потом на нас донесёт дьякон, и мы должны будем отдать другую половину; а после донесёт поп, и нам уже и давать будет нечего. И тогда нас разведут, и дети наши будут и без прав и без состояния. А потому надо сберечь им что-нибудь одно. Надо дорожить существенным: сбережём им состояние.
– А права?
– Они их получат по образованию.
– А мы сами?
– Что же о нас?
– Мы не будем более мужем и женою.
– Мы будем тем, чем мы есть друг для друга и для наших детей, к которым нам пора возвратиться.
– Но… меня все тревожит…
– Что тебя ещё тревожит?
– Что о нас будут говорить? Тебя будут называть не женою моею, а…
Но дама не дала мужу договорить тяжёлого слова: она закрыла его губы своею ручкою и с доброю ласкою проговорила:
– Мы будем этому не доверять.
Муж поцеловал её руку, и оба они обняли друг друга и заплакали слезами, в которых смешались и горе и радость.
Так эта Ева без больших затруднений склонила своего Адама “не доверять” тому, что о них писали в губернских и столичных инстанциях, и оставила петербургского жадника без куша. Полцарства своего они никому не дали и ныне сидят на нем и преблагополучно господствуют. Их, разумеется, развели, и подписку с них взяли, и покаяние их, где надо, значилось. Все меры к прекращению их безнравственного сожительства были приняты, все страшные слова проговорены и прописаны, но разведённые супруги, держась совета, который ими, может быть, неверно и понят, все-таки никаким этим страстям “не доверяли” и поныне не доверяют, и бог их на доброй русской земле терпит. Семья их и до сих пор сохраняет свой прежний счастливый состав и мирное благоденствие, а недоверие их имеет столько заразительного, что все, их знающие, продолжают их посещать по-старому и даже сами совершенно не доверяют, что тут что-либо кем-нибудь изменено. Словом, все, что где-то, когда-то было постановлено об этих супругах, общественным доверием не пользуется. Только дьячка, по доносу которого возникла эта поучительная история, преосвященный Поликарп убрал в другое место, прежде чем сам скончался от того самого поветрия, которое мешало его этюдам в сократической форме. Одно, что изменилось, это то, что с тех пор разведённая семья увеличилась несколькими детьми, но это никому не мешает: местный сельский батюшка, в своей деревенской простоте, приходит их и молитвовать и крестить. Его сельскому необразованию и в голову не приходит показать свою важность, как умел это сделать, например, расхваленный “образцовый священник” петербургской Знаменской церкви, Александр Тимофеевич Никольский. Этот “образцовый священник”, как повествует изданная о нем похвальная книга, в похожих обстоятельствах упорно отказался помолиться над незамужнею родильницею. (Имя этой злополучной петербургской дамы, занесённое в записи о. Никольского, целиком пропечатано его усердными друзьями.) Он не только отказался идти к родильнице на двукратное приглашение, но не сдался в этом ни консистории, ни своему епископу. Это ему и поставлено в заслугу, хотя в деле этой дамы или девицы не только преосвященный митрополит Исидор, но даже его консисторские чиновники, конечно, были несравненно снисходительнее и человеколюбивее о. Никольского. Ему, очевидно, помешала его слишком большая начитанность: “представитель нового типа” упёрся в своём противлении потому, что знал сочинения Василия Кесарийского, где вычитал, будто “молитва назначена только для родильниц, состоящих в честном браке и в законе”. Осуждать “представителя нового типа” не будем: известно, что “многие книги в неистовство прелагают” (Деян., XXVI, 24) и за то “мертвецы суд приимут от написанных в книгах” (Апок., XX, 12). Только, к счастию нашему, обыкновенные наши священники, “семинарские простецы”, не имеющие широкой известности “представителей нового типа”, мало знают отеческие писания, в которых весьма легко запутаться. Зато они бывают проще и покладливее, что нам, при наших строгих на все правилах, весьма необходимо. Они у нас в своей священной простоте молятся над всякою родильницею, которая их позовёт, и даже совсем как бы “не доверяют”, что есть рождения незаконные. Может быть, это и большой грех, как настаивал на том о. Никольский, но надо надеяться, что бог простит им этот грех их неведения, а духовное начальство, как видно из книги об отце Никольском, давно этой ошибки духовенству в фальшь не ставит. А посему, читатель, если вы имеете неосторожность разделять довольно общее мнение, будто наши епископы по собственной охоте стремятся отяготить лежащие на нас бремена тяжкие и неудобоносимые, то поверьте, что это неосновательно. Поверьте, что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых “особ”, вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов, которые, к сожалению, большинству известны только с сухой, официальной их стороны. Человек же, как известно, наилучше познаётся в мелочах.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Показав отношение одного архиерея к мирянам, находившимся в затруднении по случаю расторжения их брака, я теперь покажу другого архиерея и других мирян в ещё более трудном и строгом моменте в брачном деле.
В некотором большом городе жил и теперь живёт крупный чиновник, Н. А. Е–в, человек почтённых лет, но с юношеским сердцем. Н. А. Е–ва любили все, кто его знал, и не любить его было трудно, так как он чрезвычайно обязательный и милый добряк. У него только два порока, или две слабости, из коих одну можно ему поставить даже и в добродетель: он большой хлопотун. Всю свою жизнь он за кого-нибудь просил или за кого-нибудь ручался, кого-нибудь вызволял из разного рода напастей, получая за это сам нередко более или менее чувствительные неприятности. Великое множество разнообразных несчастливцев считает его своим благодетелем, а он скорбит, что не может вызволить всех, потому что фонды его понизились и курс пал. Его беспрестанные за всех просьбы и поруки одним наскучили, а у других потеряли вес и значение. Лядащая мораль наших прожжённых дней такой сердечной докуки не терпит и не переносит.
В городе этого чудака прозвали: “Мать Софья о всех сохнет”, а в семейном кружке его зовут – “дядя Никс”, и мы удержим для него это последнее имя в нашем рассказе.
Дядя Никс был женат первым браком очень рано, на девице очень хорошего семейства, из рода владетельных князей К. Он был как нельзя более счастлив в этом браке, – жена его разделяла общую к нему симпатию и уважение и нежно его любила, но счастие их было непродолжительно; молодая женщина умерла родами, оставив мужу маленького сиротку.
Вдовец очутился в грустном и трудном положении – один с маленьким ребёнком, которого ни за что не хотел отдать из дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– А права?
– Они их получат по образованию.
– А мы сами?
– Что же о нас?
– Мы не будем более мужем и женою.
– Мы будем тем, чем мы есть друг для друга и для наших детей, к которым нам пора возвратиться.
– Но… меня все тревожит…
– Что тебя ещё тревожит?
– Что о нас будут говорить? Тебя будут называть не женою моею, а…
Но дама не дала мужу договорить тяжёлого слова: она закрыла его губы своею ручкою и с доброю ласкою проговорила:
– Мы будем этому не доверять.
Муж поцеловал её руку, и оба они обняли друг друга и заплакали слезами, в которых смешались и горе и радость.
Так эта Ева без больших затруднений склонила своего Адама “не доверять” тому, что о них писали в губернских и столичных инстанциях, и оставила петербургского жадника без куша. Полцарства своего они никому не дали и ныне сидят на нем и преблагополучно господствуют. Их, разумеется, развели, и подписку с них взяли, и покаяние их, где надо, значилось. Все меры к прекращению их безнравственного сожительства были приняты, все страшные слова проговорены и прописаны, но разведённые супруги, держась совета, который ими, может быть, неверно и понят, все-таки никаким этим страстям “не доверяли” и поныне не доверяют, и бог их на доброй русской земле терпит. Семья их и до сих пор сохраняет свой прежний счастливый состав и мирное благоденствие, а недоверие их имеет столько заразительного, что все, их знающие, продолжают их посещать по-старому и даже сами совершенно не доверяют, что тут что-либо кем-нибудь изменено. Словом, все, что где-то, когда-то было постановлено об этих супругах, общественным доверием не пользуется. Только дьячка, по доносу которого возникла эта поучительная история, преосвященный Поликарп убрал в другое место, прежде чем сам скончался от того самого поветрия, которое мешало его этюдам в сократической форме. Одно, что изменилось, это то, что с тех пор разведённая семья увеличилась несколькими детьми, но это никому не мешает: местный сельский батюшка, в своей деревенской простоте, приходит их и молитвовать и крестить. Его сельскому необразованию и в голову не приходит показать свою важность, как умел это сделать, например, расхваленный “образцовый священник” петербургской Знаменской церкви, Александр Тимофеевич Никольский. Этот “образцовый священник”, как повествует изданная о нем похвальная книга, в похожих обстоятельствах упорно отказался помолиться над незамужнею родильницею. (Имя этой злополучной петербургской дамы, занесённое в записи о. Никольского, целиком пропечатано его усердными друзьями.) Он не только отказался идти к родильнице на двукратное приглашение, но не сдался в этом ни консистории, ни своему епископу. Это ему и поставлено в заслугу, хотя в деле этой дамы или девицы не только преосвященный митрополит Исидор, но даже его консисторские чиновники, конечно, были несравненно снисходительнее и человеколюбивее о. Никольского. Ему, очевидно, помешала его слишком большая начитанность: “представитель нового типа” упёрся в своём противлении потому, что знал сочинения Василия Кесарийского, где вычитал, будто “молитва назначена только для родильниц, состоящих в честном браке и в законе”. Осуждать “представителя нового типа” не будем: известно, что “многие книги в неистовство прелагают” (Деян., XXVI, 24) и за то “мертвецы суд приимут от написанных в книгах” (Апок., XX, 12). Только, к счастию нашему, обыкновенные наши священники, “семинарские простецы”, не имеющие широкой известности “представителей нового типа”, мало знают отеческие писания, в которых весьма легко запутаться. Зато они бывают проще и покладливее, что нам, при наших строгих на все правилах, весьма необходимо. Они у нас в своей священной простоте молятся над всякою родильницею, которая их позовёт, и даже совсем как бы “не доверяют”, что есть рождения незаконные. Может быть, это и большой грех, как настаивал на том о. Никольский, но надо надеяться, что бог простит им этот грех их неведения, а духовное начальство, как видно из книги об отце Никольском, давно этой ошибки духовенству в фальшь не ставит. А посему, читатель, если вы имеете неосторожность разделять довольно общее мнение, будто наши епископы по собственной охоте стремятся отяготить лежащие на нас бремена тяжкие и неудобоносимые, то поверьте, что это неосновательно. Поверьте, что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых “особ”, вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов, которые, к сожалению, большинству известны только с сухой, официальной их стороны. Человек же, как известно, наилучше познаётся в мелочах.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Показав отношение одного архиерея к мирянам, находившимся в затруднении по случаю расторжения их брака, я теперь покажу другого архиерея и других мирян в ещё более трудном и строгом моменте в брачном деле.
В некотором большом городе жил и теперь живёт крупный чиновник, Н. А. Е–в, человек почтённых лет, но с юношеским сердцем. Н. А. Е–ва любили все, кто его знал, и не любить его было трудно, так как он чрезвычайно обязательный и милый добряк. У него только два порока, или две слабости, из коих одну можно ему поставить даже и в добродетель: он большой хлопотун. Всю свою жизнь он за кого-нибудь просил или за кого-нибудь ручался, кого-нибудь вызволял из разного рода напастей, получая за это сам нередко более или менее чувствительные неприятности. Великое множество разнообразных несчастливцев считает его своим благодетелем, а он скорбит, что не может вызволить всех, потому что фонды его понизились и курс пал. Его беспрестанные за всех просьбы и поруки одним наскучили, а у других потеряли вес и значение. Лядащая мораль наших прожжённых дней такой сердечной докуки не терпит и не переносит.
В городе этого чудака прозвали: “Мать Софья о всех сохнет”, а в семейном кружке его зовут – “дядя Никс”, и мы удержим для него это последнее имя в нашем рассказе.
Дядя Никс был женат первым браком очень рано, на девице очень хорошего семейства, из рода владетельных князей К. Он был как нельзя более счастлив в этом браке, – жена его разделяла общую к нему симпатию и уважение и нежно его любила, но счастие их было непродолжительно; молодая женщина умерла родами, оставив мужу маленького сиротку.
Вдовец очутился в грустном и трудном положении – один с маленьким ребёнком, которого ни за что не хотел отдать из дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39