Волны, разбивавшиеся у ног Жуаниты, были чистого изумрудного цвета. Чайки сотнями прохаживались в красном свете заката по смятой и влажной траве на скалах, чистя свои перья и прихорашиваясь.
Жуанита вскарабкалась наверх и уселась в том самом углублении, где они сидели с Кентом, и в точно такой же позе. И снова вернулось что-то от того волшебства. Но не все. Пустое небо, пустое море – весь мир впервые казался ей сегодня пустым.
Вечером она позвонила по телефону Кенту в Солито, в гостиницу «Сент-Стефен».
В комнате ее матери было душно и темно, и царило то грустное, тоскливое настроение, какое вызывает болезнь. В гостиной было холодно и жутко, а в кухне у Лолы играли теплые красные отблески огня, двигались тени, слышался чей-то говор. Передняя, где находился телефонный аппарат, была погружена в темноту. Жуанита низко наклонилась над ним в ожидании, вдыхая знакомые запахи сырой штукатурки, мышей, мокрой шерсти.
– Сеньор Фернандец, – сказала она, наконец, нервно, вполголоса, когда ее соединили с гостиницей. Хозяин последней родился на ранчо Эспинозы семьдесят лет тому назад. Жуанита его хорошо знала.
– Сеньор Фернандец, это говорит сеньорита с ранчо. У вас остановился высокий молодой человек, с черными волосами, по фамилии Фергюсон. Пожалуйста, передайте ему, что я желала бы поговорить с ним.
– Да нет же, сеньорита, – возразил ласковый старческий голос, – у нас никто сейчас не живет. Отель закрыт до следующего сезона.
Смущение и разочарование охватило Жуаниту. Она еще пыталась бороться.
– Погодите минутку! Но вчера ваш отель еще не был закрыт?
– Он закрыт вот уже десять дней, сеньорита. С самого дня святого Франциска.
После нескольких слов благодарности разговор был окончен. Жуанита сидела подавленная в темной передней.
– Нита! – донесся сквозь закрытые двери слабый голос матери. – Кажется, звонил телефон, дорогая!
– Да, мама. Я уже ответила. Это так, пустяки, – произнесла дочь. И снова воцарилось молчание. Мрак все сгущался и сгущался в пустой передней, во всем пустынном мире и в сердце Жуаниты.
Дни шли за днями. Но что-то новое вошло в жизнь Жуаниты.
Все случившееся: встреча с Кентом на скалах, их беседа, то, что он провел ночь на ранчо и ускользнул, даже не простясь, что он стоял под окном и наблюдал за ней, этот таинственный эпизод с дамой под вуалью – все это Жуаните, не склонной к подозрительности, по-детски доверчивой, скоро стало казаться простым и естественным. Может быть, он счел неудобным явиться в дом в такой поздний час… А до секретов незнакомой приятельницы сеньоры, ей, Жуаните, нет никакого дела!
Но то, что Кент, сказавший ей глазами, что она ему нравится, Кент, неожиданно пробудивший в ее сердце теплые, дружеские чувства к себе, проявил затем равнодушие и небрежность, это было очень трудно пережить.
Она жаждала поговорить с ним еще. Все ее мысли облекались в форму разговора с ним. В холодные вечера, кутаясь в ветхую, вылинявшую японскую шаль, она задумчиво смотрелась в зеркало.
Гибкая фигура, голубые глаза в черной бахроме ресниц, ореол золотистых завитков – и никто, никто не видит всего этого!
Она пыталась смехом, молитвой, усилием воли отогнать то, что вошло в нее, но оно оставалось там. Что-то случилось с ней. Жизнь на родном ранчо неожиданно стала казаться нестерпимо скучной. Иногда она ненавидела Кента Фергюсона, иногда же трепетала от чувства, далеко не похожего на ненависть. И ни о чем ином не могла думать.
Новая тень омрачила ее дни. Сеньора Мария все не поправлялась и не вставала с постели. Временами ее мучило удушье. Когда оно проходило, Жуанита читала ей вслух. Дни становились все короче, темнело рано. И вокруг стояла такая тишина, что даже воркование голубя за окном спальни заставляло обеих женщин вздрагивать.
А вечером извне не доносилось уже ни единого звука. В комнате слышался только ровный голос читавшей Жуаниты, размеренно тикали часы, да попугай возился в своей клетке.
Больная лежала спокойно и молча, словно восковое изваяние под ярким индейским одеялом.
– Мама, тебе бы следовало посоветоваться с доктором, – неоднократно умоляла ее Жуанита. Но мать только улыбалась и качала головой.
– Это обыкновенная простуда, – уверяла она, тяжело дыша.
Однако, на десятый день Жуанита потихоньку съездила в Солито и поговорила с врачом. Он как будто тоже придерживался мнения, что простуда сеньоры не была таким пустяком, как ей казалось.
В тот же день все вокруг странно изменилось, мир для Жуаниты задернулся черной завесой. Обращение к доктору словно приблизило удар. Если, как уверяла сеньора, она до сих пор не нуждалась в помощи врача, то за несколько часов положение ее стало настолько серьезным, что никакая помощь не могла уже спасти ее.
Она лежала так же тихо, как все эти дни. В кухне болтали девушки, кричали дети, а за окнами слышалось мычание коров, скрипели ворота, вдалеке шумело море.
Жизнь текла обычным порядком. Так же каждое утро дети приносили на кухню для сеньоры только что снесенные яйца, еще теплые, с приставшими к ним мелкими перышками. Так же кружили над гумном шумные чайки, так же поднималось кроваво-красное солнце над холодным, серым, как сталь, морем.
А сеньора умирала.
Жуанита, не хотевшая верить этому, подавленная и оробевшая, днем и ночью ухаживала за матерью. Ей помогала Лолита. Но больная требовала очень мало забот. Попросит порой глоток холодной воды, пробормочет что-то глухо и невнятно, покачает тревожно головой и снова лежит тихо, как восковое изваяние.
В последний день ее жизни лампы зажгли рано, в половине пятого. На море начинался шторм. Над опустевшим двором носились листья, все птицы попрятались еще засветло. Приходил и ушел священник, уехал и доктор, сказав, что никакого изменения в состоянии больной пока не предвидится и что он приедет еще раз вечером. Он надеялся, как он сказал Лолите, увидеть пациентку еще на ногах.
В слабо освещенной комнате Жуанита сидела у постели матери. Все, что говорилось вокруг нее в эти странные, как будто не реальные последние дни, проходило мимо ее сознания. Она не верила, не могла верить. Мать выглядела так же, как всегда во время своих простуд. Девушка внимательно и боязливо следила за ней и, когда дыхание больной становилось неровным и тяжелым, ей казалось, что она сама задыхается.
– Нита, – произнесла вдруг больная очень четко своим обычным голосом, открыв глаза. – Я о многом думала сегодня. О вещах, о которых мне надо с тобой поговорить, – ты ведь уже взрослая. Как только я достаточно окрепну для этого, у нас будет длинный разговор.
– Ну, конечно, ты скоро поправишься, и мы будем много разговаривать, – сказала с глубокой нежностью Жуанита, встав на колени у постели и прижав руку матери к своей щеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66