Соленая Гавань претерпела некоторый ущерб от землетрясения, а еще больше – от возникших по этой причине пожаров. Зал Совета уцелел, но таверна «Соленая Селедка» вместе с «Огненным логовом» сгорела дотла. («Бог Локи, конечно, был разрушителем, – заметил Мышелов, – особенно, где дело касалось его основного атрибута, огня». «То был мерзкий притон», – высказал свое мнение Гронигер.) В Холодной Гавани рухнули три дома, по счастью, пустых, поскольку все в это время принимали участие в демонстрации сил. Жители Соленой Гавани отправились домой на следующий день, и носилки пригодились им, чтобы нести Фафхрда.
– Таким образом, ими попользовался еще один смертный, кроме девочек, – сказала Афрейт.
– Мне мерещились и другие пассажиры, – признался Фафхрд, – правда, я был в лихорадке.
Но о чем говорилось больше всего, так это о денежном дефиците, и строились планы, как его уменьшить. Скор нашел временную работу для себя и остальных берсерков по сбору плавника на Костяном берегу, на коем, увы, не оказалось ожидаемого изобилия обломков мингольских кораблей. Фафхрд предложил отправить часть своих людей на «Бродяге» в Уул-Плерн за грузом хорошего дерева. («Когда совсем поправишься – пожалуйста», – сказала Афрейт.) Команда Мышелова под началом Пшаури занялась рыбной ловлей и кормила оба экипажа, даже порой оставался излишек на продажу. Удивительно, хотя, может быть, и не очень, но грандиозные трофеи, добытые рыбаками во время великого лова, несмотря на засолку, протухли и стали вонять хуже дохлой медузы, так что их пришлось сжечь. (Сиф сказала: "Я же вам говорила, тот косяк наколдовал Кхахкт – и потому это была отчасти иллюзия, а не рыба, хоть она и выглядела настоящей.) Они с Афрейт продали «Фею» за малые деньги Рилл и Хильзе; эта парочка, прокатившись на «Бродяге», приобрела, как ни странно, вкус к морским плаваниям, и обе профессионалки зарабатывали теперь на жизнь рыбной ловлей, хотя не брезговали на досуге обратиться к прежнему ремеслу. Как раз в этот вечер Хильза отправилась с матушкой Грам на ночной лов. Даже для врага настали тяжелые времена. Через три недели после изгнания минголов в порт Соленой Гавани пришли два их рейдера из тех трех, что бежали в страхе на юг, – в весьма плачевном состоянии, побитые штормами, без крошки продовольствия на борту. Команда одного дошла с голодухи до того, что съела священного жеребца, а команда другого, утратив вместе с безумием и фанатичную гордыню, продала своего коня «мэру» Бомару, которому возжелалось быть единственным островитянином (или «чужестранцем»), имеющим собственную лошадь, и который преуспел лишь в том, что при первой же попытке на ней проехаться сломал себе шею. (Пшаури заметил: "Он был – мир его праху – довольно самонадеянным человеком. Пытался отобрать у меня командование «Морским Ястребом».).
Гронигер заявил, что Льдистому, имея в виду главным образом Совет, приходится столь же тяжко, как и любому другому. Прямодушный корабельный мастер, с виду еще более недоверчивый, чем до всех этих сверхъестественных, колдовских событий, считал своим долгом держаться с Афрейт и Сиф весьма жестко и отмалчивался относительно дальнейших отчислений из казны Совета на оборону Льдистого. (На самом деле он был теперь их лучшим другом среди советников, но сварливый нрав свой менять не собирался.).
– Золотой-то кубик справедливости, – с укором напомнил он Сиф, – теперь и вовсе не вернешь!
Она только улыбнулась. Афрейт подала горячий вздрог, нововведение на Льдистом, ибо они решили в связи с назначенным на завтра отплытием закончить вечер пораньше.
– Может, и вернешь, – сказал Скор. – Мне кажется, что с той стороны острова все рано или поздно прибивается к Костяному берегу.
– А то давайте нырнем за ним, – предложил Пшаури.
– Что? И уголек-Локи вместе с ним достанем? – усмехнулся Мышелов. Он посмотрел на Гронигера. – Снова тогда заделаетесь одурманенным служителем бога, вы, старый атеист!
– Всякое бывает, – отпарировал тот. – По словам Афрейт, я был еще и троллем-великаном. Но вот он я, перед вами.
– Сомневаюсь, что вы его найдете, сколько ни ныряй, – тихо сказал Фафхрд, не сводя глаз с кожаного чехольчика на своем еще перевязанном обрубке. – Я думаю, что уголек-Локи исчез из Невона, и с ним вместе исчезло много чего другого – ваш усмиритель, например, после того, как сделал свое дело (Локи любит золото), и призрак-Один – с тем, что ему принадлежало.
Рилл, сидевшая с ним рядом, коснулась его кожаного чехольчика своей обожженной рукой, которая заживала почти столь же долго, как и его рана. Из-за этого меж ними возникло определенного рода взаимопонимание.
– Вы будете носить крюк? – спросила она.
Он кивнул.
– Или гнездо для всяких штучек – ложек, вилок, инструментов.
Старик Урф, прихлебывая дымящийся вздрог, сказал:
– Странно, как тесно связаны были эти два бога, так, что когда один исчез, пришлось уйти и второму.
– Когда мы с Сиф наткнулись на них в первый раз, мы подумали, что это один человек, – объяснила ему Афрейт.
– Мы спасли им жизнь, – заявила Сиф. – И в общем-то были для них обоих весьма гостеприимными хозяевами. Она встретилась глазами с ухмыляющейся Рилл.
– Спасая самоубийцу, берешь на себя ответственность, – сказала Афрейт, устремив взгляд на обрубок Фафхрда. – Если он при следующей попытке захватит с собой еще кого-нибудь, считай, это твоих рук дело.
– Что-то вы печальны нынче, леди Афрейт, – покачал головой Мышелов, – и рассуждаете очень странно. Отправляясь в путь в таком настроении, рискуешь залететь неведомо куда, а, Фафхрд? Мы вот отправились в путь капитанами, а теперь, кажется, становимся купцами. Что же дальше? Станем банкирами? Или пиратами?
– Становись кем хочешь, – сказала Сиф многозначительно, – только помни, что Пшаури и все твои люди остаются у Совета в заложниках.
– Как и мои останутся, пока я буду искать лес, – сказал Фафхрд. – Самые зеленые и высокие сосны – в Уул-Плерне.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58