Или, вернее,— добавил он улыбаясь,— я понял, что у меня было призвание и что именно поэтому я не должен быть патером.
Розетта ничего не сказала, и разговор на этом закончился.
Время шло, и кое-что медленно, но все-таки изменялось, и, к сожалению, не к лучшему. После множества всяких слухов пришло наконец точное известие, что в долине Фонди расположилась лагерем немецкая дивизия и что линия фронта проходит по реке Гарильяно. Это значило, что англичане не продвигались больше вперед и что немцы собирались провести у нас зиму. Люди, приходившие к нам из долины, говорили, что немцы были везде, но главным образом они прятались в апельсиновых садах, там стояли их танки и палатки, размалеванные зелеными, синими и желтыми пятнами, это называлось камуфляжем. Но это все были только слухи; никто из нас, то есть из людей, живущих в горах, не видел немцев, потому что ни один немецкий
солдат не приходил еще в Сант Еуфемию. Однако вскоре случилось такое, из-за чего нам пришлось столкнуться с немцами, и мы поняли, что это были за люди. Я расскажу об этом случае, потому что как раз с этого дня все изменилось, можно даже сказать, что именно тогда война добралась до Сант Еуфемии и больше уже не покидала нас.
Среди беженцев, из тех, что играли в карты с Филшшо, был портной по имени Северино, самый молодой из всех. Это был маленький тощий человечек с желтым лицом и черными усиками, который всегда прищуривал один глаз, как будто подмигивал кому-то, на самом же деле это была у него просто профессиональная привычка, потому что, когда он шил, сидя на стуле в своей лавке, то всегда прищуривал один глаз. Северино убежал вместе с другими из Фонди, как только начались первые бомбежки, и занимал теперь домик недалеко от нашего. Вместе с ним жили его дочка и жена, такая же маленькая и скромная, как он. Северино был самым беспокойным из всех беженцев, потому что во время войны он вложил все свои деньги в материи, английские и итальянские, и спрятал эти рулоны в безопасном месте, но, наверно, это место было не больно- то надежным, и он все время беспокоился о судьбе их рулонов. Как только Северино переходил от мыслей о немцах, о фашистах, о войне и бомбежках к мыслям о будущем, сейчас же беспокойство его сменялось надеждой. Всем, кто только был согласен его слушать, Северино излагал свой план, благодаря которому собирался разбогатеть после окончания войны. План его заключался в том, чтобы воспользоваться коротким промежутком — может быть, шесть месяцев, а может, и год — между окончанием войны и возвращением к нормальной жизни. Эти шесть месяцев или год будет большая нехватка всего: не будет ни транспорта, ни товаров, Италия будет занята войсками, и торговля станет очень трудной, можно сказать, невозможной. И вот в эти шесть месяцев или год Северино, погрузив свои рулоны на грузовик, устремится в Рим и продаст их там по очень высоким ценам в розницу (а купил он их оптом) и таким образом разбогатеет. Его план был совершенно правильным, как в этом все убедились впоследствии, и по нему можно было судить, что Северино, единственный из всех находящихся здесь людей, хорошо понял механику цен, которые должны были подниматься все больше по мере того, как с рынка исчезали товары, а немцы, союзники и итальянцы печатали бумажные деньги, сколько им вздумается. Повторяю, что это был правильный план, но, к сожалению, правильные планы никогда не удаются, особенно во время войны.
Однажды утром из долины прибежал, весь запыхавшись, мальчик, работавший у Северино, не добежав еще до мачеры, он увидел портного, с нетерпением ожидавшего его на краю уступа, и закричал ему:
— Северино, у тебя все украли... нашли твой тайник и унесли все твои рулоны.
В этот момент я находилась рядом с Северино и увидела, что он покачнулся, как будто кто-то ударил его из-за угла палкой по голове. Тем временем мальчик вскарабкался на мачеру; Северино схватил его за грудь и забормотал, задыхаясь, выпучив глаза:
— Не может быть... Что ты говоришь? Рулоны? Весь мой материал? Украли? Кто их украл?
— А я откуда знаю,— отвечал мальчик.
Беженцы окружили Северино, а он размахивал руками, как сумасшедший, таращил глаза, бил по лбу и рвал на себе волосы; Филиппо попытался его успокоить.
— Не отчаивайся, может, это пустые слухи.
— Какие там слухи! — сказал простодушно мальчишка.— Я своими глазами видел разобранную стенку и пустой тайник.
Услышав это, Северино отчаянно махнул рукой, как бы угрожая небу, потом бросился бежать вниз по тропинке и скоро скрылся из виду. Это происшествие нас всех страшно поразило: значит, война продолжается, и положение становится час от часу хуже, люди потеряли окончательно совесть, и если теперь грабят, то в скором времени начнут убивать. Филиппо больше других размахивал руками и ругал Северино за то, что тот был недостаточно предусмотрительным, пока один из присутствующих не сказал ему:
— А ты разве не спрятал свое добро, не замуровал его в крестьянском доме? Смотри, как бы с тобой не случилось того же самого.
Я вспомнила разговоры Кончетты и Винченцо и решила, что этот беженец был прав: стенку, за которой находилось добро Филиппо, можно было разобрать так же легко, как стенку тайника Северино. Но Филиппо тряхнул головой и ответил с уверенностью:
— Мы с этим крестьянином святые Джованни: я крестил его сына, а он — мою дочь... Разве ты не знаешь, что святой Джованни не обманывает?
Услышав эти слова Филиппо, я подумала: как бы ни был умен человек — а Филиппо считал себя очень умным,— но рано или поздно все же дает промах; мне казалось, что, имея дело с такими людьми, как Кончетта и Винченцо, верить в святого Джованни было большой наивностью, если не сказать глупостью. Однако я решила не творить ему этого, а просто промолчать, ведь один из нас уже попробовал предостеречь его, но безрезультатно.
В тот же вечер Северино вернулся из долины, покрытый пылью, грустный, отчаявшийся. Он рассказал нам, что был в городе и видел разобранную стенку и пустой тайник; у него украли абсолютно все, он теперь конченый человек; могли это сделать и немцы, и итальянцы, но он думает, что это были итальянцы, Северино говорил с немногими оставшимися в городе людьми и пришел к заключению, что это сделали итальянские фашисты. Сообщив нам все, он замолчал, продолжая неподвижно сидеть около двери домика Филиппо, обняв спинку стула; он еще больше почернел и пожелтел, одним глазом он уставился на Фонди, где у него украли имущество, а другим, как всегда, подмигивал. В этом веселом подмигивании в момент, когда он был в таком отчаянии, что, может, даже помышлял о самоубийстве, было что-то трагическое. Время от времени Северино тряс головой и говорил вполголоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Розетта ничего не сказала, и разговор на этом закончился.
Время шло, и кое-что медленно, но все-таки изменялось, и, к сожалению, не к лучшему. После множества всяких слухов пришло наконец точное известие, что в долине Фонди расположилась лагерем немецкая дивизия и что линия фронта проходит по реке Гарильяно. Это значило, что англичане не продвигались больше вперед и что немцы собирались провести у нас зиму. Люди, приходившие к нам из долины, говорили, что немцы были везде, но главным образом они прятались в апельсиновых садах, там стояли их танки и палатки, размалеванные зелеными, синими и желтыми пятнами, это называлось камуфляжем. Но это все были только слухи; никто из нас, то есть из людей, живущих в горах, не видел немцев, потому что ни один немецкий
солдат не приходил еще в Сант Еуфемию. Однако вскоре случилось такое, из-за чего нам пришлось столкнуться с немцами, и мы поняли, что это были за люди. Я расскажу об этом случае, потому что как раз с этого дня все изменилось, можно даже сказать, что именно тогда война добралась до Сант Еуфемии и больше уже не покидала нас.
Среди беженцев, из тех, что играли в карты с Филшшо, был портной по имени Северино, самый молодой из всех. Это был маленький тощий человечек с желтым лицом и черными усиками, который всегда прищуривал один глаз, как будто подмигивал кому-то, на самом же деле это была у него просто профессиональная привычка, потому что, когда он шил, сидя на стуле в своей лавке, то всегда прищуривал один глаз. Северино убежал вместе с другими из Фонди, как только начались первые бомбежки, и занимал теперь домик недалеко от нашего. Вместе с ним жили его дочка и жена, такая же маленькая и скромная, как он. Северино был самым беспокойным из всех беженцев, потому что во время войны он вложил все свои деньги в материи, английские и итальянские, и спрятал эти рулоны в безопасном месте, но, наверно, это место было не больно- то надежным, и он все время беспокоился о судьбе их рулонов. Как только Северино переходил от мыслей о немцах, о фашистах, о войне и бомбежках к мыслям о будущем, сейчас же беспокойство его сменялось надеждой. Всем, кто только был согласен его слушать, Северино излагал свой план, благодаря которому собирался разбогатеть после окончания войны. План его заключался в том, чтобы воспользоваться коротким промежутком — может быть, шесть месяцев, а может, и год — между окончанием войны и возвращением к нормальной жизни. Эти шесть месяцев или год будет большая нехватка всего: не будет ни транспорта, ни товаров, Италия будет занята войсками, и торговля станет очень трудной, можно сказать, невозможной. И вот в эти шесть месяцев или год Северино, погрузив свои рулоны на грузовик, устремится в Рим и продаст их там по очень высоким ценам в розницу (а купил он их оптом) и таким образом разбогатеет. Его план был совершенно правильным, как в этом все убедились впоследствии, и по нему можно было судить, что Северино, единственный из всех находящихся здесь людей, хорошо понял механику цен, которые должны были подниматься все больше по мере того, как с рынка исчезали товары, а немцы, союзники и итальянцы печатали бумажные деньги, сколько им вздумается. Повторяю, что это был правильный план, но, к сожалению, правильные планы никогда не удаются, особенно во время войны.
Однажды утром из долины прибежал, весь запыхавшись, мальчик, работавший у Северино, не добежав еще до мачеры, он увидел портного, с нетерпением ожидавшего его на краю уступа, и закричал ему:
— Северино, у тебя все украли... нашли твой тайник и унесли все твои рулоны.
В этот момент я находилась рядом с Северино и увидела, что он покачнулся, как будто кто-то ударил его из-за угла палкой по голове. Тем временем мальчик вскарабкался на мачеру; Северино схватил его за грудь и забормотал, задыхаясь, выпучив глаза:
— Не может быть... Что ты говоришь? Рулоны? Весь мой материал? Украли? Кто их украл?
— А я откуда знаю,— отвечал мальчик.
Беженцы окружили Северино, а он размахивал руками, как сумасшедший, таращил глаза, бил по лбу и рвал на себе волосы; Филиппо попытался его успокоить.
— Не отчаивайся, может, это пустые слухи.
— Какие там слухи! — сказал простодушно мальчишка.— Я своими глазами видел разобранную стенку и пустой тайник.
Услышав это, Северино отчаянно махнул рукой, как бы угрожая небу, потом бросился бежать вниз по тропинке и скоро скрылся из виду. Это происшествие нас всех страшно поразило: значит, война продолжается, и положение становится час от часу хуже, люди потеряли окончательно совесть, и если теперь грабят, то в скором времени начнут убивать. Филиппо больше других размахивал руками и ругал Северино за то, что тот был недостаточно предусмотрительным, пока один из присутствующих не сказал ему:
— А ты разве не спрятал свое добро, не замуровал его в крестьянском доме? Смотри, как бы с тобой не случилось того же самого.
Я вспомнила разговоры Кончетты и Винченцо и решила, что этот беженец был прав: стенку, за которой находилось добро Филиппо, можно было разобрать так же легко, как стенку тайника Северино. Но Филиппо тряхнул головой и ответил с уверенностью:
— Мы с этим крестьянином святые Джованни: я крестил его сына, а он — мою дочь... Разве ты не знаешь, что святой Джованни не обманывает?
Услышав эти слова Филиппо, я подумала: как бы ни был умен человек — а Филиппо считал себя очень умным,— но рано или поздно все же дает промах; мне казалось, что, имея дело с такими людьми, как Кончетта и Винченцо, верить в святого Джованни было большой наивностью, если не сказать глупостью. Однако я решила не творить ему этого, а просто промолчать, ведь один из нас уже попробовал предостеречь его, но безрезультатно.
В тот же вечер Северино вернулся из долины, покрытый пылью, грустный, отчаявшийся. Он рассказал нам, что был в городе и видел разобранную стенку и пустой тайник; у него украли абсолютно все, он теперь конченый человек; могли это сделать и немцы, и итальянцы, но он думает, что это были итальянцы, Северино говорил с немногими оставшимися в городе людьми и пришел к заключению, что это сделали итальянские фашисты. Сообщив нам все, он замолчал, продолжая неподвижно сидеть около двери домика Филиппо, обняв спинку стула; он еще больше почернел и пожелтел, одним глазом он уставился на Фонди, где у него украли имущество, а другим, как всегда, подмигивал. В этом веселом подмигивании в момент, когда он был в таком отчаянии, что, может, даже помышлял о самоубийстве, было что-то трагическое. Время от времени Северино тряс головой и говорил вполголоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99