Это был просто срок, через который было не перепрыгнуть. Но вот на это совместных сил уже не было…
Ну посудите сами, если проследить на примере конкретной «аквариумовской» истории Севы Гаккеля, который только и занимался во второй половине восьмидесятых, что то уходил из группы, то приходил обратно, не трудно догадаться, к чему все идет. Всему должны быть свои реальные сроки. Наша деятельность уже мало была похожа на совместную.
Пришло время «индивидуальной трудовой деятельности». Да в конечном итоге и называть захотелось всё своими именами.
Коли что придумал Гребенщиков, так придумал Гребенщиков, а коли нет – так и нет!
То многое, что ему принадлежало, должно было остаться с ним, но надо что-то оставлять и себе. «Я возьму себе то, что по праву будет моим…»
Начинались девяностые. Как и десятью годами раньше, старая шкурка отмирала – прямо как у зайцев! Только у них это происходит пару раз в год, а у людей все иначе…
Для Бори пришло то время, когда ему стало необходимым иметь рядом с собой не единомышленников, а только музыкантов, которые смогли бы играть, играть, играть и ничего более. То же самое произошло и со мной. Я отчаянно хотел петь!
Катила эра феодализма!
Эра Молчания ягнят!
1990 – 1991 года не были пустыми, но они не столь интересны ни с точки зрения истории, ни с точки зрения развития самой группы. Это было время чудовищной славы и стремительного заката. Но так и должно было произойти, поскольку уже росло новое поколение «рокеров», уже бил в набат Севин «ТаМ-тАм», уже заваривался горячий «рейв»-бульон для «новых» молодых. А многому из того, что мы делали, там уже не было места!
Так совпало, что последний фестиваль «Рок-клуба», десятый, совпал с настоящим, последним большим концертом «А». Это был уже год 1991.
Группа бесповоротно уходила в историю и история её с нетерпением ждала, чтоб сожрать, «да с потрошками».
Парадоксально, но «последний» концерт совпал ещё и с последним выходом Майка на сцену. Ближайшим летом его не стало.
Тогда в «Юбилейном» на концерт «Зоопарк» не пустили, толком и не объясняя причин, и расстроенный Майк больше от досады, чем от самого факта отказа, заявил хозяевам «праздника»: «Тогда я выступлю с „Аквариумом“!» Возражений не было. У Аквариума!
…Майк появился в конце выступления, после того уже, как последнее, что нас связывало с «рок-н-ролллом», было растоптано и расколочено. Я имею ввиду «большой барабан». Он гиб с достоинством! Борис несколько минут колотил им о сцену, но так и не смог его полностью победить. Это оказалось ещё более концептуальным актом, чем просто уничтожение инструмента, поскольку играем мы, как вы видите сами, и по сей день…
Барабан выстоял – выстояли и мы… В тот момент, когда Майк появился на сцене, он взял у меня гитару и запел: «Я сижу в сортире и читаю „Rolling Stone“, Веничка на кухне разливает самогон, Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон, Её давно пора будить, но это будет Двадцать лет, как бред, Двадцать лет один ответ Хочется курить, но не осталось папирос… …Я боюсь жить, наверно – я трус, Денег нет, зато есть „Пригородный Блюз“!…» Это был достойный финал! Особенно для строптивого барабана… С этого момента история «Аквариума» закрылась! Навсегда! И началась большая жизнь большого «Ателье искусств» под названием «Аквариум».
Постоянные действующие лица эпохи «Аквариума» (по мере появления):
Гуницкий, Гребенщиков, Файнштейн, Романов, Гаккель, Курёхин, Трощенков, Титов, Ляпин, Куссуль, Решетин, и ещё многие, кто играл с нами все эти прошедшие 20 лет или просто показывал прилюдно склонность к музицированию в нашей компании
Окончательное прекращение «Аквариумовского» времени приходится где-то на 1992 год, т.е. выпадает на своё двадцатилетие. Даже крепкие семьи их двух-то человек так долго не живут.
Рано или поздно возникают какие-нибудь проблемы, которые иначе как остракизмом не решить. И распадаются на неопределенный срок такие союзы. Нечто похожее было и у всех нас. Пришло время открывать форточку, и проветривать помещение. Возврата к «старому» уже не могло быть…
…сначала с Борей уже в который раз, но очень надолго перестал играть Сева, потом Тит, потом Ляпин, потом Фан, и затем перестал приходить на репетиции и я. Боря не остался один. Не остался один и я, только это уже история «Трилистника».
Глава 23 Почему я не стал «митьком»
Потому что им никогда не был.
Много лет назад, когда «митьки» настигли «Аквариум» как-то после концерта, за кулисами студии «Лицедеев», трудно было представить, что я, тогда чисто выбритый, без усов и бороды, стану музыкальным символом этого движения.
Тогда всех с «митьками» объединяла любовь к портвейну и живописи. И в первом, и в последнем случае они были универсальны и доступны в общении полностью.
И количеством, и качеством «митьки» превосходили все существовавшие к тому времени художественные живописные объединения города. Они выставлялись везде, где только что-то выставлялось, и пили портвейн везде, где выставлялись. В остальных местах они делали тоже самое. Это было весело!
Это была обаятельная «портвейновая» оппозиция всему сразу. Думаю, мало кто возьмется конкретнее выразить эту мысль.
От этого они заметнее и выигрышнее всех выглядели на вернисажах. От такого шума их чаще смотрели, а значит и запоминали. Справедливости ради, обязательно надо сказать, что на общем задумчивом живописном рельефе тех лет, когда основные «авангардисты» уже давно трудились в Европе и Америке, «митьки» выделялись сразу.
Лубочная манера письма в их работах весело перекликалась порой со стилем настоящего «pop-art» и делала их картины понятными не только местному зрителю, но и любому иностранцу. Манера подписывать действие внутри каждой картинки в какой-то степени оживляло сюжет и делало зрителя раскованнее – он сразу начинал понимать в чем дело. Не надо было первоначально смотреть на холст и напрягаться, достаточно было только прочитать пояснение там же, на холсте, и картина становилась понятна! Под портвейн такая ясность очень шла.
Шла она и ко всему остальному. После «митьковских» вернисажей можно было долго ходить в отличном душевном состоянии, определяемом словом – равновесие. Если на утро не мучило похмелье!
До сих пор то «митьковское» чудо сравнимо лишь со знаменитым показом 24 шедевров французских импрессионистов, что был в «Эрмитаже» в середине восьмидесятых (не помню точно когда?) Тогда он запомнился зрителю скорее не именами, а самими картинами, что перенесли зрителя в мир живого пространства и света. Такими были «митьки» и такими они оставались длительное время. Они заставляли своими холстами проще смотреть на многое. Но пришло и их время «собирать камни».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Ну посудите сами, если проследить на примере конкретной «аквариумовской» истории Севы Гаккеля, который только и занимался во второй половине восьмидесятых, что то уходил из группы, то приходил обратно, не трудно догадаться, к чему все идет. Всему должны быть свои реальные сроки. Наша деятельность уже мало была похожа на совместную.
Пришло время «индивидуальной трудовой деятельности». Да в конечном итоге и называть захотелось всё своими именами.
Коли что придумал Гребенщиков, так придумал Гребенщиков, а коли нет – так и нет!
То многое, что ему принадлежало, должно было остаться с ним, но надо что-то оставлять и себе. «Я возьму себе то, что по праву будет моим…»
Начинались девяностые. Как и десятью годами раньше, старая шкурка отмирала – прямо как у зайцев! Только у них это происходит пару раз в год, а у людей все иначе…
Для Бори пришло то время, когда ему стало необходимым иметь рядом с собой не единомышленников, а только музыкантов, которые смогли бы играть, играть, играть и ничего более. То же самое произошло и со мной. Я отчаянно хотел петь!
Катила эра феодализма!
Эра Молчания ягнят!
1990 – 1991 года не были пустыми, но они не столь интересны ни с точки зрения истории, ни с точки зрения развития самой группы. Это было время чудовищной славы и стремительного заката. Но так и должно было произойти, поскольку уже росло новое поколение «рокеров», уже бил в набат Севин «ТаМ-тАм», уже заваривался горячий «рейв»-бульон для «новых» молодых. А многому из того, что мы делали, там уже не было места!
Так совпало, что последний фестиваль «Рок-клуба», десятый, совпал с настоящим, последним большим концертом «А». Это был уже год 1991.
Группа бесповоротно уходила в историю и история её с нетерпением ждала, чтоб сожрать, «да с потрошками».
Парадоксально, но «последний» концерт совпал ещё и с последним выходом Майка на сцену. Ближайшим летом его не стало.
Тогда в «Юбилейном» на концерт «Зоопарк» не пустили, толком и не объясняя причин, и расстроенный Майк больше от досады, чем от самого факта отказа, заявил хозяевам «праздника»: «Тогда я выступлю с „Аквариумом“!» Возражений не было. У Аквариума!
…Майк появился в конце выступления, после того уже, как последнее, что нас связывало с «рок-н-ролллом», было растоптано и расколочено. Я имею ввиду «большой барабан». Он гиб с достоинством! Борис несколько минут колотил им о сцену, но так и не смог его полностью победить. Это оказалось ещё более концептуальным актом, чем просто уничтожение инструмента, поскольку играем мы, как вы видите сами, и по сей день…
Барабан выстоял – выстояли и мы… В тот момент, когда Майк появился на сцене, он взял у меня гитару и запел: «Я сижу в сортире и читаю „Rolling Stone“, Веничка на кухне разливает самогон, Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон, Её давно пора будить, но это будет Двадцать лет, как бред, Двадцать лет один ответ Хочется курить, но не осталось папирос… …Я боюсь жить, наверно – я трус, Денег нет, зато есть „Пригородный Блюз“!…» Это был достойный финал! Особенно для строптивого барабана… С этого момента история «Аквариума» закрылась! Навсегда! И началась большая жизнь большого «Ателье искусств» под названием «Аквариум».
Постоянные действующие лица эпохи «Аквариума» (по мере появления):
Гуницкий, Гребенщиков, Файнштейн, Романов, Гаккель, Курёхин, Трощенков, Титов, Ляпин, Куссуль, Решетин, и ещё многие, кто играл с нами все эти прошедшие 20 лет или просто показывал прилюдно склонность к музицированию в нашей компании
Окончательное прекращение «Аквариумовского» времени приходится где-то на 1992 год, т.е. выпадает на своё двадцатилетие. Даже крепкие семьи их двух-то человек так долго не живут.
Рано или поздно возникают какие-нибудь проблемы, которые иначе как остракизмом не решить. И распадаются на неопределенный срок такие союзы. Нечто похожее было и у всех нас. Пришло время открывать форточку, и проветривать помещение. Возврата к «старому» уже не могло быть…
…сначала с Борей уже в который раз, но очень надолго перестал играть Сева, потом Тит, потом Ляпин, потом Фан, и затем перестал приходить на репетиции и я. Боря не остался один. Не остался один и я, только это уже история «Трилистника».
Глава 23 Почему я не стал «митьком»
Потому что им никогда не был.
Много лет назад, когда «митьки» настигли «Аквариум» как-то после концерта, за кулисами студии «Лицедеев», трудно было представить, что я, тогда чисто выбритый, без усов и бороды, стану музыкальным символом этого движения.
Тогда всех с «митьками» объединяла любовь к портвейну и живописи. И в первом, и в последнем случае они были универсальны и доступны в общении полностью.
И количеством, и качеством «митьки» превосходили все существовавшие к тому времени художественные живописные объединения города. Они выставлялись везде, где только что-то выставлялось, и пили портвейн везде, где выставлялись. В остальных местах они делали тоже самое. Это было весело!
Это была обаятельная «портвейновая» оппозиция всему сразу. Думаю, мало кто возьмется конкретнее выразить эту мысль.
От этого они заметнее и выигрышнее всех выглядели на вернисажах. От такого шума их чаще смотрели, а значит и запоминали. Справедливости ради, обязательно надо сказать, что на общем задумчивом живописном рельефе тех лет, когда основные «авангардисты» уже давно трудились в Европе и Америке, «митьки» выделялись сразу.
Лубочная манера письма в их работах весело перекликалась порой со стилем настоящего «pop-art» и делала их картины понятными не только местному зрителю, но и любому иностранцу. Манера подписывать действие внутри каждой картинки в какой-то степени оживляло сюжет и делало зрителя раскованнее – он сразу начинал понимать в чем дело. Не надо было первоначально смотреть на холст и напрягаться, достаточно было только прочитать пояснение там же, на холсте, и картина становилась понятна! Под портвейн такая ясность очень шла.
Шла она и ко всему остальному. После «митьковских» вернисажей можно было долго ходить в отличном душевном состоянии, определяемом словом – равновесие. Если на утро не мучило похмелье!
До сих пор то «митьковское» чудо сравнимо лишь со знаменитым показом 24 шедевров французских импрессионистов, что был в «Эрмитаже» в середине восьмидесятых (не помню точно когда?) Тогда он запомнился зрителю скорее не именами, а самими картинами, что перенесли зрителя в мир живого пространства и света. Такими были «митьки» и такими они оставались длительное время. Они заставляли своими холстами проще смотреть на многое. Но пришло и их время «собирать камни».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74