Она же Николаю принесет ружье, порох, дробь. Так все и вышло, как загадали, кого надо подмазали, достали документы, непойманный Мамрук перебрался в Иркутск. Ходил в Монголию, затем они с Инной обвенчались и он вырвал ее из колхоза вместе с сыном. Открылся братьям в конце пятидесятых, уже семейным, с детьми, квартирой и достатком. Все Мамруковы приехали в Иркутск – закатили выпивон-гулянье. По старым обычаям перегонщиков скота начали с «Байкала», что на Большой улице, и закончили в «Сибири», что на Дворянской. Мать устала и только один ресторан посетила, с Инной уехала домой, а отец с сыновьями до конца был и пил, твердо на ногах стоял и поднимал тост за Сибирскую республику Краснощекова. Подавая в очередной раз жареные пельмени, официант шепнул Николаю: «Выйди на минутку». Мамрук вышел и мэтр подносов и бокалов, известнейший Фрол, протянул ему руку и сказал: «Мамрук, вспомни Мерзлотную, мы верили в тебя и знали, что ты ушел, ушел. Секретарь-то по пристани голяком бегал. Каково?!» И они обнялись и расцеловались, что среди зэков бывает очень редко…
Побеги вообще дело жуткое, но особенно страшны побеги малолеток. Стрелять в них без приказа нельзя. Вылетают они словно саранча, как лемминги безоглядно бегут – вся младая генная злость уходит на разрушение – разбой, ограбления, изнасилования. Ужас и страх охватывает население от движущихся как-то бочком, в испуге беглецов, этой серятины, похожей на мошку, на крыс, на разрастающуюся плесень, на все пожирающий рак. Никого и ничто не щадят малолетки: ни женщин, ни стариков, бьют все, что движется и колышется и, наглотавшись этила, валяются, слепнут в блеске последнего солнца жизни, в страхе юного угасания, с криком раздавленных падают, как подкошенные, без стрельбы. Жутки побеги из спецзон для малолетних – спецПТУ. От заведений не остается ничего, даже стены крошатся, все гибнет, включая преподавателей, воспитателей, невзначай попавшихся на их пути. Идет-бредет кипиш малолеток.
Есть много нелепых, по-черному романтических легенд, рассказываемых любителями почесать языки. Одна из них о том, что зэки, ударившись в бега, берут с собой упитанного дурачка-бычка и потом натощак им закусывают. Групповой побег – считайте, побег раскрытый, ибо, как подметил Норберт Винер – человеческое общество подобно волчьей стае, оно глупее, чем отдельный человек. Каннибализмом занимаются уже свихнувшиеся, чокнутые люди, а такие в бега не уходят. Тайга не допускает подобного глумления над моралью.
Беглецы гибнут от усталости, болезней, отравлений, развалившейся одежды и людского отчуждения. Раньше в деревянной сибирской архитектуре предусматривалась такая деталь – в домашней пристройке делалось оконце с широким подоконником и туда на каждую ночь ставили крынку с молоком, клали кусок хлеба и сала, а то и дорогой сахар с солью. Протянет беглец с улицы руку, возьмет незаметно крынку, опорожнит, и поставит, проведя пальцем по горлышку, чтобы слизнуть сметану и идет дальше. Хозяева утром радуются – богоугодное дело сотворили. Вот и шли хорошо и сытно, потому что сибиряки были щедры на подаяние, а ночью беглецы сами находили на подоконьях краюхи хлеба и молоко в туесах: обыватели по принятому обычаю нарочно выставляют то и другое на уличную сторону изб, в особенности в крайних домах селений, для прохожих, как пишет Александр Черкасов о прошлых днях Сибири (А.А. Черкасов. «Из записок сибирского охотника». Иркутск. Восточно-Сибирское книжное издательство, 1987. С. 396). Ныне другие времена и нравы – социалистические, советские. Ушел зэк из зоны Плишкино к девушке, с которой переписывался, виделся с ней на свиданке. Убежал от тоски и любви к ней, жившей недалеко, в Худяково. Она не принимает, испугалась, иди, говорит, назад, разыщут. И такую закатила истерику человеку, жившему одной любовью к ней! Он выбежал из барака, не помня как очутился в лесу с ее косынкой в кулаке. Бродил, ходил, сколько дней неизвестно, и повесился на ее косынке. Прочная оказалась косынка, менты не нашли, а труп обнаружили следующим летом – изъеденный зверьем, исклеванный птицей. И не стали люди в этих местах больше бруснику собирать, так как она по поверью кровью погибших наполняется.
Ходит по селам, весям и городам другая байка с большим философским подбрюшьем, сдобренная росказнями и слухами, пущенными в обиход сотрудниками НКВД-МВД. В них неудачи побегов из зон сваливаются на коренных жителей Сибири – эвенков, нанайцев, эвенов, юкагиров, ульчей, нивхов, что якобы несли и сейчас потомственно несут внешнюю охрану и вылавливают бежавших. Их, дескать, убивают и обрубленные кисти рук любезно приносят лагерному начальству. За это им идет отоварка дефицитными во все времена коммуняг продуктами, а также порохом, дробью. Все это бред сивой кобылы.
Был ли кто из вас хотя бы денек в марях – в одуряющем запахе голубики и перегнивших мхов, трав, лишайников, в нудящем жужжании гнуса, в болотах с коричневой водой, сверху затянутых мутной пеленой плесени, в ручьях с ледяным дном-ложем и самое жуткое – в этой бесконечности без всяких ориентиров? По воздействию на психику мари сродни зыбучим пустыням. День-два пройдешь, уже жить не хочется, и сам становишься похожим на одиночные, корявые лиственницы, которые не поймешь – живые они или давно уже скручены ветрами насмерть. Начнешь летом такую, еще листвой не опушенную, качать-раскачивать и вдруг вырвешь неожиданно, а под корнями – снег, лед-леденец.
Приходилось ли вам ходить по курманам – стотонным глыбам, одетым в мох, кедрач, рододендрон? Они, эти глыбы, все еще раскачиваются и каждый промах-провал дает ощущение последнего в жизни вздоха. Лезешь, лезешь по таким глыбам, хватаясь за кедрач и, наконец, вершина. Спасение видишь в следующей долине. Не тут-то было – вершины-то зияющие, закутанные холодом, косо обрезанные, как жерди в ограде, с недосягаемыми озерами внутри. Если и пройдешь сквозь эти горы тайными тропами, то для этого надо выбрать какую-то неделю в году, остальное время – стужа, метели, снегопады, плотные туманы оберегают их. В этих карманах, как называют их аборигены хребтов – Байкальского, Яблоневого, Черского, ходят байки, что пасутся стада мамонтов. Очевидцы, испытавшие такие переходы, уверяют, что сами видели мамонтов, кутались в их разбросанную по тайге шерсть, заваривали для мягкости воды чай с кусочками бивней, которые валяются там всюду, ноги отогревали в мамонтовом горячем навозе, пугались трубного гласа великанов. Не вступайте в спор с этими людьми – они, возможно, на самом деле лицезрели мохнатых исполинов Севера. Когда эвенк или другой абориген сибирской Тайги, Тундры, Севера заметит человека, идущего по его земле, он никогда не станет его убивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Побеги вообще дело жуткое, но особенно страшны побеги малолеток. Стрелять в них без приказа нельзя. Вылетают они словно саранча, как лемминги безоглядно бегут – вся младая генная злость уходит на разрушение – разбой, ограбления, изнасилования. Ужас и страх охватывает население от движущихся как-то бочком, в испуге беглецов, этой серятины, похожей на мошку, на крыс, на разрастающуюся плесень, на все пожирающий рак. Никого и ничто не щадят малолетки: ни женщин, ни стариков, бьют все, что движется и колышется и, наглотавшись этила, валяются, слепнут в блеске последнего солнца жизни, в страхе юного угасания, с криком раздавленных падают, как подкошенные, без стрельбы. Жутки побеги из спецзон для малолетних – спецПТУ. От заведений не остается ничего, даже стены крошатся, все гибнет, включая преподавателей, воспитателей, невзначай попавшихся на их пути. Идет-бредет кипиш малолеток.
Есть много нелепых, по-черному романтических легенд, рассказываемых любителями почесать языки. Одна из них о том, что зэки, ударившись в бега, берут с собой упитанного дурачка-бычка и потом натощак им закусывают. Групповой побег – считайте, побег раскрытый, ибо, как подметил Норберт Винер – человеческое общество подобно волчьей стае, оно глупее, чем отдельный человек. Каннибализмом занимаются уже свихнувшиеся, чокнутые люди, а такие в бега не уходят. Тайга не допускает подобного глумления над моралью.
Беглецы гибнут от усталости, болезней, отравлений, развалившейся одежды и людского отчуждения. Раньше в деревянной сибирской архитектуре предусматривалась такая деталь – в домашней пристройке делалось оконце с широким подоконником и туда на каждую ночь ставили крынку с молоком, клали кусок хлеба и сала, а то и дорогой сахар с солью. Протянет беглец с улицы руку, возьмет незаметно крынку, опорожнит, и поставит, проведя пальцем по горлышку, чтобы слизнуть сметану и идет дальше. Хозяева утром радуются – богоугодное дело сотворили. Вот и шли хорошо и сытно, потому что сибиряки были щедры на подаяние, а ночью беглецы сами находили на подоконьях краюхи хлеба и молоко в туесах: обыватели по принятому обычаю нарочно выставляют то и другое на уличную сторону изб, в особенности в крайних домах селений, для прохожих, как пишет Александр Черкасов о прошлых днях Сибири (А.А. Черкасов. «Из записок сибирского охотника». Иркутск. Восточно-Сибирское книжное издательство, 1987. С. 396). Ныне другие времена и нравы – социалистические, советские. Ушел зэк из зоны Плишкино к девушке, с которой переписывался, виделся с ней на свиданке. Убежал от тоски и любви к ней, жившей недалеко, в Худяково. Она не принимает, испугалась, иди, говорит, назад, разыщут. И такую закатила истерику человеку, жившему одной любовью к ней! Он выбежал из барака, не помня как очутился в лесу с ее косынкой в кулаке. Бродил, ходил, сколько дней неизвестно, и повесился на ее косынке. Прочная оказалась косынка, менты не нашли, а труп обнаружили следующим летом – изъеденный зверьем, исклеванный птицей. И не стали люди в этих местах больше бруснику собирать, так как она по поверью кровью погибших наполняется.
Ходит по селам, весям и городам другая байка с большим философским подбрюшьем, сдобренная росказнями и слухами, пущенными в обиход сотрудниками НКВД-МВД. В них неудачи побегов из зон сваливаются на коренных жителей Сибири – эвенков, нанайцев, эвенов, юкагиров, ульчей, нивхов, что якобы несли и сейчас потомственно несут внешнюю охрану и вылавливают бежавших. Их, дескать, убивают и обрубленные кисти рук любезно приносят лагерному начальству. За это им идет отоварка дефицитными во все времена коммуняг продуктами, а также порохом, дробью. Все это бред сивой кобылы.
Был ли кто из вас хотя бы денек в марях – в одуряющем запахе голубики и перегнивших мхов, трав, лишайников, в нудящем жужжании гнуса, в болотах с коричневой водой, сверху затянутых мутной пеленой плесени, в ручьях с ледяным дном-ложем и самое жуткое – в этой бесконечности без всяких ориентиров? По воздействию на психику мари сродни зыбучим пустыням. День-два пройдешь, уже жить не хочется, и сам становишься похожим на одиночные, корявые лиственницы, которые не поймешь – живые они или давно уже скручены ветрами насмерть. Начнешь летом такую, еще листвой не опушенную, качать-раскачивать и вдруг вырвешь неожиданно, а под корнями – снег, лед-леденец.
Приходилось ли вам ходить по курманам – стотонным глыбам, одетым в мох, кедрач, рододендрон? Они, эти глыбы, все еще раскачиваются и каждый промах-провал дает ощущение последнего в жизни вздоха. Лезешь, лезешь по таким глыбам, хватаясь за кедрач и, наконец, вершина. Спасение видишь в следующей долине. Не тут-то было – вершины-то зияющие, закутанные холодом, косо обрезанные, как жерди в ограде, с недосягаемыми озерами внутри. Если и пройдешь сквозь эти горы тайными тропами, то для этого надо выбрать какую-то неделю в году, остальное время – стужа, метели, снегопады, плотные туманы оберегают их. В этих карманах, как называют их аборигены хребтов – Байкальского, Яблоневого, Черского, ходят байки, что пасутся стада мамонтов. Очевидцы, испытавшие такие переходы, уверяют, что сами видели мамонтов, кутались в их разбросанную по тайге шерсть, заваривали для мягкости воды чай с кусочками бивней, которые валяются там всюду, ноги отогревали в мамонтовом горячем навозе, пугались трубного гласа великанов. Не вступайте в спор с этими людьми – они, возможно, на самом деле лицезрели мохнатых исполинов Севера. Когда эвенк или другой абориген сибирской Тайги, Тундры, Севера заметит человека, идущего по его земле, он никогда не станет его убивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66