Есть дело.
Амалия вскочила тоже — стояла, пошатываясь. Сон еще бродил в ней, мелькали перед глазами отмытые аэродромные стекла и почему-то харя агента ФБР Родригеса, который, оказывается, в ее сне изображал Мабена,
— Просыпайся… — Берт взял ее за плечи и слегка встряхнул, — Начала соображать, а? Она высвободилась и покивала.
— Твоему Джонни этому можно доверять, а? Амалия подумала и ответила, глядя в его темные прищуренные глаза:
— По-моему, Джек — надежный парень. У меня нет причин ему не доверять.
— Вплоть до какой суммы? — спросил Берт
— Что вы хотите этим сказать?
— А очень просто: сколько ему надо заплатить, чтобы он стал ненадежным?
— Ну, не знаю… Трудно так судить о человеке, с которым работаешь.
— В вашем ремесле только так в надо судить, деаочка.. Скажем, миллион. Если вот тебе предложат миллион на счету в хорошем банке, ты назовешь мой адрес?
— Неужто за это могут предложить миллион?
— Им, — он ткнул пальцем в окно, — им это пара пустяков. Что для тебя доллар.
Она почему-то оглянулась на окно, нахмурилась и сказала:
— Бас я не выдам ни за миллион, ни за десять,
— Тебе я верю. А он как?
— Но почему вас это заинтересовало, Берт?
— Джо меня зовут, — прогудел он сердито. — Джо… Я вот думал: послать его к твоему Жаку, курьером. А если его перехватят? И — миллион?
— Если предложат миллион, не знаю, — призналась Амалия. — Неужели вы думаете, что могут предложить такие огромные деньги?
— Ладно, давай-ка сядем, — сказал Умник.
И он рассказал ей наконец-то, как обстоят дела. Рассказал о своем изобретении, и о том, что делалось в опытом цехе, когда его взорвали, и вообще о непременной и неизбежной реакции нефтяных заправил на страшную угрозу их рынку. Реакция неизбежна — он это подчеркнул. И в конце уже с некоторой осторожностью добавил, что, объективно говоря, не сомневается: лично он обречен, потому как убить можно кого угодно при любой, самой плотной охране — дело лишь в том, сколько израсходовать денег и сколько потерять исполнителей. Сейчас «Дженерал карз» пытается дать в прессу информацию об изобретении, надеясь предотвратить террор, да впустую, как он полагает, впустую…
Амалия сидела на кровати пряменько, как встревоженный суслик, и переваривала все это. О многом она и сама догадывалась — да почти обо всем, если честно. Как раз в утро взрыва она через компьютер залезла в «Кто есть кто» и разобралась, что господин Бабаджанян — один из самых могущественных людей в компании «Эксок», одной из самых могущественных компаний в стране, да и в мире, пожалуй. Тогда она не успела как следует обдумать значение его визита на тихую улочку Хоуэлла, потому что пришла весть о взрыве и все завертелось как бешеное, да так и вертелось — до сего дня. Значит, и впрямь дело пахнет миллиардами, подумала она и сказала чинно:
— Жаль, что меня не проинформировали раньше.
— А что бы это изменило? — сейчас же спросил Умник.
— Но может, и не жаль, — сказала Амалия. — Если бы я адекватно оценивала опасность, может, не бросилась бы за вами. Побоялась бы навести на след… Можно, я спрошу? — Он кивнул. — Получается, вы давно уже предвидели… ну, возможные последствия? Взрывы, убийства и прочее? — Умник еще раз кивнул. — Но тогда почему вы не пошли на публикацию с самого начала, вот я чего не понимаю…
— А потому, что результат был бы вот такой. — Он поднес ручищу ко рту и дунул на раскрытую ладонь. — Пшик.
— Ну как же, такое изобретение!
Он не стал объяснять, что серьезные производители не стали бы с ним вязаться, даже получив полную технологическую информацию, что механизм гигантского производства неповоротлив по определению; как некий сверхорганизм, он стремится сохранить равновесное состояние — то, что наука называет гомеостазисом. И чем революционней новая затея, тем сальнее это естественное, животное, можно сказать, сопротивление. Не упомянул он и о том, что верховный руководитель Амални, господин наш Клем Гилберт, тоже не стал бы с ним, Бертом, разговаривать, и» будь у него готов образец новой машины. Указал бы на дверь и велел бы впредь не пускать к его превосходительству. Так что он действовал единственным возможным способом. Вместо всего этого Умник сказал;
— Ага, в том и дело… Ни один серьезный человек не обратит внимания на такую дерьмовую статеечку — насчет великого-де изобретения, — понятно?
Было видно, что Амалия не понимает. Она глядела на него красивыми своими глазами, и Умник в первый раз заметил, что глаза у нее серые. И красивые — когда не подмазаны. Сейчас на Амалии были мешковатые дорожные брюки, но Умник помнил первый ее визит, осенний» когда на ней были штанишки в обтяжку. Он тогда еще отметил отличные бедра и задик.
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Амалия вскочила тоже — стояла, пошатываясь. Сон еще бродил в ней, мелькали перед глазами отмытые аэродромные стекла и почему-то харя агента ФБР Родригеса, который, оказывается, в ее сне изображал Мабена,
— Просыпайся… — Берт взял ее за плечи и слегка встряхнул, — Начала соображать, а? Она высвободилась и покивала.
— Твоему Джонни этому можно доверять, а? Амалия подумала и ответила, глядя в его темные прищуренные глаза:
— По-моему, Джек — надежный парень. У меня нет причин ему не доверять.
— Вплоть до какой суммы? — спросил Берт
— Что вы хотите этим сказать?
— А очень просто: сколько ему надо заплатить, чтобы он стал ненадежным?
— Ну, не знаю… Трудно так судить о человеке, с которым работаешь.
— В вашем ремесле только так в надо судить, деаочка.. Скажем, миллион. Если вот тебе предложат миллион на счету в хорошем банке, ты назовешь мой адрес?
— Неужто за это могут предложить миллион?
— Им, — он ткнул пальцем в окно, — им это пара пустяков. Что для тебя доллар.
Она почему-то оглянулась на окно, нахмурилась и сказала:
— Бас я не выдам ни за миллион, ни за десять,
— Тебе я верю. А он как?
— Но почему вас это заинтересовало, Берт?
— Джо меня зовут, — прогудел он сердито. — Джо… Я вот думал: послать его к твоему Жаку, курьером. А если его перехватят? И — миллион?
— Если предложат миллион, не знаю, — призналась Амалия. — Неужели вы думаете, что могут предложить такие огромные деньги?
— Ладно, давай-ка сядем, — сказал Умник.
И он рассказал ей наконец-то, как обстоят дела. Рассказал о своем изобретении, и о том, что делалось в опытом цехе, когда его взорвали, и вообще о непременной и неизбежной реакции нефтяных заправил на страшную угрозу их рынку. Реакция неизбежна — он это подчеркнул. И в конце уже с некоторой осторожностью добавил, что, объективно говоря, не сомневается: лично он обречен, потому как убить можно кого угодно при любой, самой плотной охране — дело лишь в том, сколько израсходовать денег и сколько потерять исполнителей. Сейчас «Дженерал карз» пытается дать в прессу информацию об изобретении, надеясь предотвратить террор, да впустую, как он полагает, впустую…
Амалия сидела на кровати пряменько, как встревоженный суслик, и переваривала все это. О многом она и сама догадывалась — да почти обо всем, если честно. Как раз в утро взрыва она через компьютер залезла в «Кто есть кто» и разобралась, что господин Бабаджанян — один из самых могущественных людей в компании «Эксок», одной из самых могущественных компаний в стране, да и в мире, пожалуй. Тогда она не успела как следует обдумать значение его визита на тихую улочку Хоуэлла, потому что пришла весть о взрыве и все завертелось как бешеное, да так и вертелось — до сего дня. Значит, и впрямь дело пахнет миллиардами, подумала она и сказала чинно:
— Жаль, что меня не проинформировали раньше.
— А что бы это изменило? — сейчас же спросил Умник.
— Но может, и не жаль, — сказала Амалия. — Если бы я адекватно оценивала опасность, может, не бросилась бы за вами. Побоялась бы навести на след… Можно, я спрошу? — Он кивнул. — Получается, вы давно уже предвидели… ну, возможные последствия? Взрывы, убийства и прочее? — Умник еще раз кивнул. — Но тогда почему вы не пошли на публикацию с самого начала, вот я чего не понимаю…
— А потому, что результат был бы вот такой. — Он поднес ручищу ко рту и дунул на раскрытую ладонь. — Пшик.
— Ну как же, такое изобретение!
Он не стал объяснять, что серьезные производители не стали бы с ним вязаться, даже получив полную технологическую информацию, что механизм гигантского производства неповоротлив по определению; как некий сверхорганизм, он стремится сохранить равновесное состояние — то, что наука называет гомеостазисом. И чем революционней новая затея, тем сальнее это естественное, животное, можно сказать, сопротивление. Не упомянул он и о том, что верховный руководитель Амални, господин наш Клем Гилберт, тоже не стал бы с ним, Бертом, разговаривать, и» будь у него готов образец новой машины. Указал бы на дверь и велел бы впредь не пускать к его превосходительству. Так что он действовал единственным возможным способом. Вместо всего этого Умник сказал;
— Ага, в том и дело… Ни один серьезный человек не обратит внимания на такую дерьмовую статеечку — насчет великого-де изобретения, — понятно?
Было видно, что Амалия не понимает. Она глядела на него красивыми своими глазами, и Умник в первый раз заметил, что глаза у нее серые. И красивые — когда не подмазаны. Сейчас на Амалии были мешковатые дорожные брюки, но Умник помнил первый ее визит, осенний» когда на ней были штанишки в обтяжку. Он тогда еще отметил отличные бедра и задик.
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91