Только наживете себе неприятностей с матушкой Грам. Что вам подать?
Мышелов одарил его хмурым взглядом и молча шагнул к двери. Матушка Грам сердито глянула на него из-под косматых бровей. Он ответил ей тем же. Илхтмарец пожал плечами.
Матушка Грам встала со стула и пропустила его в заднюю комнату. Проходя мимо ведьмы, Мышелов обернулся и с холодным высокомерием коротко улыбнулся илтхмарцу. Один из островитян поднял черную ладью и, не поднимая склоненной над доской головы, словно бы пребывая в глубокой задумчивости, бросил в их сторону внимательный взгляд.
В задней комнате горел огонь, его света едва хватало, чтобы видеть, куда идешь. Большой очаг – каменная плита по пояс высотой – располагался в самом ее центре. В низкий потолок над ним был вделан огромный медный дымоход – с днища какого только корабля была снята эта медь, подумал Мышелов, – куда и утекала, извиваясь, тонкая струйка дыма. В комнате стояли несколько маленьких, исцарапанных столов, стулья, в стене виднелась еще одна дверь.
Боком к нему на краю очага сидели рядышком две женщины, привлекательные, но имевшие несколько потасканный вид. Одну из них Мышелов уже видел днем и принял за проститутку. Таковое его мнение вполне подтвердили сейчас их вызывающие наряды и красные чулки на одной из девиц.
Мышелов подошел к столу в сторонке от них, бросил плащ на один стул и сел на другой, так, чтобы видны были обе двери. И, сплетя пальцы рук, невозмутимо уставился в огонь.
Матушка Грам, повернувшись ко всем троим спиной, вернулась на свое место в дверях.
Одна из веселых девиц следила за огнем, время от времени подбрасывая в него плавник, отчего пламя начинало гудеть и становилось то синим, то зеленым, и колючие черные ветки, которые вспыхивали жарко-оранжевым цветом и с треском стреляли искрами. Вторая девица, растопырив пальцы, плела из черного шнурка кошачью колыбельку. Мышелов то и дело посматривал, отводя взгляд от огня, на ее незатейливое рукоделье.
Женщины как будто не обращали на него внимания, но через некоторое время та, что следила за огнем, встала, принесла на его стол кувшин и две кружки, налила в одну из них вина и выжидательно посмотрела на Мышелова.
Он взял кружку, попробовал вино, затем сделал небольшой глоток, кружку поставил и, не глядя на женщину, коротко кивнул.
Она вернулась к прежнему занятию. А Мышелов принялся потихоньку потягивать вино, глядя в огонь и слушая его песню. В этой маленькой тихой комнате треск и гудение пламени казались весьма громкими и напоминали звучание человеческого голоса – молодого, страстного, быстрого, то веселого, то сердитого. Мышелов готов был поклясться, что слышит порой слова и целые фразы.
Постепенно он начал различать в пламени лица, вернее, одно лицо, которое все время меняло выражение, – лицо молодое, красивое, с подвижным ртом, то открытое и дружелюбное, то перекошенное завистью и злобой (в те мгновения, когда пламя зеленело), то искаженное до неузнаваемости, словно размытое потоками нагретого огнем воздуха. Мышелову даже померещилось раза два, что по ту сторону очага и впрямь сидит какой-то человек, который то приподнимется, чтобы взглянуть на него сквозь пламя, то снова сядет. Его подмывало встать и посмотреть, так ли это, но он сдержался.
Странно, но лицо это казалось Мышелову знакомым, хотя, как он ни ломал голову, вспомнить его не смог. В конце концов он оставил эти попытки и вновь начал слушать голос огня, стараясь совместить движения губ пляшущего в огне лица с воображаемыми словами.
Тут матушка Грам вновь встала и, поклонившись, попятилась. В дверь вошла леди, нижняя половина лица которой была прикрыта красно-коричневым плащом, но Мышелов узнал переливающиеся золотом зеленые глаза и встал. Сиф кивнула матушке Грам и двум шлюхам, подошла к столу Мышелова, бросила свой плащ поверх его плаща и села на третий стул. Он налил ей вина, наполнил свою кружку и тоже сел. Они выпили. Некоторое время она молча смотрела на него.
А потом…
– Вы видели лицо в огне, слышали голос? – спросила она.
Глаза Мышелова расширились, и он, напряженно глядя на нее, кивнул.
– А догадались ли вы, почему лицо кажется знакомым? Он быстро покачал головой и, весьма заинтригованный, подался вперед с выжидательным выражением в глазах.
– Оно похоже на ваше, – уверенно сказала она.
У Мышелова отвисла челюсть. А ведь и правда! Это лицо напоминало его собственное – только моложе, гораздо моложе. Порой он и теперь видел себя таким в зеркале – когда бывал в состоянии самовлюбленности и самодовольства и не замечал следов возраста.
– А почему это так, вы знаете? – спросила она, тоже напрягшись.
Он покачал головой. Сиф расслабилась.
– И я не знаю, – сказала она. – Думала, вдруг вы… Я заметила сходство сразу, когда увидела вас в «Серебряном Угре», но откуда оно – это тайна из тайн, которой нам пока не разгадать.
– Льдистый мне кажется просто гнездилищем тайн, – веско сказал Мышелов, – и не последняя из них – ваше отречение от нас с Фафхрдом.
Она кивнула, выпрямилась и сказала:
– В таком случае, думаю, сейчас самое время рассказать вам, почему Афрейт и я так уверены, что вторжение минголов на Льдистый состоится, а весь остальной совет в это не верит. Не так ли?
Он энергично кивнул и улыбнулся.
– Однажды, почти год назад, – сказала она, – мы с Афрейт прогуливались в холмах к северу от города, как повелось у нас с детства. Мы горевали о былой славе Льдистого и ушедших или забытых людьми богах и высказывали желание, чтобы они вернулись и остров наш обрел надежных защитников, умеющих предвидеть опасности. Был конец весны, время неустойчивой погоды и переменчивых ветров, когда солнце то блещет, то скрывается за облаками. И, поднявшись на отлогий склон, мы увидели вдруг в вересковых зарослях юношу, который лежал на спине с закрытыми глазами и запрокинутой головой, то ли мертвого, то ли умирающего от истощения, – как будто его выбросило на берег гигантской волной какого-то невообразимо сильного шторма.
На нем была простая домотканая туника, весьма поношенная, на ногах – грубые стоптанные сандалии с истрепанными ремешками, старенький пояс на талии с изображениями каких-то чудовищ, но я с первого взгляда догадалась, что это – бог.
Я поняла это по трем признакам. По иллюзорности его плоти – тело можно было потрогать рукой, но сквозь него слегка просвечивал вереск. По божественной красоте – лицо его было.., сама страсть, невзирая на спокойствие смерти в чертах. И по чувству преклонения, которое вспыхнуло вдруг в моем сердце.
Поняла я это также и по поведению Афрейт, которая, как и я, сразу опустилась рядом с ним на колени, только с другой стороны, – правда, двигалась она как-то неестественно, для чего, как выяснилось потом, имелась самая поразительная причина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Мышелов одарил его хмурым взглядом и молча шагнул к двери. Матушка Грам сердито глянула на него из-под косматых бровей. Он ответил ей тем же. Илхтмарец пожал плечами.
Матушка Грам встала со стула и пропустила его в заднюю комнату. Проходя мимо ведьмы, Мышелов обернулся и с холодным высокомерием коротко улыбнулся илтхмарцу. Один из островитян поднял черную ладью и, не поднимая склоненной над доской головы, словно бы пребывая в глубокой задумчивости, бросил в их сторону внимательный взгляд.
В задней комнате горел огонь, его света едва хватало, чтобы видеть, куда идешь. Большой очаг – каменная плита по пояс высотой – располагался в самом ее центре. В низкий потолок над ним был вделан огромный медный дымоход – с днища какого только корабля была снята эта медь, подумал Мышелов, – куда и утекала, извиваясь, тонкая струйка дыма. В комнате стояли несколько маленьких, исцарапанных столов, стулья, в стене виднелась еще одна дверь.
Боком к нему на краю очага сидели рядышком две женщины, привлекательные, но имевшие несколько потасканный вид. Одну из них Мышелов уже видел днем и принял за проститутку. Таковое его мнение вполне подтвердили сейчас их вызывающие наряды и красные чулки на одной из девиц.
Мышелов подошел к столу в сторонке от них, бросил плащ на один стул и сел на другой, так, чтобы видны были обе двери. И, сплетя пальцы рук, невозмутимо уставился в огонь.
Матушка Грам, повернувшись ко всем троим спиной, вернулась на свое место в дверях.
Одна из веселых девиц следила за огнем, время от времени подбрасывая в него плавник, отчего пламя начинало гудеть и становилось то синим, то зеленым, и колючие черные ветки, которые вспыхивали жарко-оранжевым цветом и с треском стреляли искрами. Вторая девица, растопырив пальцы, плела из черного шнурка кошачью колыбельку. Мышелов то и дело посматривал, отводя взгляд от огня, на ее незатейливое рукоделье.
Женщины как будто не обращали на него внимания, но через некоторое время та, что следила за огнем, встала, принесла на его стол кувшин и две кружки, налила в одну из них вина и выжидательно посмотрела на Мышелова.
Он взял кружку, попробовал вино, затем сделал небольшой глоток, кружку поставил и, не глядя на женщину, коротко кивнул.
Она вернулась к прежнему занятию. А Мышелов принялся потихоньку потягивать вино, глядя в огонь и слушая его песню. В этой маленькой тихой комнате треск и гудение пламени казались весьма громкими и напоминали звучание человеческого голоса – молодого, страстного, быстрого, то веселого, то сердитого. Мышелов готов был поклясться, что слышит порой слова и целые фразы.
Постепенно он начал различать в пламени лица, вернее, одно лицо, которое все время меняло выражение, – лицо молодое, красивое, с подвижным ртом, то открытое и дружелюбное, то перекошенное завистью и злобой (в те мгновения, когда пламя зеленело), то искаженное до неузнаваемости, словно размытое потоками нагретого огнем воздуха. Мышелову даже померещилось раза два, что по ту сторону очага и впрямь сидит какой-то человек, который то приподнимется, чтобы взглянуть на него сквозь пламя, то снова сядет. Его подмывало встать и посмотреть, так ли это, но он сдержался.
Странно, но лицо это казалось Мышелову знакомым, хотя, как он ни ломал голову, вспомнить его не смог. В конце концов он оставил эти попытки и вновь начал слушать голос огня, стараясь совместить движения губ пляшущего в огне лица с воображаемыми словами.
Тут матушка Грам вновь встала и, поклонившись, попятилась. В дверь вошла леди, нижняя половина лица которой была прикрыта красно-коричневым плащом, но Мышелов узнал переливающиеся золотом зеленые глаза и встал. Сиф кивнула матушке Грам и двум шлюхам, подошла к столу Мышелова, бросила свой плащ поверх его плаща и села на третий стул. Он налил ей вина, наполнил свою кружку и тоже сел. Они выпили. Некоторое время она молча смотрела на него.
А потом…
– Вы видели лицо в огне, слышали голос? – спросила она.
Глаза Мышелова расширились, и он, напряженно глядя на нее, кивнул.
– А догадались ли вы, почему лицо кажется знакомым? Он быстро покачал головой и, весьма заинтригованный, подался вперед с выжидательным выражением в глазах.
– Оно похоже на ваше, – уверенно сказала она.
У Мышелова отвисла челюсть. А ведь и правда! Это лицо напоминало его собственное – только моложе, гораздо моложе. Порой он и теперь видел себя таким в зеркале – когда бывал в состоянии самовлюбленности и самодовольства и не замечал следов возраста.
– А почему это так, вы знаете? – спросила она, тоже напрягшись.
Он покачал головой. Сиф расслабилась.
– И я не знаю, – сказала она. – Думала, вдруг вы… Я заметила сходство сразу, когда увидела вас в «Серебряном Угре», но откуда оно – это тайна из тайн, которой нам пока не разгадать.
– Льдистый мне кажется просто гнездилищем тайн, – веско сказал Мышелов, – и не последняя из них – ваше отречение от нас с Фафхрдом.
Она кивнула, выпрямилась и сказала:
– В таком случае, думаю, сейчас самое время рассказать вам, почему Афрейт и я так уверены, что вторжение минголов на Льдистый состоится, а весь остальной совет в это не верит. Не так ли?
Он энергично кивнул и улыбнулся.
– Однажды, почти год назад, – сказала она, – мы с Афрейт прогуливались в холмах к северу от города, как повелось у нас с детства. Мы горевали о былой славе Льдистого и ушедших или забытых людьми богах и высказывали желание, чтобы они вернулись и остров наш обрел надежных защитников, умеющих предвидеть опасности. Был конец весны, время неустойчивой погоды и переменчивых ветров, когда солнце то блещет, то скрывается за облаками. И, поднявшись на отлогий склон, мы увидели вдруг в вересковых зарослях юношу, который лежал на спине с закрытыми глазами и запрокинутой головой, то ли мертвого, то ли умирающего от истощения, – как будто его выбросило на берег гигантской волной какого-то невообразимо сильного шторма.
На нем была простая домотканая туника, весьма поношенная, на ногах – грубые стоптанные сандалии с истрепанными ремешками, старенький пояс на талии с изображениями каких-то чудовищ, но я с первого взгляда догадалась, что это – бог.
Я поняла это по трем признакам. По иллюзорности его плоти – тело можно было потрогать рукой, но сквозь него слегка просвечивал вереск. По божественной красоте – лицо его было.., сама страсть, невзирая на спокойствие смерти в чертах. И по чувству преклонения, которое вспыхнуло вдруг в моем сердце.
Поняла я это также и по поведению Афрейт, которая, как и я, сразу опустилась рядом с ним на колени, только с другой стороны, – правда, двигалась она как-то неестественно, для чего, как выяснилось потом, имелась самая поразительная причина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58