– А кто не любит быстрой езды? – отшучиваюсь я.
В этот момент мы видим, как Анжелка вытряхивается из ночного клуба вместе со своим новым ухажером. Анжелка настолько счастлива, что буквально искрится от радости. Мувистар надевает бейсболку: парочка идет к нам. За Анжелкиной эйфорией я все никак не могу рассмотреть ее спутника. Сдав с рук на руки ребенка, мы с моей звездой блаженно гуляем еще пару часов по вечерней Москве пешком, разговариваем, смеемся. Хорошее время. Потом мы недолго прощаемся на одном из московских бульваров, обещаем друг другу скоро увидеться, включаем мобильные телефоны.
С тех пор мы еще ни разу не встретились. У него пошел проект за проектом, и, кажется, он перешел на двадцатичетырехчасовой режим работы. Я было пробовала ему звонить, но я не люблю говорить урывками, тем более по мобильному.
С Анжелкой жизнь тоже вскоре развела меня, и я этому рада. Потому что жизнь Анжелы все больше и больше стала походить на театр абсурда.
Но я храню тот снимок, сделанный на Воробьевых горах тогда, где он, я и маленькая девочка. Долгими вечерами, оставшись одна, я достаю его и рассматриваю. Против всяких ожиданий, лицо у меня получилось очень веселое, живое. Можно даже сказать – счастливое. Красотка смотрит куда-то в сторону осмысленно, почти с достоинством. И он, с бейсболкой в руке, вполоборота, брутально смотрит в камеру, придерживая меня за плечо. И только недавно я поняла, почему он захотел подарить мне на память именно этот снимок.
Дети большого города
Он пишет мне: «Не хватает двадцать пятого часа в сутках. Ничего не успеваю. Сплю мало. Кручусь как белка в колесе. Но думаю о тебе, все равно думаю. Даже когда ночью сплю – кажется, даже тогда думаю».
Мне вот тоже: не хватает двадцать пятого часа в сутках. И сердце, томимое этой невосполнимостью, после полуночи бьется еле-еле. Оно такое противное в это время суток, мое сердце. Оно, конечно же, хочет покоя.
Оно, конечно, хочет еще и его, того, кто покой ему этот даст, кто пишет мне эти письма ночами, к кому прижмусь я однажды, благословенной ночью, когда мы будем вместе, и засну безо всяких снов часов эдак на десять. А то и (страшно подумать!) на все тринадцать. И проснусь уже в совершенно другой жизни.
Но мы, увы, не можем быть вместе. Он несвободен. Как и я. А потому не может быть этой благословенной ночи.
И сердце мое потому не знает покоя ночами. Но ищет его в объятиях любимого днем. Днем – пренебрегая суровыми законами нашего бизнес-времени – мы слетаемся с ним в потаенном месте, в доме, принадлежащем моей сестре, и в сумраке спальни, за тяжелыми гардинами, наглухо перекрывающими дневной свет, предаемся любви. Сестра из загранкомандировки пишет мне изредка письма: «Как там мое гнездышко? Поливаешь ли ты цветы?!»
Мне хочется написать, что с цветами все в порядке, что ее дом теперь украшен еще и множеством живых цветов, они стоят повсюду в вазах, а иногда даже в трехлитровых банках, когда ваз не хватает, но я, конечно же, удерживаюсь.
Мы с ним ничего не успеваем, потому что минимум три дня в неделю выпадают теперь в полный, полнейший OFF. Я всегда немножко недопонимала, чем это day-off отличается от weekend. Теперь знаю это точно. Day-off. Специальный такой day.
Все дела, не сделанные в такие дни, сваливаются на поздний вечер, на следующий день и на послеследующий, слепляются в какой-то нелепый снежный ком, грозящий превратиться в любой момент в лавину, пугающий, призывающий к разуму и ответственности, но неотвратимо игнорируемый, когда речь заходит о следующей встрече. Работать поэтому приходится все время, когда мы не вместе, даже ночами.
И слава богу, что ночами. Потому что совершенно невозможно идти и в означенное время обыденно ложиться спать в пижаме. Или, что еще хуже, без.
В ночи, работая каждый на своем «поле», мы переписываемся в аське. Мечта о совместном сне преследует нас. «Я чувствую, – пишет он мне, – что еще пара-тройка недель в таком высоком темпе, и я взалкаю выспаться больше, чем тебя». В ответ я смеюсь, посылаю ему кучу смайликов. Я знаю: это невозможно. Хотя сама хотела бы совместного дневного сна уже сейчас не меньше.
Вот если б был у нас двадцать пятый час в сутках! Всего лишь плюс один час к тем двадцати четырем – и мы могли бы все успеть, переделать кучу дел и, урвав часть суток на законных основаниях, встретиться вместе и незаконно вздремнуть. Но нет его, нет! Как можем спать мы, упиваясь негой и покоем, зная, что ничего не успели и ничего не сделали, зная, что опаздываем на переговоры и на встречи, зная, что все послали к черту, вырубили мобильные, домашние и заперли дверь? Никак… Тут не до сна, ей-богу. Ведь каждая минута бесценна. Потому что, если выключен мобильный, зазвонит домашний, а если не отвечает и он, то недолго дождаться звонка в дверь.
Жизнь – кипучая, тусовая, высоковольтная в любое время суток жизнь нашего города – все равно нахлынет, напомнит обо всем, отнимет нас друг от друга и разнесет в разные стороны. Опустеет скоро благословенная спальня за тяжелыми гардинами, столь непрочно закрывающими нас от наших судеб, наших дел…
И даже в строчках наших писем, которые, устав, мы пишем друг другу на рассвете, слышится вечное эхо зубодробительной скачки под названием «не успеваем». В его письмах, кажется, больше, чем в моих.
Двадцать пятый час, вероятно, сумел бы спасти нас, образовав томительный затон времени, где мы, поющие в терновнике, предаемся классически неспешному альковному греху, с названием бархатным – измена.
Но нет его! А значит: пусть сердце мое не знает покоя. Пусть никогда не переделаются все дела. Пусть всегда я буду спешить в бешеном ритме красивого мегаполиса, зная, что только в этом ритме – через пульсацию вен большого города, через потоки машин, через бешеный свет неоновых реклам и бульварных фонарей, через все урбанистические пейзажи, в любую секунду, в любой миг – могу быть с ним… С тем, с кем хочу.
Стоя перед светофором и ожидая зеленый свет, я представляю, что вот сейчас он, возможно, всего в двух улицах от меня точно так же смотрит на светофор: нетерпеливо и чуть-чуть зло, и глаза у него уставшие, прикрытые тяжелыми верхними веками, какие бывают у него спросонья. Распечатывая палочки за японским ужином часом позже с друзьями, я думаю о том, что, вероятно, он сделал то же самое пятью минутами раньше, и я даже догадываюсь, в каком приблизительно ресторане города и с кем. Вспоминаю его руки, вспоминаю, как ловко он этими палочками орудует, вспоминаю, как учил ими пользоваться меня… Наш смех, наши улыбки, наши совсем не взрослые кривлянья и приколы. Но я привыкла к разлуке. Она стала частью нас, частью этого города, и когда-нибудь, я знаю, она победит. Но пока я об этом не думаю, я счастлива тем, что есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49