Руки его, ладони опытного, умелого, все испытавшего любовника, скользили по нежной упругой коже, наслаждаясь ее прохладой и совершенством форм, лаская, дразня, проникая в самые укромные, потаенные уголки, заставляя стонать и вздрагивать от наслаждения. Сперва она пыталась сдерживать себя, даже продолжала сопротивляться, отталкивая, кусая и царапая его, но вот губы ее приоткрылись зовуще, и он понял, что Сатала отдалась ему вся, без остатка, на волю его и жажду.
Поцелуй ее был сперва робким и неумелым, и он с изумлением вспомнил, что Сатала была девственницей. Но это не остановило ни его, ни ее саму. Под напором огненной страсти Друзилла таяла, тело ее отзывалось на малейшие прикосновения, жадно требовало новых и новых ласк.
— Да… — шептали пересохшие губы. — Да, Блейд, да…
Он не помнил, как избавились они от остатков одежды… Казалось, все земное попросту испарилось, сгорело в горниле желания, и ничто больше не могло помешать их телам устремиться друг к другу.
Но вот настойчивый пыл его сменился томной нежностью, и Сатала, с чуткостью женщины, рожденной для любви, отозвалась мгновенно. Поцелуи их сделались более продолжительными, искусными, ласки — изощренными и мучительными. Она училась на ходу, и воистину у Блейда еще не было более прекрасной и способной, ученицы.
Наконец Сатала застонала под ним, бедра ее призывно поднялись ему навстречу, и он ответил на ее зов.
Она чуть слышно всхлипнула, когда он проник в нее, но то был крик боли пополам с наслаждением, и вскоре она застонала в сладостной истоме, соединяясь с возлюбленным в древнем, как мир, танце.
Тела их, переплетенные, ставшие единой плотью, двигались слитно, в согласном ритме, и сами небесные сферы кружились в тот миг вместе с ними; и когда Сатала закричала первой от наслаждения, подобного которому ей никогда не довелось испытать, и острые ногти ее вонзились в плечи Блейда, он, содрогаясь, последовал за ней. Они погружались в темные глубины экстаза, из которых, казалось, не будет возврата, и все мироздание сжалось до точки, а потом расширилось вновь — иным, измененным, чтобы никогда более не стать прежним.
***
И была ночь.
Блейд не заметил, как опустилась она на землю. Страсть поглотила его без остатка, и он был слеп и глух ко всему земному. Могла пройти одна ночь, десять или сто… он не видел, не желал знать ничего, кроме Саталы, наслаждался лишь ею, дышал, впитывал ее без остатка, поглощал, пленял, обретал и терял — лишь с тем, чтобы все повторялось заново.
Однако под утро сон все же сморил его. Тревожное, сумрачное забытье, полное обрывков видений и смутного страха. Но он забыл о ночных фантомах, как только открыл глаза.
И был день. Сияющий, торжественный, полный солнца и птичьего гомона.
Блейд смотрел вверх. Синее небо просвечивало сквозь трепещущую зелень листвы. Солнце, пробиваясь через кроны деревьев, золотом слепило глаза. Трава холодила обнаженную кожу…
Он потянулся, не глядя, к Сатале, желая обнять ее, прижать к себе и согреть. Нежность и страсть прошлой ночи возвращались…
Острие страха вонзилось ему в сердце: прекрасной жрицы рядом не было. Блейд вскочил. Вскочил и заозирался по сторонам, последними словами проклиная собственную глупость.
Заснуть беспечно, словно младенец! Как он мог так расслабиться? Что она успела натворить? Убила лошадь? Или, скорее, вскочила в седло и обратилась в бегство?
Но вороной жеребец — Блейд даже чертыхнулся от изумления — мирно пасся неподалеку. Вид у него был здоровый и бодрый; вероятно, он вполне оправился от вчерашнего… Что за дьявольщина?! Не ушла же она пешком!
И без одежды… Разорванный балахон жрицы — Блейд лишь сейчас заметил его — валялся в траве, скомканный, как отбросили его накануне их нетерпеливые руки. Так где же Сатала?
И тогда он увидел ее.
Точнее, заметил сперва бледное пятно в траве у ручья. Очертания лежащего тела. Руки вытянуты вперед, к воде, точно тянулась напиться, да так и заснула… Блейд утер со лба пот, вздохнул, покачал головой. Подобные потрясения явно были ему уже не по возрасту.
Неслышно приблизившись, он опустился перед женщиной на колени и нежно провел пальцами по нагому плечу. Пора разбудить ее, позавтракать и трогаться в путь…
Но что это? Кожа жрицы была холодна как лед… И слишком бледна! Ужасное предчувствие сковало сердце Блейда. Нерешительно, уже зная, что увидит, еще желая оттянуть неизбежное, он перевернул ее на спину. Золотая змея блеснула в траве — ритуальный меч друсов! Но тело казалось невредимым, без всяких следов насилия. Он не мог понять… Или она все-таки жива?
Но один лишь взгляд на руки Друзиллы испепелил всякую надежду. Уродливые разрезы на запястьях… Глубокие, посиневшие… Через них ушла кровь и вся ее жизнь. Утекла в ручей, смешавшись с хрустальной водой, утекла без остатка, не оставив следа.
Лишившись девственности, верховная жрица Друззы не пожелала длить дни свои на этой земле. Слишком велик был позор. Ненависть к столь подло предавшему ее собственному телу…
Блейд вздохнул обреченно. Глаза цвета травы смотрели пусто и безнадежно, и бережным движением он опустил ей веки. Задержал руки на прекрасном даже в смерти лице… Потом, пожав плечами, поднялся на ноги, отправился одеваться. Как бы то ни было, ему предстоял еще долгий путь.
Без труда поймав жеребца, он подвел его, упирающегося, недовольно косящего глазом, к телу в траве. Приторочил к седлу золотой меч. Проверил седельные сумки. И, завернув тело жрицы в разорванный балахон, бережно уложил поверх седла.
Путешествовать так будет не слишком удобно, но он не мог бросить ее здесь.
Глава 11. Дру Тал
Вороной жеребец сперва пугался непривычной ноши, прядал ушами, всхрапывал, отказывался идти вперед, но уговоры и понукания Блейда сделали свое дело. Понемногу конь успокоился, и они смогли продолжить путь, хотя шаг его и оставался опасливо неспешным.
Подстегнуть коня странник не решался: почувствовав твердую руку всадника, тот принялся бы ждать его приказов и перестал сам выбирать дорогу. У Блейда же не было иных шансов попасть в Дру Тал, кроме как довериться памяти животного.
Тело Саталы покоилось у него на коленях. Оно уже начало застывать; кровь бурыми пятнами запеклась на сером балахоне, но в этом тесте Роршаха Блейд не мог узреть ни малейшего смысла.
Чтобы отвести взгляд от гнетущей ноши, он принялся смотреть по сторонам, но по обе стороны едва заметной, почти исхоженной тропинки сплошной стеной тянулся вековой лес, и вскоре зрелище это стало казаться страннику еще более угнетающим, нежели вид тела жрицы.
Он не испытывал особого раскаяния по поводу случившегося. Как и большинство людей действия, Ричард Блейд куда чаще страдал от голода или жажды, чем от угрызений совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61