— Кто это пьет мое вино и ест мою птицу? Не ты ли, сын мой?
— Нет, не я, — отвечал Уленшпигель.
— Может статься, звонарь причастен к этому преступлению? — указывая на Помпилия, вопросил настоятель. — Он бледен как мертвец, — должно полагать, краденое вино действует на него, как яд.
— Ах, ваше высокопреподобие, зачем вы возводите на звонаря напраслину? — воскликнул Уленшпигель. — Он и впрямь бледен с лица, но не потому, чтобы он потягивал вино, — как раз наоборот: именно потому, что он к нему не прикладывается. И до того он по сему обстоятельству ослабел, что, если не принять никаких мер, душа его, того и гляди, утечет через штаны.
— Есть же еще бедняки на свете! — воскликнул настоятель и как следует тяпнул винца. — Однако скажи мне, сын мой, — ведь у тебя глаза, как у рыси, — ты не видел вора?
— Я его выслежу, ваше высокопреподобие.
— Ну, да возрадуется душа ваша о господе, чада мои! — сказал настоятель. — Соблюдайте умеренность, ибо в сей юдоли слез все бедствия проистекают из невоздержности. Идите с миром.
И он благословил их.
А засим, обсосал еще одну мозговую кость и опять хлопнул винца.
Уленшпигель и Помпилий вышли.
— Этот поганый скупердяй не дал тебе даже пригубить, — сказал Уленшпигель. — Поистине благословен тот хлеб, который мы у него утащим. Но что с тобой? Чего ты так дрожишь?
— У меня все штаны мокрые, — отвечал Помпилий.
— Вода сохнет быстро, сын мой, — сказал Уленшпигель. — А ну, гляди веселей! Вечерком у нас с тобой зазвенят стаканчики на Ketelstraat. А трех ночных сторожей мы напоим допьяна: пусть себе храпят да охраняют город.
Так оно и вышло.
Между тем подходил день св.Мартина. Церковь была убрана к празднику. Уленшпигель и Помпилий забрались туда ночью, заперлись, зажгли все свечи и давай играть на виоле и на волынке! А свечи горели вовсю. Но это были только еще цветочки. Приведя замысел свой в исполнение, Уленшпигель с Помпилием пошли к настоятелю, а тот, несмотря на ранний час, был уже на ногах, жевал дрозда, запивал его рейнвейном и вдруг, увидев свет в окнах церкви, вытаращил глаза от изумления.
— Ваше высокопреподобие! — обратился к нему Уленшпигель. — Угодно вам удостовериться, кто поедает у вас мясо и пьет ваше вино?
— А что означает это яркое освещение? — указывая на церковные витражи, спросил настоятель. — Господи владыко! Ужели ты дозволил святому Мартину бесплатно жечь по ночам свечи бедных иноков?
— Это еще что, отец настоятель! — сказал Уленшпигель. — Пожалуйте с нами!
Настоятель взял посох и последовал за ними. Все трое вошли в храм.
Что же там увидел настоятель! Все святые, выйдя из своих ниш, собрались в кружок посреди храма, видимо под предводительством св.Мартина, который был на целую голову выше всех и в руке, протянутой для благословения, держал жареную индейку. У других во рту или же в руках были куски курицы, гуся, колбаса, ветчина, рыба сырая, рыба жареная и, между прочим, щука в добрых четырнадцать фунтов весу. А в ногах у каждого стояло по бутылке вина.
При виде этого зрелища настоятель побагровел от злости и так надулся, что Помпилий и Уленшпигель опасались, как бы он не лопнул. Однако настоятель, не обращая на них внимания, с грозным видом направился прямо к св.Мартину, коего, должно думать, почитал за главного виновника, вырвал у него индейку и изо всей мочи хватил его по руке, по носу, по митре и посоху.
Не пожалел он колотушек и для других, по каковой причине многие Святые лишились рук, ног, митр, посохов, кос, секир, решеток, пил и прочих знаков своего достоинства и мученической своей кончины. Затем настоятель с великой яростью и великой поспешностью, тряся животом, самолично потушил все свечи.
Ветчину, птицу и колбасу, сколько могли захватить его руки, он взял с собой и, переобремененный своею ношей, дотащил ее до опочивальни, и был он так расстроен и до того раздосадован, что почел за нужное опрокинуть раз за разом три большущие бутылки вина.
Когда же настоятель уснул, Уленшпигель отнес все, что тот спас, а также все, что оставалось в церкви, на Ketelstraat, предварительно запихнув себе в рот наиболее лакомые кусочки. Объедки же они с Помпилием сложили у ног святых.
На другой день, в то время как Помпилий звонил к утрене, Уленшпигель вошел к настоятелю в опочивальню и предложил ему еще раз сходить в церковь.
Там он показал ему на объедки и сказал:
— Не послушались они вас, отец настоятель, — опять наелись.
— Да, — молвил настоятель, — они даже ко мне в опочивальню пробрались, яко тати, и утащили все, что я спас. Ну погодите вы у меня, господа святые, я на вас пожалуюсь его святейшеству!
— Так-то оно так, — сказал Уленшпигель, — но послезавтра крестный ход, скоро в церковь придут мастеровые, увидят, что вы тут всех несчастных святых изувечили, так как бы вас потом в иконоборчестве не обвинили.
— Святой Мартин! — возопил настоятель. — Избавь меня от костра! Я не ведал, что творил.
Тут он обратился к Уленшпигелю, меж тем как малодушный звонарь все еще раскачивался на веревках:
— К воскресенью починить святого Мартина не успеют. Как же мне быть? Что скажет народ?
— Придется пойти на невинную хитрость, ваше высокопреподобие, — сказал Уленшпигель. — Мы приклеим Помпилию бороду, а у Помпилия и без того вид весьма мрачный, и это невольно внушает к нему почтение. Наденем на него и митру, и стихарь, и ризу, и широкую мантию из золотой парчи, велим ему стоять смирно на своем подножье, и народ примет его за деревянного святого Мартина.
Настоятель направился к Помпилию, который все еще раскачивался на веревках.
— Перестань звонить! — сказал он. — Послушай, хочешь заработать пятнадцать дукатов? В воскресенье во время крестного хода ты будешь изображать святого Мартина. Уленшпигель облачит тебя, нести тебя будут четверо, но если ты пошевелишь хотя единым членом или проронишь единое слово, я велю швырнуть тебя живьем в огромный котел с кипящим маслом — такой котел только что по заказу палача обмуровали на рыночной площади.
— Покорнейше благодарю за высокую честь, отец настоятель, — сказал Помпилий, — но вы же знаете, что я страдаю недержанием!
— Ничего не поделаешь — надо! — возразил его высокопреподобие.
— Надо так надо, отец настоятель! — с убитым видом сказал Помпилий.
7
На другой день при ярком солнечном свете крестный ход вышел из храма. Уленшпигель, как мог, починил двенадцать святых, и они покачивались теперь на своих подножиях, среди цеховых знамен; за ними двигалась статуя божьей матери; за нею шли девы в белых одеждах и пели молитвы; за ними шли лучники и арбалетчики; ближе всех к балдахину, особенно сильно качаясь и сгибаясь под тяжестью облачения св.Мартина, двигался Помпилий.
Уленшпигель, запасшись чесательным порошком, своими руками надел на Помпилия епископское облачение, натянул ему перчатки, вложил в руку посох и научил благословлять народ по латинскому обряду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137