этому твой холодный, аналитический ум, а потому намерен поведать тебе
еще кое о чем".
И все - больше ни слова. Эбнер скрупулезно перебрал оставшиеся связки
писем, однако все его усилия оказались тщетными. В остальных своих
посланиях Эрайя касался лишь самых обычных, бытовых вопросов. По-видимому,
Лютер вполне конкретно выразил ему свое неудовольствие по поводу подобного
увлечения всевозможными слухами, поскольку, даже несмотря на свою
молодость, отличался ярко выраженными рационализмом и самодисциплиной.
Помимо писем Эбнеру удалось обнаружить еще лишь одно сообщение,
каким-то образом связанное с тайной Иннсмаута. Это была вырезка из газеты,
и, судя по ее содержанию, можно было предположить, что автор заметки весьма
слабо знал фактическую сторону описываемых событий. Речь в ней шла о
действиях федеральных властей, предпринятых в 1928 году как в самом
Иннсмауте, так и поблизости от него - об их попытке разрушить риф Дьявола,
о взрывах, проведенных в располагавшихся вдоль береговой линии строениях, а
также о массовых арестах членов семей Марша, Мартинса и некоторых других.
Однако данные события по времени на несколько десятилетий отстояли от всего
того, о чем писал Эрайя.
Эбнер положил в карман письма, в которых речь шла о Маршах, а
остальные сжег на костре, который в тот же вечер соорудил на берегу реки и
в который побросал много других ненужных ему вещей, обнаруженных при
осмотре дома. Пока пламя пожирало свою добычу, он стоял рядом и подправлял
костер палкой, опасаясь того, что от резкого порыва ветра может ненароком
вылететь какая-нибудь искра, которая перекинется на, окружающую траву - в
столь необычно засушливое лето это могло обернуться весьма тяжкими
последствиями. Ему всегда нравился специфический аромат костра, а сейчас
тем более, поскольку он перебивал доносившийся со стороны реки запах
какой-то мертвечины - скорее всего, это были полуразложившиеся останки
крупной рыбины, припасенной впрок каким-то животным вроде выдры,
Стоя рядом с костром, он машинально скользил взглядом по старому дому
Уотелеев и с тоской думал о том, что и в самом деле стоит снести эту
мельницу, тем более, что несколько стекол разбитого им окна в комнате тети
Сари, а также часть сломанной рамы вывалились наружу, и сейчас их осколки
лежали разбросанными на лопастях мельничного колеса.
Начало смеркаться. Огонь к тому же стал постепенно угасать, а потому
можно было уходить, не опасаясь пожара. Вернувшись в дом, он проглотил свой
бесхитростный ужин и почувствовал, что уже немало перечитал за сегодняшний
день всякой всячины, а потому отказался от задуманных было поисков тех
самых "записей" деда, о которых упоминал дядя Зэбулон Уотелей. Вместо этого
он прошел на веранду, чтобы полюбоваться сгущающимися сумерками, в которых
отчетливо слышалось все более усиливающееся пение лягушек и козодоев.
Довольно скоро он с особой отчетливостью почувствовал навалившуюся на него
усталость и решил пораньше лечь спать.
Сон, однако, никак не шел. Ночь выдалась особенно душная, и в воздухе
не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Кроме того, даже несмотря на
заливистые лягушачьи рулады и несмолкаемое, почти демоническое неистовство
козодоев, его все более донимали странные звуки, казалось, доносившиеся
откуда-то изнутри самого дома: поскрипывания и постанывания массивного
деревянного строения, словно также готовившегося отойти ко сну; странный
шорох и шелест, как будто кто-то полуподпрыгивая - полуволочась перемещался
по доскам перекрытий - последнее Эбнер приписал крысам, которые должны были
в изобилии водиться в помещении мельницы. Звуки были какие-то приглушенные
и достигали его словно с некоторого удаления... но внезапно к ним
примешался треск дерева и звон разбиваемого стекла, которые, как показалось
Эбнеру, донеслись непосредственно из располагавшейся над ним комнаты.
Создавалось впечатление, что дом попросту разваливается на части, и сам он
является чем-то вроде катализатора окончательного разрушения старого,
обветшалого строения.
Подобная мысль даже немного позабавила его, поскольку получалось, что
таким образом он, сам того не желая, выполнял последнюю волю своего деда. С
этими мыслями он наконец погрузился в сон.
Утром Эбнера разбудил телефонный звонок, поскольку на время своего
пребывания в Данвиче он предусмотрительно подсоединил аппарат к розетке. Он
уже снял слуховую трубку висевшего на стене древнего переговорного
устройства, когда до него дошло, что сигнал шел по общему для всего поселка
проводу, а потому необязательно предназначался именно ему лично. Тем не
менее обрушившийся на него пронзительный женский голос с такой
настойчивостью разрывал окружающую тишину, что он так и не отнял трубку от
уха и продолжал слушать, неподвижно застыв на месте.
- ...и знаете, что я еще вам скажу, мисс Кори, - вчера ночью я слышала
такие звуки, словно вся земля заговорила, а ближе к полуночи раздался этот
вопль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
может быть объяснено именно сквозь призму этих самых предрассудков.
Сказать по правде, я ума не приложу, что за раса могла придать всем
отпрыскам Обеда Марша столь странную внешность. Взять хотя бы ост-индийцев,
которых я довольно хорошо помню по своим молодым годам, когда тоже
занимался торговлей - в сущности, они мало чем отличаются от нас, разве что
кожа другого цвета, чуть бронзовая, я бы сказал. Однажды мне, правда,
довелось видеть одного аборигена, у которого были аналогичные черты лица,
но едва ли это можно было назвать типичным случаем, поскольку в доках той
гавани, где я повстречал этого парня, его сторонились буквально все
рабочие. Не помню уже сейчас, где это было - кажется, на Понапе.
Правда, надо отдать им должное - Марши вообще не склонны
распространяться о себе и своих делах, да и остальные семьи, которые живут
здесь, также не отличаются особой разговорчивостью. При этом они фактически
заправляют всей жизнью города. Возможно, это покажется характерным, а
может, на самом деле всего лишь совпадение, однако когда один из членов
городского управления по какому-то вопросу выступил против них, то его труп
вскоре выловили в море. Я прекрасно знаю, что нередко случаются и еще более
странные совпадения, однако странно как-то получается - в большинстве
подобных случаев так или иначе оказываются замешанными люди, настроенные
враждебно по отношению к Маршам.
Впрочем, я достаточно хорошо тебя знаю и представляю, как отнесется ко
всему этому твой холодный, аналитический ум, а потому намерен поведать тебе
еще кое о чем".
И все - больше ни слова. Эбнер скрупулезно перебрал оставшиеся связки
писем, однако все его усилия оказались тщетными. В остальных своих
посланиях Эрайя касался лишь самых обычных, бытовых вопросов. По-видимому,
Лютер вполне конкретно выразил ему свое неудовольствие по поводу подобного
увлечения всевозможными слухами, поскольку, даже несмотря на свою
молодость, отличался ярко выраженными рационализмом и самодисциплиной.
Помимо писем Эбнеру удалось обнаружить еще лишь одно сообщение,
каким-то образом связанное с тайной Иннсмаута. Это была вырезка из газеты,
и, судя по ее содержанию, можно было предположить, что автор заметки весьма
слабо знал фактическую сторону описываемых событий. Речь в ней шла о
действиях федеральных властей, предпринятых в 1928 году как в самом
Иннсмауте, так и поблизости от него - об их попытке разрушить риф Дьявола,
о взрывах, проведенных в располагавшихся вдоль береговой линии строениях, а
также о массовых арестах членов семей Марша, Мартинса и некоторых других.
Однако данные события по времени на несколько десятилетий отстояли от всего
того, о чем писал Эрайя.
Эбнер положил в карман письма, в которых речь шла о Маршах, а
остальные сжег на костре, который в тот же вечер соорудил на берегу реки и
в который побросал много других ненужных ему вещей, обнаруженных при
осмотре дома. Пока пламя пожирало свою добычу, он стоял рядом и подправлял
костер палкой, опасаясь того, что от резкого порыва ветра может ненароком
вылететь какая-нибудь искра, которая перекинется на, окружающую траву - в
столь необычно засушливое лето это могло обернуться весьма тяжкими
последствиями. Ему всегда нравился специфический аромат костра, а сейчас
тем более, поскольку он перебивал доносившийся со стороны реки запах
какой-то мертвечины - скорее всего, это были полуразложившиеся останки
крупной рыбины, припасенной впрок каким-то животным вроде выдры,
Стоя рядом с костром, он машинально скользил взглядом по старому дому
Уотелеев и с тоской думал о том, что и в самом деле стоит снести эту
мельницу, тем более, что несколько стекол разбитого им окна в комнате тети
Сари, а также часть сломанной рамы вывалились наружу, и сейчас их осколки
лежали разбросанными на лопастях мельничного колеса.
Начало смеркаться. Огонь к тому же стал постепенно угасать, а потому
можно было уходить, не опасаясь пожара. Вернувшись в дом, он проглотил свой
бесхитростный ужин и почувствовал, что уже немало перечитал за сегодняшний
день всякой всячины, а потому отказался от задуманных было поисков тех
самых "записей" деда, о которых упоминал дядя Зэбулон Уотелей. Вместо этого
он прошел на веранду, чтобы полюбоваться сгущающимися сумерками, в которых
отчетливо слышалось все более усиливающееся пение лягушек и козодоев.
Довольно скоро он с особой отчетливостью почувствовал навалившуюся на него
усталость и решил пораньше лечь спать.
Сон, однако, никак не шел. Ночь выдалась особенно душная, и в воздухе
не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Кроме того, даже несмотря на
заливистые лягушачьи рулады и несмолкаемое, почти демоническое неистовство
козодоев, его все более донимали странные звуки, казалось, доносившиеся
откуда-то изнутри самого дома: поскрипывания и постанывания массивного
деревянного строения, словно также готовившегося отойти ко сну; странный
шорох и шелест, как будто кто-то полуподпрыгивая - полуволочась перемещался
по доскам перекрытий - последнее Эбнер приписал крысам, которые должны были
в изобилии водиться в помещении мельницы. Звуки были какие-то приглушенные
и достигали его словно с некоторого удаления... но внезапно к ним
примешался треск дерева и звон разбиваемого стекла, которые, как показалось
Эбнеру, донеслись непосредственно из располагавшейся над ним комнаты.
Создавалось впечатление, что дом попросту разваливается на части, и сам он
является чем-то вроде катализатора окончательного разрушения старого,
обветшалого строения.
Подобная мысль даже немного позабавила его, поскольку получалось, что
таким образом он, сам того не желая, выполнял последнюю волю своего деда. С
этими мыслями он наконец погрузился в сон.
Утром Эбнера разбудил телефонный звонок, поскольку на время своего
пребывания в Данвиче он предусмотрительно подсоединил аппарат к розетке. Он
уже снял слуховую трубку висевшего на стене древнего переговорного
устройства, когда до него дошло, что сигнал шел по общему для всего поселка
проводу, а потому необязательно предназначался именно ему лично. Тем не
менее обрушившийся на него пронзительный женский голос с такой
настойчивостью разрывал окружающую тишину, что он так и не отнял трубку от
уха и продолжал слушать, неподвижно застыв на месте.
- ...и знаете, что я еще вам скажу, мисс Кори, - вчера ночью я слышала
такие звуки, словно вся земля заговорила, а ближе к полуночи раздался этот
вопль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15