Без сожалений. Шли вперед и вперед, к тому, что их ожидало. Но разок Михо все-таки остановилась. Откуда-то сверху, с гор, они с Казу – которая тут же перестала хныкать – услышали знакомый звук, слабое ритмичное эхо чьей-то безымянной, безудержной радости.
Пла-бонга. Пла-бонга. Пла-бонга.
Часть II
Она была из тех женщин, что находят очарование в смене времен года.
Сестра ее была и того хуже. Та находила сексапильными клоунов.
– Ну разве не прелестно, разве не восхитительно, – умилялась Бутси, – как потихонечку укорачиваются дни, и воздух легонько целует тебя – но уже поцелуем осени.
Пру фыркала. Пру пожимала плечами. То, что сестра приписывала оскуляторные качества времени года, для которого характерны увядание и гниение, она считала хрестоматийным примером метафорических излишеств. Теперь, когда купальник больше не делал ее привлекательной, Пру было плевать, сколько длится лето. Конец анемичного сиэтлского лета – с поцелуем осени или без оного (стоял всего лишь август) – для Пру имел значение только потому, что возрастала вероятность скорого появления в городе одной, а то и двух цирковых трупп.
И в самом деле, не прошло и двух недель, как об этом было объявлено. Сестры по обыкновению вместе смотрели шестичасовые новости, и тут дали рекламу так называемого «Всем шоу шоу», которым, как сообщил закадровый голос, должна была открыться через десять дней Главная арена.
На экране замелькали звери, булавы, артисты в расшитых блестками костюмах, и все это под безудержный аккомпанемент духового оркестра. Камера замерла на обольстительной азиатской красотке в бриджах и черных замшевых ботфортах. Женщина, манерно поводя глазками, нарочито угрожающе щелкала хлыстом, а за ней полукругом стояли на желто-красных тумбах семеро забавных, мультяшного вида зверьков. Невысокие, с метр ростом зверьки с вытянутыми мордочками не сводили глазок-бусинок со своей повелительницы, готовые по первому ее приказу продемонстрировать свое искусство. Двое аж приплясывали на месте.
– Впервые на североамериканском континенте, – вещал за кадром шпрехшталмейстер, – уникальная, невиданная труппа, экзотический ансамбль редчайших животных: несравненные акробаты тануки из джунглей Юго-Восточной Азии, таинственные и загадочные существа, которых поймала, приручила и обучила презабавнейшим и захватывающим дух трюкам несравненная искательница приключений мадам Ко.
– Бог ты мой, – воскликнула Бутси, – ну и миляги!
– Какие-то они туповатые, – сказала Пру.
По правде говоря, Пру почувствовала в танаках (она плохо расслышала название) странную притягательность, однако так расстроилась из-за того, что за тридцати-секундную рекламу только разок мелькнули красный нос, белые щеки, гофрированный воротник и широкие панталоны, что не расположена была ими восхищаться. Как только реклама закончилась, она в легком раздражении встала и направилась на кухню за стаканом томатного сока. Разумеется, на самом представлении в клоунах недостатка не будет, но все-таки…
– А что это у них между ног висело? – спросила Бутси, когда Пру вышла. – Уж не…
– Точно нет. Такого быть не может.
Пру решила, что сок из банки можно облагородить несколькими каплями лимонного сока. Она полезла в овощной ящик холодильника, и тут Бутси заорала из гостиной:
– Пру! Скорее! Беги сюда!
Бутси звала так настойчиво, что ее младшая сестра захлопнула дверцу холодильника и нехотя поспешила в гостиную. «Ну что еще», – подумала Пру. Томатный сок она с собой не прихватила.
– Погляди-ка на этого священника, – сказала Бутси, показывая на экран, где мужчину в сутане вели в наручниках по залу прилета, какие бывают обычно в аэропортах тропических стран третьего мира.
Пру не успела хорошенько вглядеться, как на экране возникла картонная коробка, наполненная полиэтиленовыми пакетиками с бежевым порошком. Так же внезапно камера вернулась к мужчине в наручниках, которого теперь запихивали в джип, похоже – американской военной полиции.
Сложив два и два, Пру сообразила, что французский католический священник, летевший из Бангкока в Лос-Анджелес через Манилу, был задержан в аэропорту Аганьи на Гуаме: оказалось, что под церковным облачением он был весь обвешан упаковками наркотиков.
– Он тебе Дерна не напоминает? – сказала Бутси. – Посмотри-ка! Разве не похож?
– М-да… Вроде да. Сходство есть. Только этот куда старше.
Бутси взглянула на Пру сочувственно и озабоченно: так она обычно смотрела на особо некомпетентных сотрудников почты, где работала. (В новостях уже показывали, как студенты возмущаются проектом системы противоракетной обороны США.)
– Старше? Старше Дерна? Это вряд ли. Дорогая моя, Дерн пропал уже…
– Да знаю я, знаю, – вздохнула Пру. – Дерн пропал двадцать семь лет назад.
– Двадцать восемь!
И сестры, застыв перед мерцающим экраном, впали в состояние то ли глубокой задумчивости, то ли ступора.
* * *
Приблизительно в то же время, плюс-минус несколько часов, хорошенькая двадцатилетняя девушка проснулась в Бангкоке в незнакомой постели. Ее псевдоним (она предпочитала считать это боевой кличкой) был «мисс Джинджер Свити». Ее настоящее имя к делу не относится.
На сортировочной станции в мозгу мисс Джинджер Свити пошла сцепка микроскопических вагончиков. Поезд, заскрипев, дернулся вперед. Сначала мисс Джинджер Свити вспомнила, что находится в «Зеленом пауке», уютном подпольном отельчике, ориентированном на клиентов, испытывающих отвращение к расплате по кредитной карточке, а также предъявлению удостоверений личности и приему незваных посетителей: это были люди отнюдь не из низших слоев общества, а просто осторожные.
Далее, по мере того как локомотив ее мозга набирал скорость, мисс Джинджер Свити вспомнила, что за мужчина, к которому она повернулась гладкой бронзовой спиной, лежит с ней рядом. Странный такой. Милый. Даже симпатичный. Но определенно необычный.
Уверял, что француз, но по-английски говорит как американец. Собственно, он говорил так, как должен был бы Говорить Уильям Фолкнер. И зовут его Дики. Dickey! Нельзя сказать, что мисс Джинджер Свита объездила весь мир (она всего несколько лет назад покинула трущобы Чаньмея), но и невежественной сельской девчушкой ее тоже назвать было нельзя. Она была, как непременно сообщила бы вам, студенткой университета, изучала сравнительное литературоведение и, да, занималась проституцией в Патпонге, но исключительно для того, чтобы оплатить учебу. И мисс Джинджер Свити было отлично известно, что никакая французская мать не назовет сына Дики.
А еще – этот Дики до нее не дотронулся. (Она провела рукой между ног, чтобы в этом удостовериться.) Он был мужчина красивый, высокий, стройный, с моложавым лицом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Пла-бонга. Пла-бонга. Пла-бонга.
Часть II
Она была из тех женщин, что находят очарование в смене времен года.
Сестра ее была и того хуже. Та находила сексапильными клоунов.
– Ну разве не прелестно, разве не восхитительно, – умилялась Бутси, – как потихонечку укорачиваются дни, и воздух легонько целует тебя – но уже поцелуем осени.
Пру фыркала. Пру пожимала плечами. То, что сестра приписывала оскуляторные качества времени года, для которого характерны увядание и гниение, она считала хрестоматийным примером метафорических излишеств. Теперь, когда купальник больше не делал ее привлекательной, Пру было плевать, сколько длится лето. Конец анемичного сиэтлского лета – с поцелуем осени или без оного (стоял всего лишь август) – для Пру имел значение только потому, что возрастала вероятность скорого появления в городе одной, а то и двух цирковых трупп.
И в самом деле, не прошло и двух недель, как об этом было объявлено. Сестры по обыкновению вместе смотрели шестичасовые новости, и тут дали рекламу так называемого «Всем шоу шоу», которым, как сообщил закадровый голос, должна была открыться через десять дней Главная арена.
На экране замелькали звери, булавы, артисты в расшитых блестками костюмах, и все это под безудержный аккомпанемент духового оркестра. Камера замерла на обольстительной азиатской красотке в бриджах и черных замшевых ботфортах. Женщина, манерно поводя глазками, нарочито угрожающе щелкала хлыстом, а за ней полукругом стояли на желто-красных тумбах семеро забавных, мультяшного вида зверьков. Невысокие, с метр ростом зверьки с вытянутыми мордочками не сводили глазок-бусинок со своей повелительницы, готовые по первому ее приказу продемонстрировать свое искусство. Двое аж приплясывали на месте.
– Впервые на североамериканском континенте, – вещал за кадром шпрехшталмейстер, – уникальная, невиданная труппа, экзотический ансамбль редчайших животных: несравненные акробаты тануки из джунглей Юго-Восточной Азии, таинственные и загадочные существа, которых поймала, приручила и обучила презабавнейшим и захватывающим дух трюкам несравненная искательница приключений мадам Ко.
– Бог ты мой, – воскликнула Бутси, – ну и миляги!
– Какие-то они туповатые, – сказала Пру.
По правде говоря, Пру почувствовала в танаках (она плохо расслышала название) странную притягательность, однако так расстроилась из-за того, что за тридцати-секундную рекламу только разок мелькнули красный нос, белые щеки, гофрированный воротник и широкие панталоны, что не расположена была ими восхищаться. Как только реклама закончилась, она в легком раздражении встала и направилась на кухню за стаканом томатного сока. Разумеется, на самом представлении в клоунах недостатка не будет, но все-таки…
– А что это у них между ног висело? – спросила Бутси, когда Пру вышла. – Уж не…
– Точно нет. Такого быть не может.
Пру решила, что сок из банки можно облагородить несколькими каплями лимонного сока. Она полезла в овощной ящик холодильника, и тут Бутси заорала из гостиной:
– Пру! Скорее! Беги сюда!
Бутси звала так настойчиво, что ее младшая сестра захлопнула дверцу холодильника и нехотя поспешила в гостиную. «Ну что еще», – подумала Пру. Томатный сок она с собой не прихватила.
– Погляди-ка на этого священника, – сказала Бутси, показывая на экран, где мужчину в сутане вели в наручниках по залу прилета, какие бывают обычно в аэропортах тропических стран третьего мира.
Пру не успела хорошенько вглядеться, как на экране возникла картонная коробка, наполненная полиэтиленовыми пакетиками с бежевым порошком. Так же внезапно камера вернулась к мужчине в наручниках, которого теперь запихивали в джип, похоже – американской военной полиции.
Сложив два и два, Пру сообразила, что французский католический священник, летевший из Бангкока в Лос-Анджелес через Манилу, был задержан в аэропорту Аганьи на Гуаме: оказалось, что под церковным облачением он был весь обвешан упаковками наркотиков.
– Он тебе Дерна не напоминает? – сказала Бутси. – Посмотри-ка! Разве не похож?
– М-да… Вроде да. Сходство есть. Только этот куда старше.
Бутси взглянула на Пру сочувственно и озабоченно: так она обычно смотрела на особо некомпетентных сотрудников почты, где работала. (В новостях уже показывали, как студенты возмущаются проектом системы противоракетной обороны США.)
– Старше? Старше Дерна? Это вряд ли. Дорогая моя, Дерн пропал уже…
– Да знаю я, знаю, – вздохнула Пру. – Дерн пропал двадцать семь лет назад.
– Двадцать восемь!
И сестры, застыв перед мерцающим экраном, впали в состояние то ли глубокой задумчивости, то ли ступора.
* * *
Приблизительно в то же время, плюс-минус несколько часов, хорошенькая двадцатилетняя девушка проснулась в Бангкоке в незнакомой постели. Ее псевдоним (она предпочитала считать это боевой кличкой) был «мисс Джинджер Свити». Ее настоящее имя к делу не относится.
На сортировочной станции в мозгу мисс Джинджер Свити пошла сцепка микроскопических вагончиков. Поезд, заскрипев, дернулся вперед. Сначала мисс Джинджер Свити вспомнила, что находится в «Зеленом пауке», уютном подпольном отельчике, ориентированном на клиентов, испытывающих отвращение к расплате по кредитной карточке, а также предъявлению удостоверений личности и приему незваных посетителей: это были люди отнюдь не из низших слоев общества, а просто осторожные.
Далее, по мере того как локомотив ее мозга набирал скорость, мисс Джинджер Свити вспомнила, что за мужчина, к которому она повернулась гладкой бронзовой спиной, лежит с ней рядом. Странный такой. Милый. Даже симпатичный. Но определенно необычный.
Уверял, что француз, но по-английски говорит как американец. Собственно, он говорил так, как должен был бы Говорить Уильям Фолкнер. И зовут его Дики. Dickey! Нельзя сказать, что мисс Джинджер Свита объездила весь мир (она всего несколько лет назад покинула трущобы Чаньмея), но и невежественной сельской девчушкой ее тоже назвать было нельзя. Она была, как непременно сообщила бы вам, студенткой университета, изучала сравнительное литературоведение и, да, занималась проституцией в Патпонге, но исключительно для того, чтобы оплатить учебу. И мисс Джинджер Свити было отлично известно, что никакая французская мать не назовет сына Дики.
А еще – этот Дики до нее не дотронулся. (Она провела рукой между ног, чтобы в этом удостовериться.) Он был мужчина красивый, высокий, стройный, с моложавым лицом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57