Ламме, однако ж, возразил:
— У нас ничего нет, кроме сухарей и плохого пива.
— Да здравствует Гез! — крикнули солдаты и моряки. — Это будет наш постный пир перед битвой.
— Битва начнется не скоро, — заметил Ламме. — Амстердамцы непременно придут и попытаются поджечь корабли, но только не нынче ночью. Им надо еще предварительно собраться у камелька и выпить несколько стаканов глинтвейна с мадерским сахаром, — вот бы нам его сейчас господь послал! — а затем, когда их неторопливая, разумная, беспрестанно прерываемая возлиянием беседа зайдет за полночь, они наконец решат, что решить, стоит с нами воевать на будущей неделе или же не стоит, всего лучше завтра. А завтра, снова попивая глинтвейн с мадерским сахаром, — эх, кабы и нам его сейчас послал господь! — они опять в конце чинной, неторопливой, прерываемой многократными возлияниями беседы решат, что им необходимо еще раз собраться, дабы удостовериться, выдержит лед большое войско или не выдержит. И сей опыт произведут для них люди ученые, которые потом представят им свои расчеты в письменном виде. Ознакомившись с ними, амстердамцы уразумеют, что толщина льда — пол-локтя и что он достаточно крепок, чтобы выдержать несколько сот человек вместе с пушками и полевыми орудиями. Затем, еще раз собравшись на совещание, они во время чинной, неторопливой, то и дело прерываемой прикладыванием к стаканам с глинтвейном беседы обсудят, как поступить с нами за то, что мы присвоили достояние лиссабонских купцов: только ли напасть на нас или еще и сжечь наши корабли. И в конце концов после долгих размышлений и колебаний они сойдутся на том, что корабли наши надлежит захватить, но не жечь, хотя по справедливости следовало бы именно сжечь.
— Так-то оно так, — сказал Уленшпигель, — но разве ты не видишь, что в домах зажигают огни и что по улицам забегали какие-то люди с фонарями?
— Это они от холода, — высказал предположение Ламме и, вздохнув, прибавил: — Все съедено. Ни говядины, ни птицы, ни вина — увы, — нет даже доброго dobbelebier'а — ничего, кроме сухарей и скверного пива. Кто меня любит — за мной!
— Куда ты? — спросил Уленшпигель. — Сходить с корабля не приказано.
— Сын мой, — сказал Ламме, — ты теперь капитан и хозяин корабля. Коли ты меня не пускаешь, я останусь. Но только, будь добр, прими в рассуждение, что позавчера мы доели последнюю колбасу и что в такое тяжелое время огонь в камбузе — это солнце для всех боевых друзей. Кто из нас отказался бы втянуть в себя запах подливки или же усладиться душистым букетом божественного напитка, настоянного на веселящих душу цветах радости, смеха и благоволения? Вот почему, капитан и верный мой друг, я решаюсь тебе признаться: у меня душа изныла оттого, что я ничего не ем, оттого, что я люблю покой, оттого, что я убиваю без содрогания разве лишь нежную гусыню, жирного цыпленка и сочную индейку, а между тем мне приходится делить с тобой все тяготы походной жизни. Ты видишь огонек? Это огонек на богатой ферме, где много крупного и мелкого скота. А знаешь, кто там живет? Фрисландский лодочник, по прозвищу Песочек, тот самый, который предал мессира д'Андло и привел в Энкхейзен, где тогда еще свирепствовал Альба, восемнадцать несчастных дворян с их друзьями, и по милости этого лодочника их всех казнили в Брюсселе на Конном базаре. Этот предатель по имени Слоссе получил от герцога за свое предательство две тысячи флоринов. На эту цену крови новоявленный Иуда купил вон ту ферму, сколько-то голов крупного скота и всю эту землю, а земля здесь родит хорошо, от скота у него изрядный приплод, — так, постепенно, он и разбогател.
— Пепел бьется о мою грудь, — сказал Уленшпигель. — Час божьего гнева пробил.
— А равно и час кормежки, — подхватил Ламме. — Отряди со мной двадцать молодцов, отважных солдат и моряков, и я захвачу предателя.
— Я сам поведу их, — сказал Уленшпигель. — Кто за справедливость, — вперед! Но только не все, не все, мои дорогие! Достаточно двадцати человек! Иначе кто же будет охранять корабль? Бросьте жребий. Жребий выпал вот этим двадцати? Ну, идемте. Кости никогда не обманут. Привяжите коньки и бегите по направлению к звезде Венере — она горит как раз над домом предателя.
С топорами за плечом скользите, летите, все двадцать удальцов, а сияющая я мерцающая звезда укажет вам дорогу к зверю в берлогу.
Ветер свистит и крутит на льду белые снежные вихри. Вперед, храбрецы!
Вы не переговариваетесь и не поете. Вы молча несетесь прямо к звезде. Только лед визжит под коньками.
Если кто из вас упадет — поднимается мигом. Мы близко от берега. Даже тени человеческой не видно на белом снегу, ни одна птица не пролетит в морозном воздухе. Сбросьте коньки!
Вот мы и на земле, вот луга. Привяжите снова коньки. Затаив дыхание, мы окружаем ферму.
Уленшпигель постучался. Залаяли собаки. Уленшпигель опять постучался. Отворяется окно, и baes, высунувшись, окликает:
— Кто ты таков?
Он видит только Уленшпигеля. Остальные спрятались за keet'ом, то есть за прачечной.
— Мессир де Буссю приказал тебе немедленно явиться в Амстердам, — говорит Уленшпигель.
— А пропуск у тебя есть? — отворяя дверь, спрашивает хозяин.
— Вот он, — отвечает Уленшпигель, показывая на двадцать Гезов, которые вслед за ним устремляются в проем.
Войдя, Уленшпигель объявляет:
— Ты — лодочник Слоссе, предатель, заманивший в ловушку мессиров д'Андло, Баттенбурга и других. Где цена крови?
Фермер затрясся.
— Вы — Гезы! — воскликнул он. — Простите меня! Я не ведал, что творил. Сейчас у меня нет ни гроша. Я все вам отдам.
— Тут темно, — заговорил Ламме. — Дай нам свечей — сальных или же восковых.
— Сальные свечи висят вон там, — сказал baes.
Когда зажгли свечу, один из Гезов, стоявших около очага, сказал:
— Тут холодно! Давайте разведем огонь! Смотрите, какое хорошее топливо!
Указав на сухие цветы в горшках, он взял один из них за макушку, тряхнул его вместе с горшком, горшок упал, и по полу рассыпались дукаты, флорины и реалы.
— Вот где деньги, — промолвил Гез, указывая на другие горшки.
И точно: вытряхнув из них землю, Гезы обнаружили десять тысяч флоринов.
А baes, глядя на это, кричал и плакал.
На крик сбежались в одном белье работники и служанки. Мужчин, попытавшихся вступиться за хозяина, связали. Женщины, особливо молодые, стыдливо прятались за мужчин.
Ламме выступил вперед и сказал:
— Отвечай, предатель, где ключи от погреба, от конюшни, от хлева и от овчарни?
— Подлые грабители! — завопил baes. — Чтоб вам околеть на виселице!
— Пробил час божьего гнева. Давай ключи!
— Господь за меня отомстит, — сказал baes и отдал ключи.
Опустошив ферму, Гезы понеслись к своим кораблям — легкокрылым жилищам свободы.
— Я корабельный кок, я корабельный кок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137