Помимо Меровия, Артуса и Лири, единственным знакомым Корса Канта был центурион Какамври, теперь командовавший преторианской гвардией. Какамври, похоже, забыл о былых ссорах с бардом, и это вполне устраивало юношу. Какамври он невзлюбил еще с тех пор, как тот служил копейщиком, и тупости у него за это время почти не убавилось.
Корс Кант все чаще обращался к Лири, и тот никогда не отказывал ему в общении.
— Я догадлив, — заявил бард как-то в полдень, жуя кусок мясного пирога — судя по заверениям повара, «прямо из Апиция». Пирог был несколько жестковат.
— Начало забавное, — задумчиво проговорил Лири. — Это ты про девиц, или как?
— Догадлив, верен, честен, не отступаю от своих привязанностей. Но мне нестерпима мысль о пролитой крови и я не умею плести интриги.
Лири усмехнулся.
— Ага… Это годится для службы священником.
— Но если бы я не умел петь и слагать песни, чем бы занялся тогда? Чистил бы конюшни или ходил за плугом от зари до зари?
На миг выражение лица старого короля стало серьезным. Он подергал себя за бороду, уставился в небеса — а глаза у него были голубее небес.
— Наверняка, — изрек он, — цивилизация существует для того, чтобы не забывать даже о том яблоке, которое упало дальше всех от яблони.
— Как-как?
— Гунны, вестготы, даже юты и саксы не смеют позволить себе содержать бесполезных паразитов — ну, кроме жрецов, ясное дело. Они живут, открытые всем ветрам, и любым порывом их может сдуть с лица земли.
Но теперь у нас будет империя, а это, доложу я тебе, кое-что! Афины, Рим, Александрия, Константинополь… В таких местах собрано так много богатств, и богатства эти расходуются столь щедро, что певцу уж как-нибудь хватит на кусок хлеба.
— Вот спасибо, государь! — обиделся Корс Кант.
— Да ладно тебе дуться! Артус говорит — не гоже, чтобы бард голодал, вот и позволяет тебе иметь все, что твоя душенька пожелает. Но куда бы ты делся без Артуса? Попади ты к саксам или к любым иным варварам, ты бы стал рабом.
— Рабом? Я высокороден… Я, по крайней мере, горожанин…
— Горожанин? А ты что, думаешь, будто саксы заседают в сенате и голосуют за то, какую эйрскую деревню им ограбить в следующий раз? Неужто ты веришь, что у них вообще есть какие-то законы? Что они за честную торговлю, к примеру? Они не признают никаких горожан, парень, и тебе бы здорово повезло, сынок, если бы для тебя — не мастера в боевых искусствах — вообще нашлось среди них какое-то дело. А империя, когда растет, находит все больше и больше места для роста. В другое время, в другом месте тебе бы не поздоровилось, сынок, не забывай об этом.
Миновало две недели, и тоска барда по возлюбленной превратилась в тупую боль. Он рисовал ее образ палочкой в пыли, на обрывках пергамента, воображал в небесах.
А на следующее утро он проснулся и обнаружил, что понял ее.
Не богиня, не принцесса, не воительница, не вышивальщица — просто смертная женщина, пробирающаяся по дебрям жизни столь же смятенно и испуганно, как он сам. Она точно так же робела в его присутствии, как он перед ней, точно так же ее язык завязывался узелками, но при этом, правда, Анлодда ухитрялась наговорить уйму глупостей, а Корс Кант смущенно молчал.
Юноша понял даже то, почему Анлодда возлежала с принцем Ланселотом. Она тянулась к уверенности, она нуждалась в том, чтобы ухватиться за что-то, чтобы потом сделать следующий шаг.
«Прекрасно! Ну и что же мне теперь делать с этим дивным озарением? Увижу ли я ее когда-нибудь вновь?» И бард решил, что когда увидит Анлодду в следующий раз, то просто скажет ей, что любит ее, что желает ее, и пусть все будет так, как она захочет. К собственному удивлению, Корс Кант обнаружил, что все так и есть, что он даже не против того, чтобы делить любимую с каждым из странников, что постучится в дверь их дома.
Он оглянулся на себя прежнего и понял, что последние несколько недель был мертв, а теперь ожил. Он весело рассмеялся, поняв, почему всегда так усмехался король Лири, слушая его. «Какой же я был маленький, и как я вырос!» В ту ночь он крепко спал впервые с самого начала похода.
Наутро Корс очнулся от того, что кто-то легонько тронул его за плечо. Опасливо стащив с головы одеяло, бард обнаружил, что с ним рядом стоит один из сикамбрийцев Меровия в невероятно торжественной позе.
Бард торопливо сел, а воин передал ему послание от короля. Меровий просил барда доставить ему радость и разделить его общество в полночь. «Ради Сына Вдовы».
Солнце брело по небу, а легион — вдоль берега. У Корса Канта с каждым часом все сильнее сосало под ложечкой в ожидании предстоящей встречи. Он догадывался о том, что встреча будет необычной.
Юноша помнил о пророчестве Меровия, высказанном месяц назад, во время первого похода на Харлек. «Не тост ли это во славу смерти? — гадал бард. — Меровий — император, а я, уж конечно, шут. Но кто из нас заблудится в Скотий?» Они шли все утро, а затем, ближе к полудню, неожиданно встали лагерем на равнине Динас Эмрис. По лагерю поползли слухи о том, что впереди — большое ютское войско, хотя как и кто мог об этом узнать — ведь долину окутывал густой туман.
Корс Кант с нетерпением ждал захода солнца, а потом — восхода полной луны.
Наконец, сгорая от волнения и нетерпения, он, трепеща, отправился по тропинке между воинами — сынами Марса и Митры. При его приближении разговоры утихали. Корс Кант не был одним из них.
К тому же почти все были наслышаны о его «музыкальных» руках. Его боялись и ненавидели за то, что он вызывал страх.
Бард поднимался по крутому склону холма. Нога его угодила в норку полевой мыши. Он споткнулся и чуть не упал. Шатры и свернутые одеяла воинов остались далеко позади, стали маленькими-маленькими. Наконец юноша ступил на границу, разделявшую лагерь Артуса и лагерь упрямо желавшего уединения Меровия. По другую сторону холма стоял невысокий шатер короля. Полог был поставлен так, чтобы защищать шатер от ветра. По четырем углам стояли великаны-сикамбрийцы с обнаженными боевыми топорами.
Корс Кант остановился и довольно долго стоял, глядя на вход в шатер. Полотнище трепетало на ветру. Он внимательно разглядел все до мелочей: белое полотно с рунами и знаками власти, вышитыми или нарисованными краской, затейливые цепочки астрологических символов, непрерывно повторяющиеся орнаменты — спирали, свастики, а также огромный золотой орел, восседавший на жезле (знак римского правления, знак губернатора, коим и был Меровий до тех пор, пока не короновался).
Рядом с полотнищем, закрывавшим вход в шатер. Корс Кант разглядел фигуру, которую узнал, — она была нарисована в свитке, спасенном в Александрийской библиотеке, — Нуйт, египетская богиня ночи. Она низко склонилась, словно несла тяжкий груз небес на спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98