- Отвечайте же, товарищ Кравченко, почему?
- Вопрос не ясен! - сказал Кравченко.
- То есть как это не ясен?
- Мне известно - генерал отдал приказ выделить в отряд Богуна лучших бойцов. Батальоны присылают людей. Какое я имею право думать, что они не выполняют приказ. Присылают - значит, считают этих людей лучшими. А вы, товарищ начальник штаба, спрашиваете, зачем я их принимал. Вопрос, по-моему, лишний.
- Я ж говорил! - воскликнул Дружинин. - Что вы, характера Фединого не знаете! Дайте ему ребят из детского сада, он и с ними пойдет подрывать поезда. Был бы приказ. Правильно, Федя?.. Да ты садись, давай потолкуем по душам. По-моему, вас следует рассыпать по другим батальонам.
- Есть поговорить по душам! - сказал, слегка улыбаясь и садясь на скамью, Кравченко. - У нас на весь отряд три автомата, остальные люди с винтовками, а человек двадцать пришли вовсе без оружия. Говоря опять-таки по душам, считаю, что остающемуся при штабе соединения хирургу Гнедашу автомат ни к чему. И кинооператор может обойтись без автомата. Прошу также пулемет, хотя бы ручной, и совсем хорошо, если дадите два.
- Стой, Федя, не о том, - положив ему руку на плечо, проговорил Дружинин. - Ты не обижайся, но я-то видал твоих ребят.
- Вы же приказали, товарищ комиссар, чтобы я говорил по душам. Считаю, товарищ комиссар, что, поставив передо мной задачу организовать из неподготовленных молодых ребят минно-подрывную группу, командование оказало мне честь. Спасибо за доверие. Все сделаю, чтобы его оправдать!
- Ох, и упрям же ты, Федя! - сказал Рванов.
- Упрям не только я. Прошу, пойдемте к нам на поляну. Увидите ребят. Они тоже упрямы, и они знают, что нам поручен определенный участок железной дороги. Они уже чувствуют себя подрывниками, гордятся...
- Ты их научил гордиться, товарищ Кравченко? - спросил я.
Он только глянул на меня и продолжал:
- ...Гордятся и радуются, что им доверено такое задание! Накс дал им кусок кумача и четыре иголки с нитками. Сидят сейчас и по очереди ленточки пришивают на шапки и фуражки... Среди моих ребят ни одного нет, чтобы фашисты отца, мать или брата не убили. Все пришли добровольно, все просто зубами скрипят: научите бить, научите стрелять, рвать... - Кравченко увлекся, говорил громко, с жестами. Но тут же сам себя осадил, сказал совсем тихо: - Хотите расформировывать - дело ваше. Только идите к ним сами, а я не пойду. Я перед ними дурачком выглядеть не намерен!
Кравченко нас убедил. Через несколько дней после этого разговора мы провожали его отряд. Лил отчаянный дождь, и было по-осеннему холодно. А ребята бодро проходили мимо и, самозабвенно сжимая винтовки, размашисто шлепали лаптями по лужам.
*
Маслаков принес радиограмму, полученную из Москвы: "В ночь на 7 июля в бою, при выходе из окружения, погиб командир Черниговского партизанского соединения и первый секретарь Черниговского подпольного обкома Николай Никитич Попудренко".
Ох, Николай, Николай Никитич! Вот ведь знаешь - война, любого из нас завтра, а может, и сегодня настигнет пуля, бомба, снаряд. Знаешь, а в смерть не веришь.
В смерть Попудренко как-то уж очень не хотелось верить. До того он был счастливый в бою!
Подробностей его гибели мы еще долго не знали. "Погиб в бою..." А как же иначе? И представить себе невозможно было, чтобы Попудренко умер в постели. Как только я прочитал радиограмму, в моем воображении сразу же возник вздыбленный конь и Николай Никитич верхом с шашкой наголо.
Вошел в палатку Дружинин. Я дал ему листок с радиограммой. Рука комиссара задрожала. Рванов, самый молодой из нас, прочитав радиограмму, выбежал из штабной палатки. Пришлось за ним посылать - дела не ждали.
Вместе с этой печальной радиограммой Маслаков принес и две другие: от Балицкого и от Егорова - и тот и другой подорвали первые на ковельском узле немецкие эшелоны. Первый успех! Принес бы Маслаков эти известия до радиограммы из Москвы - сколько было бы торжественных возгласов. А теперь Дружинин ограничился одним словом:
- Хорошо!
Но дела действительно не ждали. Пришел дежурный и сообщил, что прибыли к нам еще две группы местных партизан, что вернулся из дальней разведки Илья Самарченко, что явился с рапортом об окончании строительства аэродрома Лысенко, Гнедаш принес программу краткосрочных курсов хирургических медсестер. Я пытался читать эту программу, но строчки расплывались.
- Вы слышали, Тимофей Константинович: погиб Попудренко!.. Впрочем, ведь вы не знали Николая Никитича!
- Знаком не был, но знал. За неделю, пока здесь, слышал о нем очень много! И в Москве слышал...
Хоть и разделились мы с Попудренко уже четыре месяца назад, но до сих пор было такое чувство, будто он по-прежнему воюет вместе с нами. Дня не проходило, чтобы не вспомнили мы о том или другом из наших черниговских товарищей. О Попудренко же не только вспоминали. Когда обсуждали в штабе предстоящую операцию, кто-нибудь из "стариков" обязательно говорил: "А вот Николай Никитич предложил бы такой вариант..." Мы как бы советовались с ним.
Гнедаш неожиданно спросил:
- А как в черниговском соединении, хорошо поставлена медслужба? Хирурги серьезные есть?
Я понял, о чем подумал Гнедаш, горько усмехнулся и махнул рукой... Если уж Попудренко ввязался в бой, то, конечно, он был на самом опасном участке, в самой гуще. Вряд ли санитары могли его вынести. Когда я был его командиром, мне приходилось силой приказа удерживать Николая Никитича от излишнего риска. Но и приказ не всегда действовал.
Я уже рассказывал о том, как в бою Попудренко выходил на переднюю линию и в упор расстреливал из пистолета ползущих навстречу врагов. В Гордеевке он ворвался вместе с тремя партизанами в немецкую комендатуру. Комендант выстрелил в него на расстоянии нескольких шагов и промазал. Попудренко выбил у него пистолет. Тот выхватил из ножен кортик... Когда мы с Николаем Никитичем расстались, этот кортик висел у него на поясе.
Другой раз Попудренко с четырьмя автоматчиками на тройке, запряженной в рессорную коляску, днем ворвался в село, где стояло не меньше трехсот гитлеровцев. На улице шло учение. Попудренко и его товарищи полоснули автоматным огнем по рядам солдат и совершенно невредимыми ускакали из села... А ведь он занимал в то время должность заместителя командира соединения, был вторым секретарем обкома. Не его делом были такие налеты.
Но Николай Никитич был убежден, что командир, Как бы высоко он ни стоял, обязан показывать подчиненным пример личного героизма и презрения к смерти. Случалось, попадало ему и от обкома, и от меня лично за то, что в бою он превращался в рядового - не командовал, а только дрался. Чем ближе он сходился с противником, - тем яростнее становился. Больше всего его увлекал рукопашный бой, горячая схватка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63