— Сын мой, — заговорил Ламме, — не смейся надо мной, горемычным, мне не дешево стоит напитать мою утробу.
— Сегодня это тебе не будет стоить ни лиара, — сказала дама. — Войдите оба!
— А как же наши ослы? — спросил Ламме.
— В конюшне у графа Мегема овса предовольно, — отвечала дама.
Кухарка, бросив печку, побежала отворять ворота, Уленшпигель и Ламме въехали на ослах во двор, и во дворе ослы немедленно заревели.
— Это сигнал к принятию пищи, — заметил Уленшпигель. — Бедные ослики трубят свою радость.
Уленшпигель и Ламме спешились.
— Если бы ты была ослица, приглянулся бы тебе такой осел, как я? — спросил кухарку Уленшпигель.
— Если б я была женщиной, мне бы приглянулся веселый парень, — отвечала кухарка.
— Раз ты не женщина и не ослица, то кто же ты такая? — спросил Ламме.
— Я девушка, — отвечала кухарка, — а девушка — не женщина и не ослица. Понял, толстопузый?
— Не верь ей, — предостерег Ламме Уленшпигель, — она наполовину шлюшка и только наполовину девушка, да и из этой-то половины одна четвертинка равна двум дьяволицам. Ей за шашни уже уготовано место в аду — будет там на тюфячке ублажать Вельзевула.
— Насмешник! — сказала стряпуха. — Твоя грива, как погляжу на тебя, и на тюфяк-то не годится.
— А вот я бы тебя съел со всеми твоими кудряшками, — сказал Уленшпигель.
— Язык без костей! — вмешалась дама. — Неужели ты настолько жаден?
— Нет, — отвечал Уленшпигель, — одной такой, как вы, я бы удовольствовался.
— Прежде всего, — предложила дама, — выпей кружку bruinbier'а, скушай кусочек ветчинки, положи себе баранинки, отрежь кусок пирога да пожуй салату.
Уленшпигель сложил руки на груди.
— Ветчина — хорошая вещь, — сказал он, — bruinbier — божественный напиток; баранина — одно объеденье; когда режешь пирог — язык дрожит от восторга; сочный салат — это царская жвачка. Но блажен тот, кому вы подадите на ужин ваши прелести.
— Что он болтает! — воскликнула дама. — Сначала поешь, балаболка!
— А не прочитать ли нам прежде Benedicite? — спросил Уленшпигель.
— Нет, — отвечала она.
— Мне есть хочется! — захныкал Ламме.
— Сейчас поешь, — сказала прекрасная дама, — у тебя одна еда на уме!
— Но только свежая, как моя жена, — добавил Ламме.
При слове «жена» кухарка насупилась. Как бы то ни было, Уленшпигель и Ламме наелись до отвала и здорово клюкнули. Вдобавок хозяйка ночью дала Уленшпигелю поужинать. И так продолжалось несколько дней кряду.
Ослики получали двойную порцию овса, а Ламме двойную порцию всех блюд. Целую неделю не вылезал он из кухни, но резвился только с кушаньями, а не со стряпухой, ибо все его мысли были заняты женой.
Девицу это злило, и она не раз уже намекала, что тем, дескать, кто помышляет только о своем брюхе, негоже бременить землю.
А Уленшпигель с хозяйкой жили дружно. Однажды она ему сказала:
— Ты дурно воспитан, Тиль. Кто ты таков?
— Меня прижила Удача со Счастливым случаем, — отвечал Уленшпигель.
— Однако ты не из скромных, — заметила дама.
— Боюсь, как бы меня другие не стали хвалить, — сказал Уленшпигель.
— Хочешь стать на защиту гонимых братьев?
— Пепел Клааса бьется о мою грудь, — отвечал Уленшпигель.
— Молодчина! — сказала хозяйка. — А кто это Клаас?
— Это мой отец — его сожгли на костре за веру, — отвечал Уленшпигель.
— Граф Мегем не таков, — сказала хозяйка. — Он хочет залить кровью мою любимую родину — я ведь родилась в славном городе Антверпене. Да будет тебе известно, что он сговорился с брабантским советником Схейфом послать в Антверпен десять отрядов пехоты.
— Надо немедленно дать знать об этом антверпенцам, — решил Уленшпигель. — Вихрем помчусь!
И он полетел в Антверпен. На другой же день все горожане были под ружьем.
Уленшпигель и Ламме поставили своих ослов на одну из ферм Симона Симонсена, а сами принуждены были скрыться от графа Мегема, который собирался изловить их и повесить, ибо ему донесли, что два еретика ели его хлеб и пили его вино.
Мучимый ревностью, он стал выговаривать прелестной своей супруге, а та скрежетала зубами от ярости, плакала и семнадцать раз падала в обморок. Кухарка тоже лишалась чувств, но не так часто, и клялась, что не быть ей в раю и не спасти ей свою душу, если она и ее госпожа позволили себе что-нибудь лишнее, что они, мол, только отдали остатки обеда двум голодным богомольцам, которые проезжали мимо на заморенных ослах и заглянули в кухонное окно.
По сему случаю было пролито море слез. При виде такого наводнения граф Мегем не мог не поверить жене и служанке.
Ламме даже тайком не отваживался навестить кухарку — она его задразнила женой.
Сперва он было затосковал по сытной пище, но Уленшпигель стал носить ему лакомые куски — он пробирался в дом Мегема со стороны улицы св.Екатерины и прятался на чердаке.
Однажды вечером граф Мегем сообщил супруге, что на рассвете он со своей конницей выступает в Хертогенбос. Как скоро он уснул, дражайшая половина побежала на чердак и все рассказала Уленшпигелю.
18
Уленшпигель переоделся паломником и, даром времени не теряя, без еды и без денег, помчался с этой вестью в Хертогенбос. Он надеялся взять по дороге лошадь у Иеруна Праата, брата Симона, к которому у него были письма от принца, а оттуда кратчайшим путем достигнуть своей цели.
Когда же он вышел на большую дорогу, то увидел приближающееся войско. Тут он вспомнил про письма, и ему стало не по себе.
Однако, решив, что самое лучшее — взять быка за рога, он с невозмутимым видом, бормоча молитвы, подождал солдат, а когда войско с ним поравнялось, он пошел сбоку и очень скоро узнал, что идет оно в Хертогенбос.
Впереди двигался валлонский отряд. Во главе его находился капитан Ламот со своей охраной, состоявшей из шести алебардиров. За ним, по чину, выступал знаменщик, у которого охрана была меньше, потом профос, его алебардиры и два его сыщика, начальник дозора, начальник обоза; палач с подручным, трубачи и барабанщики, старавшиеся изо всех сил.
За валлонским отрядом следовал фламандский, численностью в двести человек, со своим капитаном и знаменщиком; он был разделен на две центурии под командой сержантов, лихих вояк, а центурии, в свою очередь, делились на декурии под командой ротмистров. Впереди профоса и stokknecht'ов, его помощников по палочной части, гремели барабаны и ревели трубы.
За войском, в двух открытых повозках, кто — стоя, кто — лежа, кто — сидя, хохотали, ласточками щебетали, соловьями распевали, ели, выпивали, танцевали солдатские подружки — смазливые потаскушки.
Некоторые из них были одеты как ландскнехты, но одежду они себе сшили из тонкой белой ткани, с вырезом на груди, с разрезами на рукавах, на бедрах и на спине, и в разрезах этих просвечивало их нежное тело. На голове у них были шитые золотом шапочки из тонкого льняного полотна, украшенные колыхавшимися на ветру красивыми страусовыми перьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137