– американские агенты в течение нескольких дней подвергали бы их дотошным допросам, после чего выставили бы напоказ всей Америке – как героев войны, о которой все предпочитали не вспоминать.
– Если бы нас вызвали в Белый дом и решили бы навесить на нас в Розовом саду медали, – сказал как-то Стаблфилд, – можно было бы изловчиться, кинуться на президента и откусить ему уши. – Но эту идею они так и не осуществили.
Больше никаких собраний не проводилось. Собственно говоря, с тех пор они ни единого раза не заводили разговора о том, стоит ли возвращаться домой. Люди сентиментальные могут сказать, что они нашли свой дом, но все было не так просто. Циники могут презирать их за то, что они якобы наслаждались романтикой изгнания, но все было не так просто. Дверь в неизведанное всегда слегка приоткрыта: многие проходят мимо, едва удостоив ее взглядом, некоторые заглядывают внутрь, но войти не решаются, а есть и такие, что, влекомые любопытством, скукой, бунтарским духом или же обстоятельствами, отваживаются туда зайти и бродят так долго, что пути назад отыскать уже не могут.
К октябрю семьдесят пятого время для разговоров о возвращении домой – о блестящем будущем, о зрелых желаниях, о крепких узах, – судя по всему, прошло окончательно. Дерн и Стаблфилд уже завели в Фань-Нань-Нане свой бизнес. Дики разжился пригоршней рубинов и убогонькой гитарой. А в деревню приехал цирк.
* * *
Во Вьентьяне Лиза Ко поселилась в «Новотеле» – самой дорогой гостинице столицы и единственной, откуда был шанс без лишних проблем дозвониться за границу. Даже не смыв с себя дорожную пыль, она позвонила в Тампу, штат Флорида, продюсеру Эйбу Альтману. Именно Эйб «открыл» в Сингапуре годом раньше красавицу дрессировщицу, работавшую с необычными зверьками, и стал ее американским менеджером.
– Аррё! Моя мадам Ко.
– Мадам Ко! – воскликнул Эйб. – Где же вы? Все о вас беспокоятся.
– Моя Вьентьян. Лаос. Завтра быть Америка.
– У вас все хорошо? Как семья?
– Все хорошо. Не беспокоиться. Я быть завтра. Шоу в Поркланд?
– Да-да. В Портленде. Но завтра они переезжают в Сиэтл.
– Моя ехать Сиэтл.
– Хорошо. – Эйб замялся. – Только… только ваших зверушек там не будет.
– Что?!! Что вы сказать?
– Черт… Вы, наверное, ничего не знаете. Ваши… эти… натуки…
– Тануки! – выкрикнула она.
– Тануки… Они исчезли. Все до единого. Поезд сошел с рельсов между Фриско и Портлендом. За ними, как я понял, должна была присматривать эта клоуниха, Бардо Боппи-Бип…
– Что она сделать? – сурово спросила Лиза.
– Как я слышал, она напилась и плохо закрыла клетку, а когда поезд сошел с рельсов, дверца распахнулась, и они убежали. Они помчались в горы, и поймать их не смогли. Всё перепробовали. Даже нанимали профессиональных следопытов. Они отправились на поиски с собаками, но те два тануки, которых удалось хотя бы засечь, так вот, эти тануки завели собак то ли в реку, то ли в пруд, взгромоздились на них и обеих утопили. Взяли и утопили.
Лиза, представив это, не могла сдержать улыбку. Но тут же снова посерьезнела.
– Их… их не найти?
– Нет. Все уже отчаялись. Одна надежда, что вы вернетесь и возьмете дело в свои руки. Только там леса, густые леса. А тануки, полагаю, разбежались кто куда. Следопыты слышали, как с гор доносились какие-то странные звуки.
Лиза не смогла сдержать стон.
– Я быть завтра, – сказала она чуть слышно.
– Хорошо, милочка. Но я должен вам сказать, что, даже если вы отыщете своих зверушек, на нынешний год ваш контракт закончен. Что будет дальше, посмотрим. Популярность у вас есть. А эта треклятая клоуниха – она доработает сезон, а потом пусть возвращается в телешоу для извращенцев. В цирке ей не место. Ну что ж, всего доброго, мадам Ко. Удачного полета.
Лиза повесила трубку и долго еще сидела на кровати. Потом налила горячую ванну и нырнула в нее по самые грудки – маленькие, но безукоризненные. Волосы она собрала в пучок, но, когда погрузилась в воду, они все равно намокли.
А за окном, на улице, ветер играл, как на поющих пилах, на листьях пальм. Где-то внизу устроили политический митинг цикады, рассылая морзянкой на все четыре стороны свой единственный лозунг «Живи-живи-живи-живи!». Телесного цвета луна, «зрелая», как любой «созревший на ветке помидор», купалась в озере собственного света. Лиза, откинувшись назад, наблюдала за тем, как она медленно плывет – томная, нагая, бесстыжая. Редкие звезды были словно расширенные зрачки вуайеристов, подглядывающих через дырки в иссиня-черном занавесе за обеими – и плавающей, и купающейся. Поскольку час был поздний, жаровни, днем вонявшие на весь город, успели остыть, и в окно ванной струился воздух, напоенный запахом гельземиума, сандалового дерева, красного жасмина и воспоминаний о дневном дожде.
Звуки, ароматы и цвета природы успокаивали Лизу куда лучше горячей ванны. Она отдавалась им, и ей казалось, что она сама – животное. Вытираясь после ванны полотенцем, она, сама того не замечая, издавала тихие животные звуки. И движения ее были плавными, как взмахи хвоста.
Обсохнув, Лиза накинула белое полотенце на телевизор. Из сумки она достала кусок шелка – остатки старинного кимоно – и положила его на полотенце. Слева поставила бумажную статуэтку – не Будды, но чего-то в этом роде, – а справа положила кольцо с рубином, которое сделал ей Дики в ознаменование брачных намерений. Она поискала чего-нибудь, что могло дополнить композицию, подумала, что лучше всего подошла бы свежая хризантема – она перекликалась бы с той, что вышита на шелке, но во Вьентьяне климат тропический, тут хризантем не бывает. Наконец Лиза остановила свой выбор на черных замшевых сапогах – их она, изображая крутую девчонку, надевала на цирковые выступления.
– А кто я есть в этой жизни? Циркачка и есть. – И, улыбнувшись, добавила: – Как и все.
Она поставила сапог на шелковый лоскут. И, как была, обнаженная, опустилась на колени перед импровизированным алтарем.
Поначалу слова находились с трудом.
– Мама… – И, после долгой паузы: – Мама, мне нужна твоя помощь. Бабушка Казу, я и тебя призываю. Помогите, прошу вас. Прабабушка Михо, ты сделала нас такими, ты дала нам цель, ты дала нам знание, если это можно считать знанием. Ты связала нас с тем, что находится за пределами обычного, и хотя моя земная связь с тобой ограничивается этим лоскутком кимоно, я чувствую себя вправе обратиться к тебе, я прошу тебя: освети мой путь. Мама, бабушка, прабабушка, умоляю, придите ко мне нынче ночью. Дверь моего сна будет открыта для вас. Я оставлю чай на этом дурацком алтаре или, если хотите, сакэ. Я ваша дочь, младшая в роду. Вы нужны мне. Очень нужны. Прошу вас, придите.
* * *
Явились ли ей во сне Михо, или Казу, или О-Ко? Может, да, а может, и нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Если бы нас вызвали в Белый дом и решили бы навесить на нас в Розовом саду медали, – сказал как-то Стаблфилд, – можно было бы изловчиться, кинуться на президента и откусить ему уши. – Но эту идею они так и не осуществили.
Больше никаких собраний не проводилось. Собственно говоря, с тех пор они ни единого раза не заводили разговора о том, стоит ли возвращаться домой. Люди сентиментальные могут сказать, что они нашли свой дом, но все было не так просто. Циники могут презирать их за то, что они якобы наслаждались романтикой изгнания, но все было не так просто. Дверь в неизведанное всегда слегка приоткрыта: многие проходят мимо, едва удостоив ее взглядом, некоторые заглядывают внутрь, но войти не решаются, а есть и такие, что, влекомые любопытством, скукой, бунтарским духом или же обстоятельствами, отваживаются туда зайти и бродят так долго, что пути назад отыскать уже не могут.
К октябрю семьдесят пятого время для разговоров о возвращении домой – о блестящем будущем, о зрелых желаниях, о крепких узах, – судя по всему, прошло окончательно. Дерн и Стаблфилд уже завели в Фань-Нань-Нане свой бизнес. Дики разжился пригоршней рубинов и убогонькой гитарой. А в деревню приехал цирк.
* * *
Во Вьентьяне Лиза Ко поселилась в «Новотеле» – самой дорогой гостинице столицы и единственной, откуда был шанс без лишних проблем дозвониться за границу. Даже не смыв с себя дорожную пыль, она позвонила в Тампу, штат Флорида, продюсеру Эйбу Альтману. Именно Эйб «открыл» в Сингапуре годом раньше красавицу дрессировщицу, работавшую с необычными зверьками, и стал ее американским менеджером.
– Аррё! Моя мадам Ко.
– Мадам Ко! – воскликнул Эйб. – Где же вы? Все о вас беспокоятся.
– Моя Вьентьян. Лаос. Завтра быть Америка.
– У вас все хорошо? Как семья?
– Все хорошо. Не беспокоиться. Я быть завтра. Шоу в Поркланд?
– Да-да. В Портленде. Но завтра они переезжают в Сиэтл.
– Моя ехать Сиэтл.
– Хорошо. – Эйб замялся. – Только… только ваших зверушек там не будет.
– Что?!! Что вы сказать?
– Черт… Вы, наверное, ничего не знаете. Ваши… эти… натуки…
– Тануки! – выкрикнула она.
– Тануки… Они исчезли. Все до единого. Поезд сошел с рельсов между Фриско и Портлендом. За ними, как я понял, должна была присматривать эта клоуниха, Бардо Боппи-Бип…
– Что она сделать? – сурово спросила Лиза.
– Как я слышал, она напилась и плохо закрыла клетку, а когда поезд сошел с рельсов, дверца распахнулась, и они убежали. Они помчались в горы, и поймать их не смогли. Всё перепробовали. Даже нанимали профессиональных следопытов. Они отправились на поиски с собаками, но те два тануки, которых удалось хотя бы засечь, так вот, эти тануки завели собак то ли в реку, то ли в пруд, взгромоздились на них и обеих утопили. Взяли и утопили.
Лиза, представив это, не могла сдержать улыбку. Но тут же снова посерьезнела.
– Их… их не найти?
– Нет. Все уже отчаялись. Одна надежда, что вы вернетесь и возьмете дело в свои руки. Только там леса, густые леса. А тануки, полагаю, разбежались кто куда. Следопыты слышали, как с гор доносились какие-то странные звуки.
Лиза не смогла сдержать стон.
– Я быть завтра, – сказала она чуть слышно.
– Хорошо, милочка. Но я должен вам сказать, что, даже если вы отыщете своих зверушек, на нынешний год ваш контракт закончен. Что будет дальше, посмотрим. Популярность у вас есть. А эта треклятая клоуниха – она доработает сезон, а потом пусть возвращается в телешоу для извращенцев. В цирке ей не место. Ну что ж, всего доброго, мадам Ко. Удачного полета.
Лиза повесила трубку и долго еще сидела на кровати. Потом налила горячую ванну и нырнула в нее по самые грудки – маленькие, но безукоризненные. Волосы она собрала в пучок, но, когда погрузилась в воду, они все равно намокли.
А за окном, на улице, ветер играл, как на поющих пилах, на листьях пальм. Где-то внизу устроили политический митинг цикады, рассылая морзянкой на все четыре стороны свой единственный лозунг «Живи-живи-живи-живи!». Телесного цвета луна, «зрелая», как любой «созревший на ветке помидор», купалась в озере собственного света. Лиза, откинувшись назад, наблюдала за тем, как она медленно плывет – томная, нагая, бесстыжая. Редкие звезды были словно расширенные зрачки вуайеристов, подглядывающих через дырки в иссиня-черном занавесе за обеими – и плавающей, и купающейся. Поскольку час был поздний, жаровни, днем вонявшие на весь город, успели остыть, и в окно ванной струился воздух, напоенный запахом гельземиума, сандалового дерева, красного жасмина и воспоминаний о дневном дожде.
Звуки, ароматы и цвета природы успокаивали Лизу куда лучше горячей ванны. Она отдавалась им, и ей казалось, что она сама – животное. Вытираясь после ванны полотенцем, она, сама того не замечая, издавала тихие животные звуки. И движения ее были плавными, как взмахи хвоста.
Обсохнув, Лиза накинула белое полотенце на телевизор. Из сумки она достала кусок шелка – остатки старинного кимоно – и положила его на полотенце. Слева поставила бумажную статуэтку – не Будды, но чего-то в этом роде, – а справа положила кольцо с рубином, которое сделал ей Дики в ознаменование брачных намерений. Она поискала чего-нибудь, что могло дополнить композицию, подумала, что лучше всего подошла бы свежая хризантема – она перекликалась бы с той, что вышита на шелке, но во Вьентьяне климат тропический, тут хризантем не бывает. Наконец Лиза остановила свой выбор на черных замшевых сапогах – их она, изображая крутую девчонку, надевала на цирковые выступления.
– А кто я есть в этой жизни? Циркачка и есть. – И, улыбнувшись, добавила: – Как и все.
Она поставила сапог на шелковый лоскут. И, как была, обнаженная, опустилась на колени перед импровизированным алтарем.
Поначалу слова находились с трудом.
– Мама… – И, после долгой паузы: – Мама, мне нужна твоя помощь. Бабушка Казу, я и тебя призываю. Помогите, прошу вас. Прабабушка Михо, ты сделала нас такими, ты дала нам цель, ты дала нам знание, если это можно считать знанием. Ты связала нас с тем, что находится за пределами обычного, и хотя моя земная связь с тобой ограничивается этим лоскутком кимоно, я чувствую себя вправе обратиться к тебе, я прошу тебя: освети мой путь. Мама, бабушка, прабабушка, умоляю, придите ко мне нынче ночью. Дверь моего сна будет открыта для вас. Я оставлю чай на этом дурацком алтаре или, если хотите, сакэ. Я ваша дочь, младшая в роду. Вы нужны мне. Очень нужны. Прошу вас, придите.
* * *
Явились ли ей во сне Михо, или Казу, или О-Ко? Может, да, а может, и нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57