А между тем вина достать хотелось во что бы то ни стало, и желание это было исполнено.
Ехавший впереди тарантас вдруг остановился, и три молодые человека в самых почтительных позах явились у дверец архиерейской кареты.
Владыка выглянул и, увидев стоявшего перед ним с рукою у козырька кавалериста, вопросил:
– По какой это причине мы стали?
– Здесь, ваше преосвященство, в обычае: на этом месте все останавливаются.
– А по какой причине такой обычай?
– Тут, кто имеет с собою запас, всегда тосты пьют.
– Вот те на! А по какой же это причине?
– С этого места… были замечены первые месторождения руд, обогативших отечественную промышленность.
– Это резент! – ответил владыка, – если сие справедливо, то я такому обычаю не противник. – И, открыв у себя за спиною в карете форточку, через которую он мог отдавать приказания помещавшемуся в заднем кабриолете Сэмэну, скомандовал:
– Сэмэн, шипучего!
Сэмэн открыл свои запасы, пробка хлопнула, и компания, распив бутылку шампанского, поехала далее.
Но проехали ещё вёрст десять, и опять тарантас стал, а у окна архиерейской кареты опять три молодца, предводимые офицером с рукою у козырька.
Владыка снова выглянул и спрашивает:
– Теперь по какой причине стали?
– Опять важное место, ваше преосвященство.
– А по какой причине оно важно?
– Здесь Пугачёв проходил, ваше преосвященство, и был разбит императорскими войсками.
– Резент, и хотя факт сомнителен, чтобы это было здесь, но тем не менее, Сэмэн, шипучего!
Прокатили ещё, и опять тарантас стоит, а молодые люди снова у окна кареты.
– Ещё по какой причине стали? – осведомляется владыка.
– Надо тост выпить, ваше преосвященство.
– А по какой причине?
– Здесь, ваше преосвященство, самая высокая сосна во всем уезде.
– Резент, и хотя факт совершенно не достоверен, но, Сэмэн, шипучего!
Но “Сэмэн” не ответил, а звавший его владыка, глянув в форточку, всплеснул руками и воскликнул:
– Ахти мне! мой Сэмэн отвалился!
Происшествие случилось удивительное: за каретою действительно не было не только Сэмэна, но не было и всего заднего кабриолета, в котором помещалась эта особа со всем, что под оную было подсунуто.
Молодые люди были просто поражены этим происшествием, но владыка, определив значение факта, сам их успокоил и указал им, что надо делать.
– Ничего, – сказал он, – это событие естественно. Сэмэн отвалился по той причине, что карета и вся скоро развалится. Поищите его поскорее по дороге, не зашибся ли!
Тарантас поскакал назад искать отвалившегося Сэмэна, которого и нашли всего версты за две, совершенно целого, но весь бывший под ним запас шипучего исчез, потому что бутылки разбились при падении кабриолета.
Насилу кое-как прицепили этот кабриолет на задние долгие дроги тарантаса, а Сэмэна усадили на козлы и привезли обратно к владыке, который тоже не мог не улыбаться по поводу всей этой истории и, тихо снося довольно грубое ворчание отвалившегося Сэмэна, уговаривал его:
– Ну, по какой причине так гневаться? Кто виноват, что карета напъянилась.
По таком финале поезд достиг города, где сопровождавшие владыку молодые люди озаботились тщательно укрепить кабриолет Сэмэна к карете и здесь, прощаясь с преосвященным Н–м, испросили у него прощения за свою вчерашнюю шалость.
– Бог простит, Бог простит, – отвечал владыка. – Ребята добрые, я вас полюбил и угощал за то, что согласно живёте.
– Но, владыка… вы сами так снисходительны и добры… Мы вас никогда не забудем.
– Ну вот! петушки хвалят кукука за то, что хвалит он петушков. Меня помнить нечего: умру – одним монахом поменеет, и только. А вы помните того, кто велел, чтобы все мы любили друг друга.
И с этим молодёжь рассталась с добрым старцем навсегда.
Кажется, по осени того же года старший из этих трех братьев, необыкновенно хорошо передававший maniere de parler епископа Н–та, войдя с приезда в свой кабинет, где были в сборе короткие люди дома, воскликнул:
– Грустная новость, господа!
– Что такое?
– Сэмэн больше уже не даст петушкам шипучего! – сказал он, подражая интонации преосвященного Н–та.
– А по какой причине? – вопросили его в тот же голос.
– Милый старичок наш умер – вот нумер газеты, читайте.
В газете действительно стояло, что преосвященный Н–т скончался, и скончался в дороге. Вероятно, при нем был его “Сэмэн”, но как о малых людях, состоящих при таких особах, не говорится, то о нем не упоминалось. Впрочем, хотя все это было сказано по-казённому, но, однако, не обошлось без теплоты, вероятно совсем не зависевшей от хроникёра. Сказано было о каком-то сопровождавшем владыку протоиерее, которому добрый старец, умирая, устно завещал употребить на доброе дело всё те же пресловутые триста рублей, “нажитые им честным трудом” и составлявшие все оставленное этим архиепископом наследство. Деньги эти он всегда носил при себе, и они оказались в его подряснике.
Как он их “нажил честным трудом”, это остаётся не выяснено, но некто, знавший покойника, полагает, что, вероятно, он получил их за сделанный им когда-то перевод какой-то учёной греческой книги.
Наступник этого ласкового и снисходительного епископа, ездившего в ветхой карете и читавшего на сон грядущий сатиры Щедрина, кажется, не имел никаких поводов жаловаться, что предместник его сдал ему епархию в беспорядке. Она, подобно многим частям русского управления, умела прекрасно управляться сама собою, к чему русские люди, как известно, отменно способны, если только тот, кто ими правит, способен убедить их, что он им верит и не хочет докучать им на всякий шаг беспокойною подозрительностью.
За сим, сказав мир праху и добрую память доброму старцу, перейдём к лицам тоже добрым, но гораздо более тонким и политичным.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Есть очень распространённое, но совершенно ложное мнение, будто наши архиереи все зауряд люди крутые и неподатливые, будто они совсем безжалостны к скорбям и нуждам мирских человеков. Такое давно сложившееся, но, как я смею думать, неосновательное или по крайней мере слишком одностороннее мнение особенно раздражительно выразилось в последнее время, то есть именно в то время, когда представительство церкви, по-видимому, как будто начало сознавать необходимость не раздражать более против себя русское общество и без того раздражённое до весьма искренней неприязни к духовенству.
Новый повод к самым сильным раздражениям был дан в 1878 году, и причиною к нему было так называемое в газетах неожиданное “фиаско брачного вопроса в св. синоде”.
Синодальные суждения по этому ноющему вопросу русской жизни далеко не вполне известны всему обществу, которое должно было довольствоваться только краткими “резюме”, а в них для него не было ничего утешительного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Ехавший впереди тарантас вдруг остановился, и три молодые человека в самых почтительных позах явились у дверец архиерейской кареты.
Владыка выглянул и, увидев стоявшего перед ним с рукою у козырька кавалериста, вопросил:
– По какой это причине мы стали?
– Здесь, ваше преосвященство, в обычае: на этом месте все останавливаются.
– А по какой причине такой обычай?
– Тут, кто имеет с собою запас, всегда тосты пьют.
– Вот те на! А по какой же это причине?
– С этого места… были замечены первые месторождения руд, обогативших отечественную промышленность.
– Это резент! – ответил владыка, – если сие справедливо, то я такому обычаю не противник. – И, открыв у себя за спиною в карете форточку, через которую он мог отдавать приказания помещавшемуся в заднем кабриолете Сэмэну, скомандовал:
– Сэмэн, шипучего!
Сэмэн открыл свои запасы, пробка хлопнула, и компания, распив бутылку шампанского, поехала далее.
Но проехали ещё вёрст десять, и опять тарантас стал, а у окна архиерейской кареты опять три молодца, предводимые офицером с рукою у козырька.
Владыка снова выглянул и спрашивает:
– Теперь по какой причине стали?
– Опять важное место, ваше преосвященство.
– А по какой причине оно важно?
– Здесь Пугачёв проходил, ваше преосвященство, и был разбит императорскими войсками.
– Резент, и хотя факт сомнителен, чтобы это было здесь, но тем не менее, Сэмэн, шипучего!
Прокатили ещё, и опять тарантас стоит, а молодые люди снова у окна кареты.
– Ещё по какой причине стали? – осведомляется владыка.
– Надо тост выпить, ваше преосвященство.
– А по какой причине?
– Здесь, ваше преосвященство, самая высокая сосна во всем уезде.
– Резент, и хотя факт совершенно не достоверен, но, Сэмэн, шипучего!
Но “Сэмэн” не ответил, а звавший его владыка, глянув в форточку, всплеснул руками и воскликнул:
– Ахти мне! мой Сэмэн отвалился!
Происшествие случилось удивительное: за каретою действительно не было не только Сэмэна, но не было и всего заднего кабриолета, в котором помещалась эта особа со всем, что под оную было подсунуто.
Молодые люди были просто поражены этим происшествием, но владыка, определив значение факта, сам их успокоил и указал им, что надо делать.
– Ничего, – сказал он, – это событие естественно. Сэмэн отвалился по той причине, что карета и вся скоро развалится. Поищите его поскорее по дороге, не зашибся ли!
Тарантас поскакал назад искать отвалившегося Сэмэна, которого и нашли всего версты за две, совершенно целого, но весь бывший под ним запас шипучего исчез, потому что бутылки разбились при падении кабриолета.
Насилу кое-как прицепили этот кабриолет на задние долгие дроги тарантаса, а Сэмэна усадили на козлы и привезли обратно к владыке, который тоже не мог не улыбаться по поводу всей этой истории и, тихо снося довольно грубое ворчание отвалившегося Сэмэна, уговаривал его:
– Ну, по какой причине так гневаться? Кто виноват, что карета напъянилась.
По таком финале поезд достиг города, где сопровождавшие владыку молодые люди озаботились тщательно укрепить кабриолет Сэмэна к карете и здесь, прощаясь с преосвященным Н–м, испросили у него прощения за свою вчерашнюю шалость.
– Бог простит, Бог простит, – отвечал владыка. – Ребята добрые, я вас полюбил и угощал за то, что согласно живёте.
– Но, владыка… вы сами так снисходительны и добры… Мы вас никогда не забудем.
– Ну вот! петушки хвалят кукука за то, что хвалит он петушков. Меня помнить нечего: умру – одним монахом поменеет, и только. А вы помните того, кто велел, чтобы все мы любили друг друга.
И с этим молодёжь рассталась с добрым старцем навсегда.
Кажется, по осени того же года старший из этих трех братьев, необыкновенно хорошо передававший maniere de parler епископа Н–та, войдя с приезда в свой кабинет, где были в сборе короткие люди дома, воскликнул:
– Грустная новость, господа!
– Что такое?
– Сэмэн больше уже не даст петушкам шипучего! – сказал он, подражая интонации преосвященного Н–та.
– А по какой причине? – вопросили его в тот же голос.
– Милый старичок наш умер – вот нумер газеты, читайте.
В газете действительно стояло, что преосвященный Н–т скончался, и скончался в дороге. Вероятно, при нем был его “Сэмэн”, но как о малых людях, состоящих при таких особах, не говорится, то о нем не упоминалось. Впрочем, хотя все это было сказано по-казённому, но, однако, не обошлось без теплоты, вероятно совсем не зависевшей от хроникёра. Сказано было о каком-то сопровождавшем владыку протоиерее, которому добрый старец, умирая, устно завещал употребить на доброе дело всё те же пресловутые триста рублей, “нажитые им честным трудом” и составлявшие все оставленное этим архиепископом наследство. Деньги эти он всегда носил при себе, и они оказались в его подряснике.
Как он их “нажил честным трудом”, это остаётся не выяснено, но некто, знавший покойника, полагает, что, вероятно, он получил их за сделанный им когда-то перевод какой-то учёной греческой книги.
Наступник этого ласкового и снисходительного епископа, ездившего в ветхой карете и читавшего на сон грядущий сатиры Щедрина, кажется, не имел никаких поводов жаловаться, что предместник его сдал ему епархию в беспорядке. Она, подобно многим частям русского управления, умела прекрасно управляться сама собою, к чему русские люди, как известно, отменно способны, если только тот, кто ими правит, способен убедить их, что он им верит и не хочет докучать им на всякий шаг беспокойною подозрительностью.
За сим, сказав мир праху и добрую память доброму старцу, перейдём к лицам тоже добрым, но гораздо более тонким и политичным.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Есть очень распространённое, но совершенно ложное мнение, будто наши архиереи все зауряд люди крутые и неподатливые, будто они совсем безжалостны к скорбям и нуждам мирских человеков. Такое давно сложившееся, но, как я смею думать, неосновательное или по крайней мере слишком одностороннее мнение особенно раздражительно выразилось в последнее время, то есть именно в то время, когда представительство церкви, по-видимому, как будто начало сознавать необходимость не раздражать более против себя русское общество и без того раздражённое до весьма искренней неприязни к духовенству.
Новый повод к самым сильным раздражениям был дан в 1878 году, и причиною к нему было так называемое в газетах неожиданное “фиаско брачного вопроса в св. синоде”.
Синодальные суждения по этому ноющему вопросу русской жизни далеко не вполне известны всему обществу, которое должно было довольствоваться только краткими “резюме”, а в них для него не было ничего утешительного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39