Он, однако, не приходит в изумление, когда встречаются два мира: Детства и Антидетства; Бога и Дьявола. Мир Антидетства – дома ребенка, приюты, шагистика, одинаковая однополая одежда, казенные воспитатели, грязь, запахи, кровати, тумбочки.
Отрядник требует: «Напиши рапорт на имя начальника колонии, почему ты, осужденный Андрей Федоров, вскрыл себе вены».
Начальнику ИТК-2 от Федорова Андрея Петровича, 1968 года рождения, осужденного в 1986 году по статье 144 часть 2 УК РСФСР к четырем годам общего режима. Начало срока 06.08.86, конец срока 06.08.90.
РАПОРТ
Я вскрыл себе вены потому, что вчера освободился по УДО дядя Коля Сучилов. Мы с ним жили в одной семье. Он делился со мной посылками, одеждой, подарил теплые носки, угощал и говорил: «Держись, Андрюша, как выйдешь на волю, так приедешь ко мне, будешь мне сыном.» В его колхозе много работы, много пустых домов, где я буду жить человеком.
Душа в развилке
До мистической густоты, до предела наполнения зоны и тюрьмы полны слухами. Приход по этапу нового зэка, появление начальства или какой-нибудь комиссии, с акцентом прочитанное слово в газете, полученное письмо с воли, изменение в правительстве, обкоме, прокуратуре, ЦК КПСС, сообщение о заседании Верховного Суда СССР об очередном «усилении» или «повышении», домысел свой или с воли переданный – все истолковывается особым зэковским способом. Сотни тысяч людей, по их убеждению, попадают в запретки «вообще ни за что». За примерами ходить не надо – все при социализме воруют, даже верующие сектанты, и он, горемычный, попробовал. Дружков не посадили, отмазали, а его сделали козлом отпущения. Другой повздорил с женой, она по совету доброхотов – бегом к ментам и пишет заявление. Менты его – в сейф, знают, что пригодится.
Где вы, российские мудрые книги XV-XIX веков – «Домострой» разных изданий, «Добротолюбие», многотомники Адольфа Книгге, где вы, советы духовных отцов, матушек и монахов, неспешных попов, строгих пасторов, мудрых раввинов, сердобольных мулл и стойких в тяготах жизни лам? Не знают, человеки социализма, как по-человечески вести себя, и никто их не учит. Как овчарка набрасывается жена на пьяного мужа – проклятья, ругань. Забыли, что с выпивохами ни в коем случае нельзя вступать в пререкания и скандалы, они же не владеют собой, они во власти дурмана. Рукоприкладство – его бы применять для ремесла, для дела, хозяйства, двора, но отнюдь не для избивания ближних. Колотит жену муж, и мужа жена не так уж редко, родители бьют детей, дети – родителей. Бегут с жалобами в парткомы, профкомы, райкомы, обкомы, милицию. Бюрократия дает делу ход, опрашивают соратников по партии, соседей, свидетелей. Бывает и так: жена уж и забыла о том, что писала на мужа поклепы, живут-поживают, картошку в мундире чистят и радуются. И вдруг приходит по почте (чаще приносят с нарочным, ибо прокуратура и суды экономят на всем) повестка в суд. Дома переполох. Выясняется, что вызывают в суд мужа за истязание жены. Подруга подтвердить отказывается, а другие свидетели – за дачу ложных показаний на суде полагается тоже наказание – подтверждают. Прямо с суда мужика уводят на пару лет в систему общего режима. Жена ревом исходит: что наделала, точнее наделали – хозяйство разваливается, сено косить некому, дрова колоть не под силу, чурки тяжелые, корявые, узловатые. Чтобы у Петьки пилу «Дружба» взять для распила хлыстов, надо его напоить и, что противно, переспать с обормотом. Все село, которое участвовало в посадке мужа, ныне смотрит на нее косо, в магазине люди отворачиваются. Впору вешаться, да детей жалко. Пишет мужу, просит извинения.
А муж в это время в зоновском беспределе доходит – он опущен, опомоен, опедерастен. Одно упование – на амнистию. Ждет не дождется праздников, круглых дат, скорей бы 40-летие победы над Японией, Германией, Финляндией, Польшей (чем больше побед, тем скорее освободят), 60-летие Советской власти, образования Союза, принятия Конституции. Срок же катится от круглых дат к круглым. И всюду идет сплошной треп-базар об амнистиях: с воли передали, что Плишкинская, Чунская зоны уже закрываются. Вот оно, подтверждение амнистии! Казарму обнесли локалкой, ясно, готовят для другого режима: наш, общий, ликвидируют. Амнистия! Кто-то помилован, что бывает в зоне один раз в десять лет. Ясно, скоро амнистия! Человек в психозе амнистий полностью теряет себя. Он весь в ожиданиях. Подходишь к знакомому и говоришь: «Алексей Васильевич, слышал, что вас скоро амнистируют. Об этом ходят разговоры по зоне». Алексей Васильевич сияет, хотя сам в глубине души знает, что это неправда, туфта. Ожидание хорошего – вся зэковская жизнь. И ты становишься для Алексея Васильевича своим человеком, тебя он обязательно с посылки угостит ломтиком сала.
Другой психоз – отрицание всяких амнистий и на этой почве недоразумения и драки с теми, кто ждет не дождется амнистии. «От коммуняг амнистии не дождешься» – человек не верит. Ему сообщают.
– Хасанова знаешь из седьмого отряда?
– Знаю.
– Так его помиловали, делает прощальное и уходит из зоны.
Не верит, не верит даже, когда зэк на самом деле уходит, когда ему все завидуют и его радости не разделяют. Неверящий усмехается, считая, что Хасанова просто переводят в другой режим или зону. Не верят советские зэки, что кто-то на воле о них думает, страдает за них, милосердствует, сочувствует. Не верят, и в то, что на самом деле людей расстреливают, считают, что посылают на урановые рудники, где они сами коньки отбрасывают. Не верят зэки в людей – жен, отцов, матерей, детей, правителей. Коль так написано на роду, надо лямку тянуть. И вспоминают тех, кто из родни сидел, перечисляют по пальцам – почти все осуждались и редко у кого – каждый второй. Говорят зэки: «Мы потомственные каторжане. Тюрьма – это политика. Так было извечно и так будет всегда. Изменять существующее, конечно, не надо, пусть все посидят, глотнут неволи. В тюрьму следует поверить, как в дом родной, так легче, так скорее привыкнешь к полному переходу к коммунизму – один котел на всех и для всех».
Однако и самые неверящие верят в то, что Запад, Америка все знают об их положении. Рассказывают о том, что буквально через час после Толмачевского кипиша (бунта) об этом с надрывом передавали радио «Свобода», «Немецкая волна», «Голос Америки» и японские станции. Верят потому, что так легче прожить.
Есть и такой психоз, как вера в слово, в писанину, в силу бумаги. Одержимые им пишут во все инстанции (большинство писаний не доходит, их изымают лагерная цензура, милиция, КГБ. Почтовым перехватом заняты сотни людей, только в маленькой по населению Читинской области на перехвате в почтамте работало 76 человек), передают на волю через знакомых, тратя на это большие деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Отрядник требует: «Напиши рапорт на имя начальника колонии, почему ты, осужденный Андрей Федоров, вскрыл себе вены».
Начальнику ИТК-2 от Федорова Андрея Петровича, 1968 года рождения, осужденного в 1986 году по статье 144 часть 2 УК РСФСР к четырем годам общего режима. Начало срока 06.08.86, конец срока 06.08.90.
РАПОРТ
Я вскрыл себе вены потому, что вчера освободился по УДО дядя Коля Сучилов. Мы с ним жили в одной семье. Он делился со мной посылками, одеждой, подарил теплые носки, угощал и говорил: «Держись, Андрюша, как выйдешь на волю, так приедешь ко мне, будешь мне сыном.» В его колхозе много работы, много пустых домов, где я буду жить человеком.
Душа в развилке
До мистической густоты, до предела наполнения зоны и тюрьмы полны слухами. Приход по этапу нового зэка, появление начальства или какой-нибудь комиссии, с акцентом прочитанное слово в газете, полученное письмо с воли, изменение в правительстве, обкоме, прокуратуре, ЦК КПСС, сообщение о заседании Верховного Суда СССР об очередном «усилении» или «повышении», домысел свой или с воли переданный – все истолковывается особым зэковским способом. Сотни тысяч людей, по их убеждению, попадают в запретки «вообще ни за что». За примерами ходить не надо – все при социализме воруют, даже верующие сектанты, и он, горемычный, попробовал. Дружков не посадили, отмазали, а его сделали козлом отпущения. Другой повздорил с женой, она по совету доброхотов – бегом к ментам и пишет заявление. Менты его – в сейф, знают, что пригодится.
Где вы, российские мудрые книги XV-XIX веков – «Домострой» разных изданий, «Добротолюбие», многотомники Адольфа Книгге, где вы, советы духовных отцов, матушек и монахов, неспешных попов, строгих пасторов, мудрых раввинов, сердобольных мулл и стойких в тяготах жизни лам? Не знают, человеки социализма, как по-человечески вести себя, и никто их не учит. Как овчарка набрасывается жена на пьяного мужа – проклятья, ругань. Забыли, что с выпивохами ни в коем случае нельзя вступать в пререкания и скандалы, они же не владеют собой, они во власти дурмана. Рукоприкладство – его бы применять для ремесла, для дела, хозяйства, двора, но отнюдь не для избивания ближних. Колотит жену муж, и мужа жена не так уж редко, родители бьют детей, дети – родителей. Бегут с жалобами в парткомы, профкомы, райкомы, обкомы, милицию. Бюрократия дает делу ход, опрашивают соратников по партии, соседей, свидетелей. Бывает и так: жена уж и забыла о том, что писала на мужа поклепы, живут-поживают, картошку в мундире чистят и радуются. И вдруг приходит по почте (чаще приносят с нарочным, ибо прокуратура и суды экономят на всем) повестка в суд. Дома переполох. Выясняется, что вызывают в суд мужа за истязание жены. Подруга подтвердить отказывается, а другие свидетели – за дачу ложных показаний на суде полагается тоже наказание – подтверждают. Прямо с суда мужика уводят на пару лет в систему общего режима. Жена ревом исходит: что наделала, точнее наделали – хозяйство разваливается, сено косить некому, дрова колоть не под силу, чурки тяжелые, корявые, узловатые. Чтобы у Петьки пилу «Дружба» взять для распила хлыстов, надо его напоить и, что противно, переспать с обормотом. Все село, которое участвовало в посадке мужа, ныне смотрит на нее косо, в магазине люди отворачиваются. Впору вешаться, да детей жалко. Пишет мужу, просит извинения.
А муж в это время в зоновском беспределе доходит – он опущен, опомоен, опедерастен. Одно упование – на амнистию. Ждет не дождется праздников, круглых дат, скорей бы 40-летие победы над Японией, Германией, Финляндией, Польшей (чем больше побед, тем скорее освободят), 60-летие Советской власти, образования Союза, принятия Конституции. Срок же катится от круглых дат к круглым. И всюду идет сплошной треп-базар об амнистиях: с воли передали, что Плишкинская, Чунская зоны уже закрываются. Вот оно, подтверждение амнистии! Казарму обнесли локалкой, ясно, готовят для другого режима: наш, общий, ликвидируют. Амнистия! Кто-то помилован, что бывает в зоне один раз в десять лет. Ясно, скоро амнистия! Человек в психозе амнистий полностью теряет себя. Он весь в ожиданиях. Подходишь к знакомому и говоришь: «Алексей Васильевич, слышал, что вас скоро амнистируют. Об этом ходят разговоры по зоне». Алексей Васильевич сияет, хотя сам в глубине души знает, что это неправда, туфта. Ожидание хорошего – вся зэковская жизнь. И ты становишься для Алексея Васильевича своим человеком, тебя он обязательно с посылки угостит ломтиком сала.
Другой психоз – отрицание всяких амнистий и на этой почве недоразумения и драки с теми, кто ждет не дождется амнистии. «От коммуняг амнистии не дождешься» – человек не верит. Ему сообщают.
– Хасанова знаешь из седьмого отряда?
– Знаю.
– Так его помиловали, делает прощальное и уходит из зоны.
Не верит, не верит даже, когда зэк на самом деле уходит, когда ему все завидуют и его радости не разделяют. Неверящий усмехается, считая, что Хасанова просто переводят в другой режим или зону. Не верят советские зэки, что кто-то на воле о них думает, страдает за них, милосердствует, сочувствует. Не верят, и в то, что на самом деле людей расстреливают, считают, что посылают на урановые рудники, где они сами коньки отбрасывают. Не верят зэки в людей – жен, отцов, матерей, детей, правителей. Коль так написано на роду, надо лямку тянуть. И вспоминают тех, кто из родни сидел, перечисляют по пальцам – почти все осуждались и редко у кого – каждый второй. Говорят зэки: «Мы потомственные каторжане. Тюрьма – это политика. Так было извечно и так будет всегда. Изменять существующее, конечно, не надо, пусть все посидят, глотнут неволи. В тюрьму следует поверить, как в дом родной, так легче, так скорее привыкнешь к полному переходу к коммунизму – один котел на всех и для всех».
Однако и самые неверящие верят в то, что Запад, Америка все знают об их положении. Рассказывают о том, что буквально через час после Толмачевского кипиша (бунта) об этом с надрывом передавали радио «Свобода», «Немецкая волна», «Голос Америки» и японские станции. Верят потому, что так легче прожить.
Есть и такой психоз, как вера в слово, в писанину, в силу бумаги. Одержимые им пишут во все инстанции (большинство писаний не доходит, их изымают лагерная цензура, милиция, КГБ. Почтовым перехватом заняты сотни людей, только в маленькой по населению Читинской области на перехвате в почтамте работало 76 человек), передают на волю через знакомых, тратя на это большие деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66