– Я, – говорит графиня, – догадалась, что это, может быть, сам он идёт на расправу с моим сорванством, но притворилась, что не замечаю его появления, и продолжала смотреть в книгу. Это его, конечно, немножко затрудняло, и я этим пользовалась. Он не дошёл до меня на кадетскую дистанцию, то есть шагов на шесть, и остановился. Я все продолжаю сидеть и гляжу в мою книгу, а сама вижу, что он все стоит и тихо потирает свои как будто зябнущие руки… Мне стало жалко старика; и я перевернула листок и как бы невзначай взглянула в его сторону. Посмотрела на него, но не тронулась с места, делая вид, как будто я не подозреваю, что это сам он. Это было для меня тем более удобно, что он был в одной лёгкой ряске и каком-то колпачке.
Увидав, что я смотрю на него (продолжаю словами графини), он пристально вперил в меня свои проницательные серые глазки и проговорил мягким, замирающим полушёпотом:
“Чем могу вам служить?”
“Мне нужно видеть владыку”, – отвечала я, по-прежнему не оставляя своего места и своей книги.
“Я тот, кого вы желаете видеть”.
“А, в таком случае я прошу у вашего высокопреосвященства благословения и извинения, что я вас так настойчиво беспокою”.
И, бросив на стол свой волюм, я подошла под благословение: он благословил и торопливо спрятал руку, как бы не желая, чтобы я её поцеловала; но на моё извинение не ответил ни слова, а продолжал стоять столбушком.
“О, нет же, – подумала я себе, – так в свете не водится: объяснение в подобной позиции мне неудобно”, – и я, отодвинув от стола своё кресло, пригласила его преосвященство сесть на диван.
Он моргнул раза два глазами и проговорил:
“Я вас слушаю”.
“Нет, – отвечала я, – вы извините меня, владыко: я не могу так с вами говорить. Это неудобно, чтобы я сидела, а вы меня слушали стоя. Усердно вас прошу присесть и сидя меня выслушать”.
При этом я, как бы опасаясь за его слабость, позволила себе подвести его за локоть к дивану.
Он не сопротивлялся и сел на диван, а я на кресло.
Мы оба, казалось, были изрядно взволнованы – я его невниманием, а он моим нахальством, и оба несколько времени молчали.
Я начала первая и, скоро овладев собою, рассказала ему, кажется, о всех главнейших обидах, какие терпят от его попа мои крестьяне; я просила во что бы то ни стало взять от нас этого обиралу и дать вместо него в моё село лучшего человека.
Во время всего моего рассказа я наблюдала владыку и видела, что он решил себе ни за что не исполнить моей просьбы. И тут моя врождённая отцовская вспыльчивость сказалась во мне до того решительно, что я способна была наговорить ему таких вещей, о которых, конечно, сама после бы жалела. Но я собрала все свои силы и ждала ответа, который последовал поспешно и, по моим понятиям, в высшей степени возмутительно.
Он опять начал потирать свои руки, взмахнул веками, а потом опять их опустил и опять взмахнул, и тогда только заговорил с медлительными расстановками:
“Я получил… ваши письма…”
Воспользовавшись первою паузою, я заметила, что “сомневалась в судьбе моих писем и очень рада, что они дошли по назначению”. А в сущности это меня ещё более бесило.
“Да, они дошли, – продолжал он, – я опасаюсь, что вы вовлечены в заблуждение…”
“О, будьте покойны, владыко, я не заблуждаюсь: все, что я вам писала и что теперь говорю, – это сущая правда”.
“На духовенство… часто клевещут”.
“Очень может быть, но я сама была свидетельницею многих поступков этого нечестного человека”.
При словах “нечестный человек” владыка опять взмахнул веками и, остановив на мне свои серые глаза, укоризненно молчал. Но видя, что я смотрю ему в упор, и, может быть, заметив, что во мне хватит терпения пересмотреть и перемолчать его, он произнёс:
“И при собственном видении… все ещё возможна… ошибка”.
“Нет, извините, владыко, я знаю, что в том, о чем я вам говорю, нет ошибки”.
Он опять замолчал и потом произнёс:
“Но я должен быть… в этом удостоверен”.
“Что же вам угодно будет считать достаточным удостоверением?”
“Я велю спросить благочинного… и тогда распоряжусь”.
“Но это будет не скоро, и, вы простите меня, я не думаю, чтобы благочинный, его родственник, был более достоверным свидетелем, чем я, дочь человека, известную правдивость которого ценил государь, или чем мои крестьяне, страдающие от попа-лихоимца”.
От последнего слова владыка пошевелился и, как бы желая встать, прошептал:
“Я чту память вашего родителя, но… дела должны идти в своём порядке”.
“Так дайте хотя средство унять его как-нибудь, пока это дело будет переходить свои несносные порядки!” – сказала я, чувствуя, что более не могу, да и не хочу владеть собою…
“Прикажите сказать ему… моим именем, что мне… о нем доложено”.
“Для него ничего не значит ваше имя”.
Владыка остановил свои ручки, но терпеливо ответил:
“Это… не может быть”.
“Нет, извините: я не приучена лгать, и если я вам это говорю, то это именно так и есть. Я ему давно говорила, что буду вам жаловаться, но он отвечал: “Владыка нам ни шьёт, ни порет, а нам пить-есть надо”.
И только что я это проговорила, как тихий голос владыки исчез и угасший взгляд его загорелся: он пристально воззрился на меня во все глаза и, точно вырастая с дивана, как выдвижной великан в цирке, произнёс звучным, сильным и полным голосом:
“Он вам это сказал?!”
“Да, – отвечала я, – он сказал: “владыка нам ни шьёт, ни порет…”
И не успела я повторить всей фразы, как в дрожащей руке владыки судорожно зазвенел серебряный колокольчик, и… я через полчаса могла со станции железной дороги послать в деревню известие, что корыстолюбивый поп от нас уже взят.
Этот незначительный случай, я думаю, может показать, с одной стороны, что наши владыки очень осторожны в своих расправах с духовенством и склонны к решительным мерам только тогда, когда узнают о недостатке субординационной почтительности в иерархии. С другой же стороны, отсюда можно видеть, что при всей прозорливости наших епископов, каковою, по мнению многих, особенно отличался сейчас упомянутый святитель, и они, эти высокоблагодатные люди, все-таки могут погрешать и быть жертвами своей доверчивости. Так это и случилось в рассказанном мною случае. Корыстолюбивый поп, виновный во множестве дурных поступков, не виноват был только в том, что ему навязала приведённая в азарт графиня: он никогда не говорил погубивших его слов, что “владыка ему ни шьёт, ни порет”.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Однако, если бы предшествовавший случай был поставлен в вину владыке, который так незаметно попал в женские сети, то не надо забывать, что этих опасных сетей иногда не избегали даже и такие святые, которые творили чудеса ещё заживо. Но зато у нас известны и другие епископы, которых никакие жены не могли уловить в свои сети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39