Но самоочевидность на первый взгляд этой причины является только кажущейся. В действительности же была и вторая, причем со всех точек зрения не менее, а пожалуй, даже более важная причина кризиса – то, что размещение советских ракет на Кубе было сочтено президентом Кеннеди и его командой неприемлемым для Соединенных Штатов. Ведь проглоти Вашингтон эту горькую пилюлю, как ранее проглотила не одну такую пилюлю Москва, никакого кризиса бы не случилось.
И это вовсе не схоластика. Правомерность такой постановки вопроса признают сейчас и серьезные американские ученые. Так, в упомянутой книге Дж. Блайта и Д. Уэлча мы читаем: «Решение Хрущева разместить ракеты на Кубе было лишь половиной причины случившегося в октябре 1962 года кризиса. Второй ее половиной было нежелание администрации Кеннеди смириться с ними».
Соответственно, наряду с вопросом о том, какими мотивами руководствовались в Москве при принятии решения о размещении ракет на Кубе (об этом подробно дальше), возникает и вопрос, а почему, собственно, в Вашингтоне было сочтено их размещение там неприемлемым, хотя аналогичные по дальности американские ракеты находились к тому времени в Турции, Италии и Англии?
Ведь с международно-правовой точки зрения ничто не препятствовало Советскому Союзу и Кубе осуществить этот шаг по взаимной договоренности. Понимание этого присутствовало в рассуждениях Кеннеди и его соратников с самого начала, что нашло отражение, в частности, в протоколе первого заседания Исполкома СНБ 16 октября 1961 года. Показательно в этом смысле и то, что еще раньше Кеннеди забраковал первоначальный проект его заявления от 4 сентября, поскольку в нем в качестве правового обоснования для возражений против наращивания советских поставок оружия на Кубу упоминалась «доктрина Монро». «Какого черта про это?» – бросил он. И действительно, во-первых, эта доктрина как односторонняя декларация не имела международно-правовой силы. Во-вторых, изначальный смысл доктрины, выдвинутой президентом Монро в 1823 году, состоял в провозглашении принципа взаимного невмешательства стран Нового и Старого Света в дела друг друга . Поскольку, однако, сами США давно отступили от этого принципа в своих отношениях со Старым Светом, они тем более не могли рассчитывать на уважение «доктрины Монро» со стороны других государств.
Итак, юридических оснований возражать против размещения советских ракет на Кубе у США не было. Ближайший помощник президента Тед Соренсен позже прямо говорил: в Белом доме осознавали, что «юридически Советы имели полное право сделать то, что они делали, при наличии согласия кубинского правительства».
Не было у США и морально-политических оснований возражать против самого факта размещения Советским Союзом своих ракет вблизи их территории, учитывая предшествовавшие аналогичные действия самих США. Это тоже хорошо осознавал Кеннеди. По словам того же Соренсена, президент был серьезно озабочен тем, что в мире скажут: «А какая разница между советскими ракетами на расстоянии 90 миль от Флориды и американскими ракетами в Турции, прямо у порога Советского Союза?»
Далее, при наличии существенно отличающихся мнений среди лиц, входивших в состав Исполкома СНБ, относительно военной значимости появления советских ракет на Кубе большинство, включая президента и министра обороны, как видно из документов, не усматривали в этом чисто военной опасности. При имевшихся в то время у США 5 тысячах единиц ядерного оружия, обеспеченных средствами доставки, против 300 единиц у СССР добавление к советскому ядерному арсеналу 40 ракет на Кубе не могло всерьез рассматриваться как сколько-нибудь существенное изменение соотношения сил. К тому же никто из входивших в состав Исполкома СНБ, даже те, кто склонен был переоценивать военное значение этого факта, ни в какой момент не считали – и это тоже видно из документов и устных свидетельств, – что СССР замышлял нанесение первого удара по США после размещения ракет на Кубе. И «голуби», и «ястребы» исключали такую возможность даже со скидкой на непредсказуемость Хрущева. «Никто из нас, – говорил Соренсен, – никогда не предполагал первого ядерного удара со стороны Советского Союза, как и мы не собирались наносить его».
И при этом, как явствует из преданных гласности документов и устных свидетельств американских участников кризиса, и для «голубей», и для «ястребов» было немыслимо смириться с тем, чтобы советские ракеты оставались на Кубе. Такой вариант фактически даже не обсуждался. Для всех них это было нечто само собой разумеющееся – вроде аксиомы, не нуждающейся в обосновании.
Судя по всему, решающее значение здесь имел психологический фактор. Если для Советского Союза враждебное окружение, а после Второй мировой войны и наличие ядерного оружия у его порога стали хотя и малоприятным, но уже привычным состоянием, то Соединенные Штаты – и правительство, и народ – впервые в своей истории оказались в положении, когда у них под боком находилось бы оружие, способное поразить территорию их страны; к тому же речь шла о ракетах с ядерными боеголовками.
Воздействие этого психологического фактора на Кеннеди и его команду, безусловно, было значительно усилено тем, что размещение Советским Союзом ракет на Кубе осуществлялось не в открытую, как это делали в аналогичных случаях США, а тайно. Более того, не просто без огласки, но с принятием мер дезинформационного характера, вплоть до прямого обмана, что не могло, когда обман раскрылся, не восприниматься как свидетельство наличия в этих действиях какого-то злонамеренного умысла. Для президента эта ситуация оказалась тем более невыносимой потому, что он сам и его ближайшие помощники, будучи введены в заблуждение советской стороной, до последней минуты невольно обманывали американский народ, отрицая наличие советских ракет на Кубе, как это сделал, например, в своем выступлении по телевидению М. Банди 14 октября – в тот самый день, когда в результате полета У-2 над Кубой были зафиксированы бесспорные свидетельства строительства там ракетных баз, но данные аэрофотосъемки не были еще доставлены в Вашингтон и обработаны.
В свете всего этого мне лично не кажется непонятной та реакция, которая последовала со стороны Кеннеди после обнаружения ракет. В то же время мне представляется правдоподобным и важным для понимания генезиса карибского кризиса высказанное Соренсеном следующее мнение: Кеннеди, заявивший в сентябре 1962 года о неприемлемости для США поставки на Кубу наступательных видов оружия, включая ракеты, исходил именно из того, что СССР в действительности не собирался делать этого, о чем заявляли его руководители. «Я полагаю, – сказал Соренсен, – президент провел линию точно в той точке, за которую, как он думал, Советский Союз не зашел и не зайдет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
И это вовсе не схоластика. Правомерность такой постановки вопроса признают сейчас и серьезные американские ученые. Так, в упомянутой книге Дж. Блайта и Д. Уэлча мы читаем: «Решение Хрущева разместить ракеты на Кубе было лишь половиной причины случившегося в октябре 1962 года кризиса. Второй ее половиной было нежелание администрации Кеннеди смириться с ними».
Соответственно, наряду с вопросом о том, какими мотивами руководствовались в Москве при принятии решения о размещении ракет на Кубе (об этом подробно дальше), возникает и вопрос, а почему, собственно, в Вашингтоне было сочтено их размещение там неприемлемым, хотя аналогичные по дальности американские ракеты находились к тому времени в Турции, Италии и Англии?
Ведь с международно-правовой точки зрения ничто не препятствовало Советскому Союзу и Кубе осуществить этот шаг по взаимной договоренности. Понимание этого присутствовало в рассуждениях Кеннеди и его соратников с самого начала, что нашло отражение, в частности, в протоколе первого заседания Исполкома СНБ 16 октября 1961 года. Показательно в этом смысле и то, что еще раньше Кеннеди забраковал первоначальный проект его заявления от 4 сентября, поскольку в нем в качестве правового обоснования для возражений против наращивания советских поставок оружия на Кубу упоминалась «доктрина Монро». «Какого черта про это?» – бросил он. И действительно, во-первых, эта доктрина как односторонняя декларация не имела международно-правовой силы. Во-вторых, изначальный смысл доктрины, выдвинутой президентом Монро в 1823 году, состоял в провозглашении принципа взаимного невмешательства стран Нового и Старого Света в дела друг друга . Поскольку, однако, сами США давно отступили от этого принципа в своих отношениях со Старым Светом, они тем более не могли рассчитывать на уважение «доктрины Монро» со стороны других государств.
Итак, юридических оснований возражать против размещения советских ракет на Кубе у США не было. Ближайший помощник президента Тед Соренсен позже прямо говорил: в Белом доме осознавали, что «юридически Советы имели полное право сделать то, что они делали, при наличии согласия кубинского правительства».
Не было у США и морально-политических оснований возражать против самого факта размещения Советским Союзом своих ракет вблизи их территории, учитывая предшествовавшие аналогичные действия самих США. Это тоже хорошо осознавал Кеннеди. По словам того же Соренсена, президент был серьезно озабочен тем, что в мире скажут: «А какая разница между советскими ракетами на расстоянии 90 миль от Флориды и американскими ракетами в Турции, прямо у порога Советского Союза?»
Далее, при наличии существенно отличающихся мнений среди лиц, входивших в состав Исполкома СНБ, относительно военной значимости появления советских ракет на Кубе большинство, включая президента и министра обороны, как видно из документов, не усматривали в этом чисто военной опасности. При имевшихся в то время у США 5 тысячах единиц ядерного оружия, обеспеченных средствами доставки, против 300 единиц у СССР добавление к советскому ядерному арсеналу 40 ракет на Кубе не могло всерьез рассматриваться как сколько-нибудь существенное изменение соотношения сил. К тому же никто из входивших в состав Исполкома СНБ, даже те, кто склонен был переоценивать военное значение этого факта, ни в какой момент не считали – и это тоже видно из документов и устных свидетельств, – что СССР замышлял нанесение первого удара по США после размещения ракет на Кубе. И «голуби», и «ястребы» исключали такую возможность даже со скидкой на непредсказуемость Хрущева. «Никто из нас, – говорил Соренсен, – никогда не предполагал первого ядерного удара со стороны Советского Союза, как и мы не собирались наносить его».
И при этом, как явствует из преданных гласности документов и устных свидетельств американских участников кризиса, и для «голубей», и для «ястребов» было немыслимо смириться с тем, чтобы советские ракеты оставались на Кубе. Такой вариант фактически даже не обсуждался. Для всех них это было нечто само собой разумеющееся – вроде аксиомы, не нуждающейся в обосновании.
Судя по всему, решающее значение здесь имел психологический фактор. Если для Советского Союза враждебное окружение, а после Второй мировой войны и наличие ядерного оружия у его порога стали хотя и малоприятным, но уже привычным состоянием, то Соединенные Штаты – и правительство, и народ – впервые в своей истории оказались в положении, когда у них под боком находилось бы оружие, способное поразить территорию их страны; к тому же речь шла о ракетах с ядерными боеголовками.
Воздействие этого психологического фактора на Кеннеди и его команду, безусловно, было значительно усилено тем, что размещение Советским Союзом ракет на Кубе осуществлялось не в открытую, как это делали в аналогичных случаях США, а тайно. Более того, не просто без огласки, но с принятием мер дезинформационного характера, вплоть до прямого обмана, что не могло, когда обман раскрылся, не восприниматься как свидетельство наличия в этих действиях какого-то злонамеренного умысла. Для президента эта ситуация оказалась тем более невыносимой потому, что он сам и его ближайшие помощники, будучи введены в заблуждение советской стороной, до последней минуты невольно обманывали американский народ, отрицая наличие советских ракет на Кубе, как это сделал, например, в своем выступлении по телевидению М. Банди 14 октября – в тот самый день, когда в результате полета У-2 над Кубой были зафиксированы бесспорные свидетельства строительства там ракетных баз, но данные аэрофотосъемки не были еще доставлены в Вашингтон и обработаны.
В свете всего этого мне лично не кажется непонятной та реакция, которая последовала со стороны Кеннеди после обнаружения ракет. В то же время мне представляется правдоподобным и важным для понимания генезиса карибского кризиса высказанное Соренсеном следующее мнение: Кеннеди, заявивший в сентябре 1962 года о неприемлемости для США поставки на Кубу наступательных видов оружия, включая ракеты, исходил именно из того, что СССР в действительности не собирался делать этого, о чем заявляли его руководители. «Я полагаю, – сказал Соренсен, – президент провел линию точно в той точке, за которую, как он думал, Советский Союз не зашел и не зайдет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115