"Значит, вы давно уже здесь?" Он отвечает, что около месяца, но что когда приедет немецкий следователь, эта неприятность должна кончиться. Мне это не понравилось - выходит, что он на немца надеется.
Потом мы больше молчали, но дня так через три стали понимать, что нам особенно друг друга побаиваться нечего. Его, то есть этого хлопца, надо было остерегаться исключительно в те моменты, когда полицай приносил два раза на день хлеб. Тут Казимир этот совершенно терялся, думал почему-то, что я потребую от него ту порцию, которую он в первый раз сожрал. В последние дни у меня тоже сильно подвело живот. Я привык все-таки к приличной пище: или каша, или рыба - партизанский стол. Если мы, помните, голодовали, то по-другому. У нас все вместе, и песня выручает, и всегда чем-нибудь занят. А в этих условиях о чем думать: только о прошлой жизни, о будущей смерти или об еде. Так что и я стал вроде психа: перебираем с Казимиром в памяти разные блюда. Например, он скажет, что в таком положении хорошо бы чашку горячего бульону, а я в ответ, что неплохие пирожки мамаша пекла по шестнадцати штук на пуд.
Казимир все-таки рассказал про себя и за что в полицию попал. Это удивительная история. Он до войны из глины лепил разные фигуры для городского сада или на могилы. Жил в Львове и не слишком плохо, мог кормить семью, а когда продукты подорожали, решил переехать в Ковель. Работал по заказам, а потом напала Германия, фашисты заняли Ковель, и никаких заработков не стало. Он и раньше, говорит, ненавидел фашистов, а тут ненависть у него, как он мне сказал, переполнила чашу. Статуй много, но их никто не покупает. Он когда рассказывал, все смеялся. "Это, говорит, - смех от нервов". У него все от нервов. От нервов и в полицию попал.
Как это вышло? Поехал он по селам достать что-нибудь из продуктов. Повез разные дамские трикотажные штаны, рубашки, галстуки. Захватил и маленькие статуи Наполеона в шляпе. На базаре в Любомле полиция спрашивает его: "Почему вы наполеонами торгуете, а гитлерами нет?" Ему бы не связываться с полицией, а он от нервного раздражения и недоедания распсиховался и ответил, что не считает Гитлера достаточно великим, чтобы делать его статуи. Тут Казимира и взяли. Вот так и оказался он рядом со мной в подвале.
Еще проходит дня четыре. Казимир этот уже плачет от голода. Ну что нам дают? Хлеба около двухсот граммов на весь день... А немецкий следователь все не едет.
И вот один раз Казимир говорит: "Если бы мое преступление было такое сильное, как у вас, я бы бежал, я знаю, как можно совершить побег. Но без меня вы не сможете, а мне рисковать нет смысла".
Тогда я стал расписывать его преступление, убеждать его, что ему один путь - на виселицу.
И он, наконец, сообразил, что рассчитывать на немецкого следователя глупо. Стал рассказывать свой план бегства. Один из наших сторожей имел фигуру наподобие моей. Надо его обезоружить, раздеть, связать.
Как обезоружить? А вот как: сделаем из хлеба пистолет, напугаем охранника.
Договорились. Я описываю форму, размер нашего "тэтэ". Художник возражает: "Это очень крупный пистолет, нельзя ли вроде "бульдога"? Но ему приходится согласиться, что в нашем полутемном помещении такое ничтожное оружие, как "бульдог", не напугает полицая.
Вот мы не съели один раз свою порцию и Казимир начал лепить. Но двух наших порций оказалось мало. Прибавляем вечерние. Получается очень похоже на пистолет. У меня даже настроение становится веселым, я хлопаю Казимира по плечу, жму руку, соглашаюсь, что он очень талантливый. А ночью слышу жует. Потом запивает водой. Я ему шепчу: "Казимир, вы что кушаете?" Он молчит, будто оглох. Ну, конечно, он скушал пистолет "тэтэ"! Вы понимаете, как хотелось его стукнуть! Удерживаюсь. Утром, наоборот, успокаиваю его. Оправдываю его предательство тем, что он больше истощен, чем я. Говорю ему: "Давайте снова будем не есть, только, пожалуйста, лепите!"
А тут еще новость. Охранник, когда принес хлеб, сказал, что следователь уже приехал и виселица готова. Художник окончательно понял, что надо бежать. Лепит снова "пистолет" и клянется своей католической клятвой, что больше не съест его. Но я все-таки прячу "пистолет" себе под пиджак...
Ночью, представляете, лезет. Думает, что я сплю, и щупает на моей груди. Я со злости локтем его как садану. "Ах, вы вот какой! - и началось... - Вы пользуетесь моим талантом, а потом избиваете..." Я ему затыкаю рот, а он крутится под рукой, мычит. Вырвался на минуту и как завизжит - будто кошку дверью придушили... Слышу - бежит охранник и к нам с фонарем:
- Что тут такое?
А я ему:
- Руки вверх! - и дуло к носу.
Он растерялся, я с него автомат снял, кинул пистолет художнику: "Жря!" Охранник смотрит, думает, что такое? Но мне объяснять ему некогда. Я его слегка прикладом угостил, он лег. Ладно. Говорю Казимиру: "Идем!" А он, как полоумный - трясется, губа на губу не попадает, слова не вымолвит. "Идем, - повторяю, - глупый ты кутенок, несчастье мое!" Пошел. Для верности я на него автомат наставил. Одежду с охранника не снимал, взял только фуражку с трезубцем, надел на себя и фонарь забрал. Держу его светом вперед, чтобы самому находиться в тени. Так и вышли.
Когда идем по двору, от ворот ко мне тулуп движется: "Куда ведешь?" Отвечаю сердито: "Хиба не знаешь!" Пропускает. Думаю - налево сейчас или вправо? А Казимир уже поворачивает. "Куда, сволочь?" - орет тулуп и я за ним: "Бери, растак твою, налево!.." Понял, изменил направление. Тулуп полез в свою будку, а я художника за шиворот, фонарь об мостовую. "Ну, бегом, Казимир, а будешь визжать, пулю в затылок!" Ничего, побежал. Он вообще-то сообразительный...
Казимир оказался человеком, не лишенным чувства юмора. Мы спросили его - так ли все было, как рассказал Трофимов? И он, смеясь, подтвердил, что все так и было, и что он с голоду мог бы еще и не то натворить.
Он доехал с нами до Лобного. А когда неделю спустя пошел в разведку на Ковель Илья Самарченко, художник пошел с ним. Мы дали ему для его ребятишек сала, немного соли, сахару.
*
Охота на вражеские эшелоны продолжалась. Вскоре наши минеры стали поднимать вражеские поезда на воздух и днем нисколько не хуже, чем ночью. И хотя количество составов, направляемых через Ковельский узел, значительно уменьшилось, число сброшенных под откос в августе возросло до 209, то есть больше, чем втрое.
Мы стали получать в изобилии новейшую подрывную технику. Для достижения успеха это имело решающее значение. Однако мы не забывали сталинского указания, что "техника без людей мертва". Овладеть передовой минно-подрывной техникой и полностью использовать ее возможности на железнодорожных коммуникациях - вот в чем мы видели свою цель.
Я уже говорил, что еще в Боровом было подготовлено свыше трехсот подрывников-минеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63