Более всего впечатлил меня кабинет.
Вход в него предваряла массивная, явно не деревянная дверь, приоткрыв которую Владимир Владимирович повернулся ко мне с выражением на лице чрезвычайной таинственности.
– Здесь, – сказал он вполголоса, – я люблю предаваться думам о судьбах России.
Выдержав краткую паузу, он медленно отвел рукой тяжелую дверь, и мы попали в альков национального патриотизма. У меня перехватило дух. Целая стена его была превращена в стенд под стрелковое и минометное оружие, внизу дулами друг к другу трогательно стояли два гранатомета. На отдельном коврике висели награды. Растерявшись поначалу и не зная, куда деваться, я подошла именно к ним. И по ним-то как раз и определила, что передо мной национальный герой.
Это было как в фильме. Это было даже круче.
Освоившись, я перешла затем к оружию и внимательно оглядела ряды его. С молчаливого согласия хозяина я сняла со стены понравившуюся мне снайперскую винтовку, подошла к окну и прильнула к оптическому прицелу. Прицел бил на полтора километра. В доме даже не напротив, а через один, в окне было видно, как мужчина в трениках рассеянно чешет мошонку и выглядывает в окно.
Оторвавшись от прицела, я потрясенно обернулась. Он курил и смотрел на меня одобрительно: это была его любимая винтовка. Когда я стала отступать от окна, он подошел ко мне и помог – уверенным движением взял винтовку и водрузил на место. Все-таки для женщины она была тяжела.
Мы оказались стоящими друг против друга на близком расстоянии.
– Так, наверное, видят боги, – сказала я, – кого угодно, в любую секунду и на любом расстоянии…
– И точно так же в любую секунду могут поразить, – закончил с улыбкой он.
О да, это были незабываемые, лучшие минуты моего невестинга! Владимир же решил проверять меня дальше и стал показывать фотоальбомы. Мне оставалось пройти испытание достойно, не задав ни единого вопроса по факту «а вот это что?», «а вот это вы где?».
В принципе, спрашивать было и не о чем: везде на фотографиях были люди, одетые в камуфляжную форму без знаков отличий и различия, увешанные теми видами оружия, которые в обычных пехотных частях армии не применяются. Менялись только пейзажи за спинами героев. Один из них мне удалось узнать, это была Босния. Но я промолчала. Национальному герою это очень понравилось, и, все больше лучась симпатией по отношению ко мне, он пригласил меня выпить чашечку виски.
Мы сели в гостиной: я с хорошим виски, Владимир поставил рядом с собой один только стакан негазированной минеральной воды. В хрустальную миску на столике рядом положил шесть туго набитых папиросин. Это была она: специальная курительная смесь. Коротко взглянув на меня, он тут же сказал:
– Вот потом, Джада, когда ты все это будешь своим подружкам рассказывать, а рассказывать ты можешь в данном случае чистую правду, тебе никто не поверит.
– Ты что, – спросила его я, пропуская мимо ушей это его замечание, – все это выкуришь и останешься жив?
В полутьме янтарные глаза национального героя недобро блеснули.
– А ты думала, меня это убить может?
Действительно, подумала я.
– И давно у тебя эта привычка? – спросила я.
– Это не привычка, это замена алкоголю, – заметил он, – но вообще давно. С Ближнего Востока еще, наверное. Собственно, ощутимого воздействия на организм не дает. Многие наши балуются. Вреда меньше, и голова с утра не чумная.
И сделал две первые тяжки. Я отпила виски. Он был хорош.
Мы начали неторопливую беседу. Мы говорили «за жисть», за детство, за отношения между полами… Я постигала характер национальных героев, их нравы и образ жизни. И, черт возьми, с каждой минутой национальные герои нравились мне все больше и больше!
Когда в разговоре возникла первая пауза, оказалось, что уже глубокая ночь. Владимир рывком поднялся с кресла, глянул на меня слегка мутными глазами и сказал:
– Хорошая ты баба, Джада. Хочешь, оставайся.
В трубке у меня что-то квакнуло и охнуло. Жадный голос Ады прорвался сквозь пелену воспоминаний:
– Ну ты, конечно, осталась? – Этот вопрос она кричит мне почти умоляюще.
– Да, – ответила я, – осталась. Но в этом доме было две спальни. А вот в какой именно мне довелось спать в ту ночь, я тебе, Ада, не скажу. Тем более что это, как ни странно, не имело никакого значения.
Национальный герой уже сделал выбор в мою пользу. Исходя из каких-то, наверное, одному ему доступных понятий. Я узнала об этом наутро, когда за завтраком он сказал: «Так, я сейчас улечу, но когда вернусь…» И сказал, что мне надо делать и как его ждать. И посмотрел на меня своими карими глазами твердо, спокойно, без собачье-нервной побежки зрачками по моему лицу в поисках подтвердительных признаков БСЛ. Он все решил: я была его подругой.
Это был чистокровный патриархат – решение в мою пользу без моего участия! В этом было что-то непередаваемое, первобытное, что-то из области интуитивных ценностей.
Своего собственного мнения по поводу «нас» в то утро я еще не имела, но надеялась составить его в ближайшее время. Через три дня В. В. улетел на неопределенный срок. Мы посылали друг другу трогательные sms. Он сидел где-то в Европе, потом прилетел в Москву на несколько суток (часов?) и опять улетел. Помню, для меня явилось тогда настоящим открытием, что быть патриотом родины – такая сложная и многотрудная профессия. Патриоты, а тем паче национальные герои, работают сутками. Сутки незаметно переходят в месяцы.
Через три недели мы увиделись вновь, на полтора-два часа. Поели салатов, попили кофе, поулыбались друг другу. Я рассказала ему, как мои дела, и он меня внимательно выслушал. Это было прекрасно.
А потом снова было ожидание. Еще через месяц я поняла, что не тяну быть подругой национального героя. Меня вконец замучили бессонница и тот факт, что я не могла ему позвонить: он почти никогда не брал трубку, а звонил всегда сам, при этом номер его был не определен. Я спала с лица и упала духом.
Именно тогда я поняла, почему меня не испугала его решимость в назначении меня подругой. Его решимость ничего не меняла, и он сам это прекрасно знал. Он не принадлежал себе, он принадлежал Родине.
– Вот, Ада, – говорю я, – тогда-то я и поняла, как далеко понятие виртуальности шагнуло в нашу жизнь.
– В каком смысле?
– В самом непосредственном. Видишь, мне на выбор был предоставлен пантеон женихов высшего разряда: все упакованы материальными ценностями, властью, опытом и одиночеством, все нацелены на отношения и при этом все… абсолютно виртуальные.
Те, кто был упакован материальными ценностями, были виртуальны сами для себя и в сердце своем, ища непонятно чего непонятно зачем. А те, кто был наделен властью, опытом и одиночеством, существовали параллельно этому миру, в телефонных сетях и мейлах, и проводили больше времени в самолетах и машинах, нежели в собственной спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Вход в него предваряла массивная, явно не деревянная дверь, приоткрыв которую Владимир Владимирович повернулся ко мне с выражением на лице чрезвычайной таинственности.
– Здесь, – сказал он вполголоса, – я люблю предаваться думам о судьбах России.
Выдержав краткую паузу, он медленно отвел рукой тяжелую дверь, и мы попали в альков национального патриотизма. У меня перехватило дух. Целая стена его была превращена в стенд под стрелковое и минометное оружие, внизу дулами друг к другу трогательно стояли два гранатомета. На отдельном коврике висели награды. Растерявшись поначалу и не зная, куда деваться, я подошла именно к ним. И по ним-то как раз и определила, что передо мной национальный герой.
Это было как в фильме. Это было даже круче.
Освоившись, я перешла затем к оружию и внимательно оглядела ряды его. С молчаливого согласия хозяина я сняла со стены понравившуюся мне снайперскую винтовку, подошла к окну и прильнула к оптическому прицелу. Прицел бил на полтора километра. В доме даже не напротив, а через один, в окне было видно, как мужчина в трениках рассеянно чешет мошонку и выглядывает в окно.
Оторвавшись от прицела, я потрясенно обернулась. Он курил и смотрел на меня одобрительно: это была его любимая винтовка. Когда я стала отступать от окна, он подошел ко мне и помог – уверенным движением взял винтовку и водрузил на место. Все-таки для женщины она была тяжела.
Мы оказались стоящими друг против друга на близком расстоянии.
– Так, наверное, видят боги, – сказала я, – кого угодно, в любую секунду и на любом расстоянии…
– И точно так же в любую секунду могут поразить, – закончил с улыбкой он.
О да, это были незабываемые, лучшие минуты моего невестинга! Владимир же решил проверять меня дальше и стал показывать фотоальбомы. Мне оставалось пройти испытание достойно, не задав ни единого вопроса по факту «а вот это что?», «а вот это вы где?».
В принципе, спрашивать было и не о чем: везде на фотографиях были люди, одетые в камуфляжную форму без знаков отличий и различия, увешанные теми видами оружия, которые в обычных пехотных частях армии не применяются. Менялись только пейзажи за спинами героев. Один из них мне удалось узнать, это была Босния. Но я промолчала. Национальному герою это очень понравилось, и, все больше лучась симпатией по отношению ко мне, он пригласил меня выпить чашечку виски.
Мы сели в гостиной: я с хорошим виски, Владимир поставил рядом с собой один только стакан негазированной минеральной воды. В хрустальную миску на столике рядом положил шесть туго набитых папиросин. Это была она: специальная курительная смесь. Коротко взглянув на меня, он тут же сказал:
– Вот потом, Джада, когда ты все это будешь своим подружкам рассказывать, а рассказывать ты можешь в данном случае чистую правду, тебе никто не поверит.
– Ты что, – спросила его я, пропуская мимо ушей это его замечание, – все это выкуришь и останешься жив?
В полутьме янтарные глаза национального героя недобро блеснули.
– А ты думала, меня это убить может?
Действительно, подумала я.
– И давно у тебя эта привычка? – спросила я.
– Это не привычка, это замена алкоголю, – заметил он, – но вообще давно. С Ближнего Востока еще, наверное. Собственно, ощутимого воздействия на организм не дает. Многие наши балуются. Вреда меньше, и голова с утра не чумная.
И сделал две первые тяжки. Я отпила виски. Он был хорош.
Мы начали неторопливую беседу. Мы говорили «за жисть», за детство, за отношения между полами… Я постигала характер национальных героев, их нравы и образ жизни. И, черт возьми, с каждой минутой национальные герои нравились мне все больше и больше!
Когда в разговоре возникла первая пауза, оказалось, что уже глубокая ночь. Владимир рывком поднялся с кресла, глянул на меня слегка мутными глазами и сказал:
– Хорошая ты баба, Джада. Хочешь, оставайся.
В трубке у меня что-то квакнуло и охнуло. Жадный голос Ады прорвался сквозь пелену воспоминаний:
– Ну ты, конечно, осталась? – Этот вопрос она кричит мне почти умоляюще.
– Да, – ответила я, – осталась. Но в этом доме было две спальни. А вот в какой именно мне довелось спать в ту ночь, я тебе, Ада, не скажу. Тем более что это, как ни странно, не имело никакого значения.
Национальный герой уже сделал выбор в мою пользу. Исходя из каких-то, наверное, одному ему доступных понятий. Я узнала об этом наутро, когда за завтраком он сказал: «Так, я сейчас улечу, но когда вернусь…» И сказал, что мне надо делать и как его ждать. И посмотрел на меня своими карими глазами твердо, спокойно, без собачье-нервной побежки зрачками по моему лицу в поисках подтвердительных признаков БСЛ. Он все решил: я была его подругой.
Это был чистокровный патриархат – решение в мою пользу без моего участия! В этом было что-то непередаваемое, первобытное, что-то из области интуитивных ценностей.
Своего собственного мнения по поводу «нас» в то утро я еще не имела, но надеялась составить его в ближайшее время. Через три дня В. В. улетел на неопределенный срок. Мы посылали друг другу трогательные sms. Он сидел где-то в Европе, потом прилетел в Москву на несколько суток (часов?) и опять улетел. Помню, для меня явилось тогда настоящим открытием, что быть патриотом родины – такая сложная и многотрудная профессия. Патриоты, а тем паче национальные герои, работают сутками. Сутки незаметно переходят в месяцы.
Через три недели мы увиделись вновь, на полтора-два часа. Поели салатов, попили кофе, поулыбались друг другу. Я рассказала ему, как мои дела, и он меня внимательно выслушал. Это было прекрасно.
А потом снова было ожидание. Еще через месяц я поняла, что не тяну быть подругой национального героя. Меня вконец замучили бессонница и тот факт, что я не могла ему позвонить: он почти никогда не брал трубку, а звонил всегда сам, при этом номер его был не определен. Я спала с лица и упала духом.
Именно тогда я поняла, почему меня не испугала его решимость в назначении меня подругой. Его решимость ничего не меняла, и он сам это прекрасно знал. Он не принадлежал себе, он принадлежал Родине.
– Вот, Ада, – говорю я, – тогда-то я и поняла, как далеко понятие виртуальности шагнуло в нашу жизнь.
– В каком смысле?
– В самом непосредственном. Видишь, мне на выбор был предоставлен пантеон женихов высшего разряда: все упакованы материальными ценностями, властью, опытом и одиночеством, все нацелены на отношения и при этом все… абсолютно виртуальные.
Те, кто был упакован материальными ценностями, были виртуальны сами для себя и в сердце своем, ища непонятно чего непонятно зачем. А те, кто был наделен властью, опытом и одиночеством, существовали параллельно этому миру, в телефонных сетях и мейлах, и проводили больше времени в самолетах и машинах, нежели в собственной спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49