В колеблющемся свете свечей посверкивали и его ордена — Георгия 4-й степени, Владимира 3-й и еще какой-то незнакомый Давыдову крест.
— А это что за орденский знак? — тут же спросил Денис.
— Мальтийский крест, — застенчиво улыбнулся Сеславин. — Еще покойным императором Павлом Петровичем жалован в 1800 году «во изъявление особливого благоволения». — И сразу примолк, должно быть, полагая, что и так непозволительно расхвастался.
Далее он в большинстве своем только слушал да изредка улыбался.
Разговором же как-то незаметно овладел Фигнер. Он подробно и обстоятельно рассказывал о своих похождениях по захваченной французами Москве, о тех злодеяниях и варварствах, которые чинили там уверенные в своей безнаказанности завоеватели.
Слушать обо всем этом было больно и горько.
После затянувшегося за полночь застолья Сеславин, еще маявшийся раною и, должно быть, смертельно уставший, залег спать, а Давыдов с Фигнером вышли из избы, чтобы малость подышать туманом да развеяться.
Приметив у соседнего сарая маячивших часовых, Фигнер спросил:
— А это что за богатство такое твои казачки стерегут?
— Пленных, — не задумываясь, ответил Давыдов. И вскоре пожалел о признании.
Фигнер сразу же оживился и стал просить отдать ему захваченных французов на растерзание.
— Понимаешь, у меня казаки есть свежие, ненатравленные, им бы это для обозления в самый раз!..
Давыдов внутренне содрогнулся. Он и раньше слышал о полнейшей безжалостности Фигнера к пленным, да как-то не особо тому верил, потому что это как-то не вязалось с его необыкновенными воинскими качествами. А теперь убеждался, что так оно и есть на самом деле. Потому и сказал ему прямо, с нескрываемым сожалением:
— Не лишай меня, Александр Самойлович, заблуждения. Оставь меня думать, что основа дарований твоих есть великодушие; без него они — вред, а не польза, а как русскому, мне бы хотелось, чтобы у нас полезных людей поболе было...
— Что ж, а ты разве не расстреливаешь? — удивился Фигнер.
— Отчего же, расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма божьего.
— А пленных?
— Никогда!
Разговаривать с Фигнером охота у него отпала окончательно. И тот, видимо, поняв это, тоже замолчал. На том и расстались.
К утру возвратились посланные Денисом к Ляхову лазутчики. Они полностью подтвердили показания пленных лейб-жандармов о численности расположенных там войск генерала Ожеро, известив, что ко всему прочему у французов есть и внушительная артиллерия.
Давыдов, Сеславин и Фигнер прикинули свои силы. Все три поисковые партии составляли около тысячи двухсот человек «разного сбора конницы», восьмидесяти егерей 20-го егерского полка и четырех пушек. Атаковать более чем вдвое превосходящего по численности врага, занимающего весьма выгодные для него позиции, было, конечно, крайне рискованно. Поэтому Давыдов и предложил привлечь для совместного участия в деле и действующий неподалеку отряд графа Орлова-Денисова.
28 октября поутру по свежему легкому снежку, выпавшему после краткого потепления, поисковые партии Давыдова, Сеславина и Фигнера изготовились для удара в редком низинном березняке у Ляхова. Сюда же примчался на огненно-рыжем лихом коне и граф Орлов-Денисов в окружении вестовых гвардейских казаков, приведя с собою несколько довольно свежих донских полков и нежинских драгун.
На общем совете командиров Давыдову поручили возглавить передовые войска.
Бой этот пришлось вести по всем правилам значительных полевых сражений. Сразу же оказалось, что лихим партизанским наскоком ничего не добьешься. Едва Давыдов с авангардными казаками понесся, разгоняя коней, к Ляхову, как оттуда двинулись навстречу густые цепи французских стрелков. Сквозь завесу плотного ружейного огня пробиться было невозможно.
Тут же прискакал с четырьмя орудиями Сеславин и, поддерживая Давыдова, открыл пальбу по неприятельской пехоте, продолжавшей выходить из Ляхова в сомкнутых колоннах. Фигнер с войсками выстроился позади, прикрывая стрелков и пушки. Граф Орлов-Денисов со своим отрядом занял правый фланг, выслав разъезды по дороге в Долгомостье, откуда к французам могла последовать подмога.
Неприятельская пехота все усиливала напор. Ее передовые цепи уже сходились в штыки со стрелками Давыдова и егерями Сеславина. В этом же направлении враг бросил в дело и свою конницу. Выручили ахтырские гусары во главе с ротмистром Горскиным. Они ударили с лета по французским драгунам и конным карабинерам и, опрокинув их, вогнали в лес. Ахтырцев славно поддержали литовские уланы под командою поручика Лизогуба. Дело как будто начало обращаться в нашу пользу.
Но тут на взмыленной лошади прискакал вестовой казак от Орлова-Денисова с известием, что от Долгомостья к Ляхову в тыл наступающим партизанским отрядам спешно двигается огромная колонна тяжелой кирасирской конницы.
Всю наличную кавалерию, бывшую в резерве, пришлось послать к Орлову-Денисову на защиту тыла. Момент был критический. Граф провел свое дело блестяще: уже неподалеку от места боя он встретил кирасир и стремительною атакой рассеял их и обратил в бегство.
Меж тем уже начало вечереть. На фоне ясного темнеющего неба было отчетливо видно, как в Ляхове пылали в нескольких местах избы, подожженные брандскугелями Сеславина. А стрельба продолжалась.
Давыдов опасался, что с наступлением ночи противник выстроит свои войска в единую неприступную колонну и двинется на прорыв к Долгомостью. И задержать его в таком продвижении у партизан, конечно, не хватит сил...
Однако все обернулось совсем иначе. Впереди стрелковой французской линии вдруг послышался размеренный барабанный бой, и наступающие увидели направляющегося к ним парламентера с наскоро привязанной к штыку белою тряпицей.
Вскоре ответным парламентером вместе с неприятельским посланцем в Ляхово отправился Фигнер. Переговоры, длившиеся около часа, увенчались полнейшим успехом. Генерал Ожеро более чем с двумя тысячами нижних чинов при 60 офицерах, со всеми обозами и артиллерией сдался на милость победителей. Теперь партизаны могли с полным правом полагать, что с учетом разгромленной кирасирской конницы корпус Бараге-Дильера практически перестал существовать...
Давыдов, Сеславин и граф Орлов-Денисов, утомленные многочасовым боем, затеяли, конечно, ночное празднество по случаю столь знаменательной победы. А более расторопный и оборотистый Фигнер вызвался доставить в главную квартиру захваченных пленных и все военные трофеи. Там он в разговоре с обрадованным Кутузовым, должно быть, представил достигнутую общими силами викторию своею личной заслугой. Во всяком случае, сам он оказался усыпанным наградами и милостями, а все сподвижники его по сражению при Ляхове остались в тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
— А это что за орденский знак? — тут же спросил Денис.
— Мальтийский крест, — застенчиво улыбнулся Сеславин. — Еще покойным императором Павлом Петровичем жалован в 1800 году «во изъявление особливого благоволения». — И сразу примолк, должно быть, полагая, что и так непозволительно расхвастался.
Далее он в большинстве своем только слушал да изредка улыбался.
Разговором же как-то незаметно овладел Фигнер. Он подробно и обстоятельно рассказывал о своих похождениях по захваченной французами Москве, о тех злодеяниях и варварствах, которые чинили там уверенные в своей безнаказанности завоеватели.
Слушать обо всем этом было больно и горько.
После затянувшегося за полночь застолья Сеславин, еще маявшийся раною и, должно быть, смертельно уставший, залег спать, а Давыдов с Фигнером вышли из избы, чтобы малость подышать туманом да развеяться.
Приметив у соседнего сарая маячивших часовых, Фигнер спросил:
— А это что за богатство такое твои казачки стерегут?
— Пленных, — не задумываясь, ответил Давыдов. И вскоре пожалел о признании.
Фигнер сразу же оживился и стал просить отдать ему захваченных французов на растерзание.
— Понимаешь, у меня казаки есть свежие, ненатравленные, им бы это для обозления в самый раз!..
Давыдов внутренне содрогнулся. Он и раньше слышал о полнейшей безжалостности Фигнера к пленным, да как-то не особо тому верил, потому что это как-то не вязалось с его необыкновенными воинскими качествами. А теперь убеждался, что так оно и есть на самом деле. Потому и сказал ему прямо, с нескрываемым сожалением:
— Не лишай меня, Александр Самойлович, заблуждения. Оставь меня думать, что основа дарований твоих есть великодушие; без него они — вред, а не польза, а как русскому, мне бы хотелось, чтобы у нас полезных людей поболе было...
— Что ж, а ты разве не расстреливаешь? — удивился Фигнер.
— Отчего же, расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма божьего.
— А пленных?
— Никогда!
Разговаривать с Фигнером охота у него отпала окончательно. И тот, видимо, поняв это, тоже замолчал. На том и расстались.
К утру возвратились посланные Денисом к Ляхову лазутчики. Они полностью подтвердили показания пленных лейб-жандармов о численности расположенных там войск генерала Ожеро, известив, что ко всему прочему у французов есть и внушительная артиллерия.
Давыдов, Сеславин и Фигнер прикинули свои силы. Все три поисковые партии составляли около тысячи двухсот человек «разного сбора конницы», восьмидесяти егерей 20-го егерского полка и четырех пушек. Атаковать более чем вдвое превосходящего по численности врага, занимающего весьма выгодные для него позиции, было, конечно, крайне рискованно. Поэтому Давыдов и предложил привлечь для совместного участия в деле и действующий неподалеку отряд графа Орлова-Денисова.
28 октября поутру по свежему легкому снежку, выпавшему после краткого потепления, поисковые партии Давыдова, Сеславина и Фигнера изготовились для удара в редком низинном березняке у Ляхова. Сюда же примчался на огненно-рыжем лихом коне и граф Орлов-Денисов в окружении вестовых гвардейских казаков, приведя с собою несколько довольно свежих донских полков и нежинских драгун.
На общем совете командиров Давыдову поручили возглавить передовые войска.
Бой этот пришлось вести по всем правилам значительных полевых сражений. Сразу же оказалось, что лихим партизанским наскоком ничего не добьешься. Едва Давыдов с авангардными казаками понесся, разгоняя коней, к Ляхову, как оттуда двинулись навстречу густые цепи французских стрелков. Сквозь завесу плотного ружейного огня пробиться было невозможно.
Тут же прискакал с четырьмя орудиями Сеславин и, поддерживая Давыдова, открыл пальбу по неприятельской пехоте, продолжавшей выходить из Ляхова в сомкнутых колоннах. Фигнер с войсками выстроился позади, прикрывая стрелков и пушки. Граф Орлов-Денисов со своим отрядом занял правый фланг, выслав разъезды по дороге в Долгомостье, откуда к французам могла последовать подмога.
Неприятельская пехота все усиливала напор. Ее передовые цепи уже сходились в штыки со стрелками Давыдова и егерями Сеславина. В этом же направлении враг бросил в дело и свою конницу. Выручили ахтырские гусары во главе с ротмистром Горскиным. Они ударили с лета по французским драгунам и конным карабинерам и, опрокинув их, вогнали в лес. Ахтырцев славно поддержали литовские уланы под командою поручика Лизогуба. Дело как будто начало обращаться в нашу пользу.
Но тут на взмыленной лошади прискакал вестовой казак от Орлова-Денисова с известием, что от Долгомостья к Ляхову в тыл наступающим партизанским отрядам спешно двигается огромная колонна тяжелой кирасирской конницы.
Всю наличную кавалерию, бывшую в резерве, пришлось послать к Орлову-Денисову на защиту тыла. Момент был критический. Граф провел свое дело блестяще: уже неподалеку от места боя он встретил кирасир и стремительною атакой рассеял их и обратил в бегство.
Меж тем уже начало вечереть. На фоне ясного темнеющего неба было отчетливо видно, как в Ляхове пылали в нескольких местах избы, подожженные брандскугелями Сеславина. А стрельба продолжалась.
Давыдов опасался, что с наступлением ночи противник выстроит свои войска в единую неприступную колонну и двинется на прорыв к Долгомостью. И задержать его в таком продвижении у партизан, конечно, не хватит сил...
Однако все обернулось совсем иначе. Впереди стрелковой французской линии вдруг послышался размеренный барабанный бой, и наступающие увидели направляющегося к ним парламентера с наскоро привязанной к штыку белою тряпицей.
Вскоре ответным парламентером вместе с неприятельским посланцем в Ляхово отправился Фигнер. Переговоры, длившиеся около часа, увенчались полнейшим успехом. Генерал Ожеро более чем с двумя тысячами нижних чинов при 60 офицерах, со всеми обозами и артиллерией сдался на милость победителей. Теперь партизаны могли с полным правом полагать, что с учетом разгромленной кирасирской конницы корпус Бараге-Дильера практически перестал существовать...
Давыдов, Сеславин и граф Орлов-Денисов, утомленные многочасовым боем, затеяли, конечно, ночное празднество по случаю столь знаменательной победы. А более расторопный и оборотистый Фигнер вызвался доставить в главную квартиру захваченных пленных и все военные трофеи. Там он в разговоре с обрадованным Кутузовым, должно быть, представил достигнутую общими силами викторию своею личной заслугой. Во всяком случае, сам он оказался усыпанным наградами и милостями, а все сподвижники его по сражению при Ляхове остались в тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134