Своими силами подготовили аэродром к полетам в зимних условиях.
- Да, на солдатском языке наши машины БУ, то есть боевые-учебные.
Эту фразу Доленко произнес с горькой иронией.
Никто не думал до войны, что учебные аэропланы У-2, принадлежность авиаклубов Осоавиахима и школ первоначального обучения летчиков ВВС, простые и безотказные в управлении, но тихоходные, построенные из дерева и перкаля, в жестоких сражениях с врагом обретут судьбу боевых самолетов.
Сначала острая нехватка самолетов других типов заставила использовать их только для выполнения вспомогательных задач: для связи между штабами и войсковыми частями, эвакуации раненых, доставки боеприпасов, горючего и медикаментов. Затем "летающие этажерки" стали применять и для корректировки огня дальнобойной артиллерии и для ведения разведки в ближнем тылу противника. Со временем, учась и набираясь опыта в ходе войны, летчики выявили новые возможности боевого использования У-2. Так в конце 1941 года в Красной Армии начали создаваться ночные легкобомбардировочные полки. В частности, наша часть сформировалась здесь, на Ставропольщине, на базе 25-й Невинномысской военной авиационной школы. В нее влился и резерв ВВС Южного фронта.
Мне было понятно недовольство летчиков своими "этажерками", к тому же старыми. Ведь они готовились и страстно желали летать на ЛаГГ-3, Як-1, И-16, СБ...
И дело тут не в ущемлении самолюбия. Просто каждый из них мечтал нанести врагу как можно больший урон.
Возле нашей группы снова возникла высокая фигура командира полка.
- Хорошо отбомбились ребята! - прогремел он звучным баритоном. И, первым уловив среди всхлипов ветра звук самолетных моторов, добавил: Возвращаются.
Во мраке вспыхнули сигнальные огни. Выше их, в воздухе, зажглись и поплыли книзу посадочные фары самолетов.
Полеты продолжались до утра. Командир части, комиссар, начальник штаба, штурман полка и старший инженер не покидали аэродрома. Не уходил и я. За время летной тренировки, как мне сказали, не было несчастных случаев. Меня удерживало здесь другое: стремление войти в ритм жизни моих новых сослуживцев, определить степень физической и психической нагрузок, переносимых летчиками.
С холодом и порывистым ветром я свыкся, усталость же к рассвету стала сказываться, А пилоты и техники, естественно, должны были испытывать во много раз большее утомление. Я подумал, что одной из важных моих задач будет наблюдение за их правильным и, по возможности, достаточным отдыхом в дневное время.
В мой предвоенный послужной список входили два года работы старшим врачом 15-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи в городе Борисполь и без малого три года - старшим врачом авиаэскадрильи в Одесской авиационной школе имени Полины Осипенко. Там я одновременно исполнял обязанности начальника кабинета авиационной медицины.
Война потребовала эвакуации авиашколы сначала в Конотоп. Оттуда ее истребители летали на прикрытие станции Бахмач. Затем мы перебазировались дальше на восток Украины. Наши самолеты базировались на аэродромах, которыми пользовались и строевые авиационные части.
Постепенно обнаруживались серьезные просчеты в медицинском обеспечении авиационных частей. Главный из них, на мой взгляд, состоял в том, что военно-воздушные силы не имели своих госпиталей. Раненые летчики направлялись в глубокий тыл. Их связь со своей боевой частью или полностью обрывалась, или до крайности осложнялась. После выздоровления летчик попадал в тыловой запасный полк. Проходило много времени, прежде чем он возвращался к боевой деятельности. Причем не всегда его бывшее командование могло добиться, чтобы он вернулся в свою часть.
Так уменьшалась эффективность использования летных кадров, получивших боевое крещение, приобретших боевой опыт. На другом месте человек должен был как бы опять "притереться" к новым боевым товарищам. Да и командование, в свою очередь, присматривается к нему. Это также замедляло возвращение летчика в строй.
Другим большим недостатком являлось отсутствие хирургов в большинстве лазаретов батальонов аэродромного обслуживания (БАО). Штатное расписание мирного времени их просто не предусматривало. А теперь мы вынуждены были оставлять у себя часть раненых и нередко оперировать их.
В мирное время санитарная служба авиации мало занималась и разработкой вопросов поиска сбитых летчиков и оказания им медицинской помощи. Розыск летных экипажей, совершивших вынужденную посадку вне своих аэродромов, целиком возлагался на командование части. Практика напряженных боевых действий показала, однако, что врач должен не только заботиться об оказании медицинской помощи раненым летчикам, но и нести значительную долю ответственности за своевременно отданный приказ на поиск. С психологической точки зрения чрезвычайно важно, чтобы летчик, штурман, стрелок-радист были уверены: в перипетиях боя о них не забудут, не замедлят прийти на помощь, если она им понадобится.
Я дал себе слово: поставлю работу так, что мои товарищи-летчики будут во всех случаях уверены в своем полковом враче. И правильные действия в воздухе, осмотрительность, самочувствие будут в большей степени зависеть от меня. Если же случится несчастье на фронте, куда мы скоро вылетим, приложу все силы, чтобы раненый получил в медпункте полка и в лазарете БАО эффективную медицинскую помощь...
Небо по-предутреннему помутнело, потом на восточной его стороне разлился бледно-желтый свет холодной зари.
Ко мне подошел молодой лейтенант.
- Товарищ военврач третьего ранга, - сказал он, - командир полка и комиссар просят вас зайти в штаб.
Поблагодарив, я направился к стоявшим в отдалении двухэтажным домам.
Я застал капитана и батальонного комиссара уже раздевшимися. В комнате было тепло. Сержант-писарь снимал с окон черные бумажные шторы.
- Наш день - ночь, - сказал комиссар, растирая ладонями скуластое лицо.
Под небольшими, глубоко посаженными глазами его виднелись тени. На лоб спадала прядь светлых волос. В худощавой невысокой фигуре комиссара, в его жестах и мягком говоре было что-то домашнее. Он откровенно радовался тому, что в ближайшее время не надо снова выходить на холод.
- Николай Тимофеевич, - окликнул его комполка. Переходя от одного канцелярского стола к другому, он с треском выдвигал ящики: что-то искал. Поинтересуйтесь у доктора, нет ли у него связей в высших медицинских и хозяйственных сферах?
- Константин Дмитриевич одержим иллюзорной мечтой достать для летного состава шоколад "кола", - улыбнувшись, пояснил мне Савенков вопрос командира. - Для наших "совушек" он был бы, конечно, кстати. Но ведь его, должно быть, дают только истребителям перед ночными полетами и экипажам дальних бомбардировщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
- Да, на солдатском языке наши машины БУ, то есть боевые-учебные.
Эту фразу Доленко произнес с горькой иронией.
Никто не думал до войны, что учебные аэропланы У-2, принадлежность авиаклубов Осоавиахима и школ первоначального обучения летчиков ВВС, простые и безотказные в управлении, но тихоходные, построенные из дерева и перкаля, в жестоких сражениях с врагом обретут судьбу боевых самолетов.
Сначала острая нехватка самолетов других типов заставила использовать их только для выполнения вспомогательных задач: для связи между штабами и войсковыми частями, эвакуации раненых, доставки боеприпасов, горючего и медикаментов. Затем "летающие этажерки" стали применять и для корректировки огня дальнобойной артиллерии и для ведения разведки в ближнем тылу противника. Со временем, учась и набираясь опыта в ходе войны, летчики выявили новые возможности боевого использования У-2. Так в конце 1941 года в Красной Армии начали создаваться ночные легкобомбардировочные полки. В частности, наша часть сформировалась здесь, на Ставропольщине, на базе 25-й Невинномысской военной авиационной школы. В нее влился и резерв ВВС Южного фронта.
Мне было понятно недовольство летчиков своими "этажерками", к тому же старыми. Ведь они готовились и страстно желали летать на ЛаГГ-3, Як-1, И-16, СБ...
И дело тут не в ущемлении самолюбия. Просто каждый из них мечтал нанести врагу как можно больший урон.
Возле нашей группы снова возникла высокая фигура командира полка.
- Хорошо отбомбились ребята! - прогремел он звучным баритоном. И, первым уловив среди всхлипов ветра звук самолетных моторов, добавил: Возвращаются.
Во мраке вспыхнули сигнальные огни. Выше их, в воздухе, зажглись и поплыли книзу посадочные фары самолетов.
Полеты продолжались до утра. Командир части, комиссар, начальник штаба, штурман полка и старший инженер не покидали аэродрома. Не уходил и я. За время летной тренировки, как мне сказали, не было несчастных случаев. Меня удерживало здесь другое: стремление войти в ритм жизни моих новых сослуживцев, определить степень физической и психической нагрузок, переносимых летчиками.
С холодом и порывистым ветром я свыкся, усталость же к рассвету стала сказываться, А пилоты и техники, естественно, должны были испытывать во много раз большее утомление. Я подумал, что одной из важных моих задач будет наблюдение за их правильным и, по возможности, достаточным отдыхом в дневное время.
В мой предвоенный послужной список входили два года работы старшим врачом 15-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи в городе Борисполь и без малого три года - старшим врачом авиаэскадрильи в Одесской авиационной школе имени Полины Осипенко. Там я одновременно исполнял обязанности начальника кабинета авиационной медицины.
Война потребовала эвакуации авиашколы сначала в Конотоп. Оттуда ее истребители летали на прикрытие станции Бахмач. Затем мы перебазировались дальше на восток Украины. Наши самолеты базировались на аэродромах, которыми пользовались и строевые авиационные части.
Постепенно обнаруживались серьезные просчеты в медицинском обеспечении авиационных частей. Главный из них, на мой взгляд, состоял в том, что военно-воздушные силы не имели своих госпиталей. Раненые летчики направлялись в глубокий тыл. Их связь со своей боевой частью или полностью обрывалась, или до крайности осложнялась. После выздоровления летчик попадал в тыловой запасный полк. Проходило много времени, прежде чем он возвращался к боевой деятельности. Причем не всегда его бывшее командование могло добиться, чтобы он вернулся в свою часть.
Так уменьшалась эффективность использования летных кадров, получивших боевое крещение, приобретших боевой опыт. На другом месте человек должен был как бы опять "притереться" к новым боевым товарищам. Да и командование, в свою очередь, присматривается к нему. Это также замедляло возвращение летчика в строй.
Другим большим недостатком являлось отсутствие хирургов в большинстве лазаретов батальонов аэродромного обслуживания (БАО). Штатное расписание мирного времени их просто не предусматривало. А теперь мы вынуждены были оставлять у себя часть раненых и нередко оперировать их.
В мирное время санитарная служба авиации мало занималась и разработкой вопросов поиска сбитых летчиков и оказания им медицинской помощи. Розыск летных экипажей, совершивших вынужденную посадку вне своих аэродромов, целиком возлагался на командование части. Практика напряженных боевых действий показала, однако, что врач должен не только заботиться об оказании медицинской помощи раненым летчикам, но и нести значительную долю ответственности за своевременно отданный приказ на поиск. С психологической точки зрения чрезвычайно важно, чтобы летчик, штурман, стрелок-радист были уверены: в перипетиях боя о них не забудут, не замедлят прийти на помощь, если она им понадобится.
Я дал себе слово: поставлю работу так, что мои товарищи-летчики будут во всех случаях уверены в своем полковом враче. И правильные действия в воздухе, осмотрительность, самочувствие будут в большей степени зависеть от меня. Если же случится несчастье на фронте, куда мы скоро вылетим, приложу все силы, чтобы раненый получил в медпункте полка и в лазарете БАО эффективную медицинскую помощь...
Небо по-предутреннему помутнело, потом на восточной его стороне разлился бледно-желтый свет холодной зари.
Ко мне подошел молодой лейтенант.
- Товарищ военврач третьего ранга, - сказал он, - командир полка и комиссар просят вас зайти в штаб.
Поблагодарив, я направился к стоявшим в отдалении двухэтажным домам.
Я застал капитана и батальонного комиссара уже раздевшимися. В комнате было тепло. Сержант-писарь снимал с окон черные бумажные шторы.
- Наш день - ночь, - сказал комиссар, растирая ладонями скуластое лицо.
Под небольшими, глубоко посаженными глазами его виднелись тени. На лоб спадала прядь светлых волос. В худощавой невысокой фигуре комиссара, в его жестах и мягком говоре было что-то домашнее. Он откровенно радовался тому, что в ближайшее время не надо снова выходить на холод.
- Николай Тимофеевич, - окликнул его комполка. Переходя от одного канцелярского стола к другому, он с треском выдвигал ящики: что-то искал. Поинтересуйтесь у доктора, нет ли у него связей в высших медицинских и хозяйственных сферах?
- Константин Дмитриевич одержим иллюзорной мечтой достать для летного состава шоколад "кола", - улыбнувшись, пояснил мне Савенков вопрос командира. - Для наших "совушек" он был бы, конечно, кстати. Но ведь его, должно быть, дают только истребителям перед ночными полетами и экипажам дальних бомбардировщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81